ребра, придавливать потными животами. Турникет щелкнут, Соня почти успела проскочить его, но дурацкий подол застрял между лопастями.
— Билетик ваш можно? — с ленцой спросила тетечка в форме.
А лавина уже прорвалась в тамбур, заполонила вагон, заняла все свободные места. Соня схватила юбку и со всей силы рванула на себя. Ткань затрещала, но поддалась. Пользуясь электричками, быстро становишься смелым, ловким и умелым, или джунгли общественный транспорта быстро сожрут тебя, даже косточки не оставят.
— Психическая! — крикнула ей в спину контролерша, но Соне было плевать.
Она ворвалась в тамбур за секунду до того, как двери с лязгом захлопнулись, и тут же погрузилась в душный жар, привычный, но от того еще более тошнотворный. Ее придавили к покачивающейся стене. Все шесть чувств сигнализировали Соне, что она в аду.
Соня закрыла глаза и почти уснула, этой мучительной дремотой, похожей на обморок, когда кислорода слишком мало, и тело уходит в анабиоз — скелет становится мягким, запрокидывается голова, позорно приоткрывается рот, полный слюны, а потом мозг осознает, как похоже все это на смерть, и посылает последний, самый отчаянный импульс — тревога! Тревога! Волк унес зайчат! И ты дергаешься всем телом, захлопываешь рот, прикусываешь язык и с отвращением вытираешь слюну с подбородка.
Из дремы Соню вырвало жужжание телефона. Хмельная от духоты, она принялась рыться в сумке, расталкивая приникших к ней, задремавших, истекающих потом. Кто-то цыкнул, вздохнул, кто-то ругнулся вполголоса. Соня наконец нащупала скользкий чехол и выудила телефон. Звонил Володька.
Соня нажала на сброс. Только его здесь не хватало. Телефон зажужжал снова. Снова сбросила, включила авиа-режим. До вокзала оставалось минут двадцать, каждую из которых Соня провела в томительных размышлениях — может, стоило ответить? Или нет, глупости, они разошлись, разорвали все, наговорили гадостей.
— Ты безалаберный, ты не знаешь цену деньгам!
А внутри кислотная бомба раздражения.
— А ты скучная! Вот когда ты в последний раз рисковала?
Бух. Бух. Бух. Пульс бьет по ушам.
— Например, когда в долг тебе дала, и поручителем пошла в твоем кредите!
И яда, яда в голос побольше.
— Я его выплатил!
— Снова взяв в долг!
— Какая разница? Плевать!
Ах, так? Так, значит? А я тебе вот так!
— Тебе на все плевать, Володенька, и на меня тебе тоже плевать!
— Ты меня пилишь сутками, мы что сорок лет женаты?
— Мы вообще не женаты!
— Вот именно! Кто на тебе женится, ты же как старуха! С тебя песок сыплется, боишься всего!
И сразу тихо. Он подавился высказанным, она задохнулась обидой. Тишина зашипела на открытой ране, прижгла ее. Раскаленное в огне лезвие едких слов. Запахло паленым.
— Да пошел ты…
Обвинения, громкие и глупые, повисли в воздухе. Соня никогда не чувствовала себя такой уставшей, как в тот вечер. Такой старой и несчастной. И сколько уже прошло? Три месяца? Четыре? Володька не появлялся. Ни писал, ни звонил. Даже вещи свои не забрал. Правильно, разбогатеет, новые купит. А она — старуха и немощь, ссохнется в своей конуре у черта на куличках, и никто не вспомнит. Может, папа только, если она пальто не успеет забрать. Главное, не забыть про пальто.
Соня выскочила из разъехавшихся дверей, оставляя за собой душный смрад тамбура, рванула вдоль перрона, слетела по лестнице, приложила проездной — сработал, слава Богу, сработал, и двинулась к в метро, на ходу включая телефон.
Володенька звонил еще четыре раза, настырность его второе имя. Кроме голосовых от него, которые ни в коем случае нельзя было слушать, пришла сухая эсэмэска:
«Я на месте, жду Вас.»
Инга. Тонкокостная, вечно голодная и оттого хваткая, как пиранья. Человек-дедлайн, человек-смерч, человек — я на месте, жду Вас. С большой буквы.
По эскалатору Соня бежала, в вагон запрыгнула между закрывающихся дверей и ни разу не была осторожна. Инга ждала в кафе у выхода из Театральной. Соня увидела ее через стекло, жалобно улыбнулась, уже не надеясь успокоиться, и зашла внутрь. Пахло хорошим кофе, свежей выпечкой и чуть слышно освежителем воздуха с океанской свежестью. Официант глянул мельком.
— Меня ждут, — ответила ему Соня, чересчур поспешно ответила, да что ж такое?
Инга оторвалась от телефона, который царапала длинными и острыми когтями, растянула алые губы в улыбке.
— Софья, добрый день! Вы почти вовремя…
Разговор Соня запомнила обрывочными кадрами, будто к монтажу подошли со злобным мастерством. Ведь не могла же Инга два часа говорить одни холодные колкости? Это же сто двадцать минут! Они же выпили кофе и даже покопались в десертах, будь слова обжигающими и хлесткими, пролез бы Наполеон в горло? Пролез бы. Стоил он, как крыло самолета, а на вкус был чистой амброзией.
— Я не люблю избитые вопросы, но почему именно вы?
— Я?
— Да, вы. Почему именно вас мы должны выбрать?
Тишина. Глоток горького, кусочек сладкого.
— У меня красный диплом. — Улыбка вышла жалобной.
Инга коротко рассмеялась.
— Это похвально, но…
— И опыт работы! И в журналах меня печатают! Вы читали? Вы читали мои статьи?
Еще глоток, ложка звякает об бока чашки.
— Просматривала, они… Неплохи, да. Есть свежие мысли.
Свежие мысли. Соня отправила им лучшее из того, что могла. Высший разряд. Каждое слово выпестовано и просеяно. Свежие мысли. Пора просить счет.
— Сколько вам? Двадцать семь? Восемь?
Девять, но зачем уточнять.
— Скажу честно, мы опасаемся брать в штат девушек вашего возраста. Обычно, они на пороге семьи. Семья же плохо вяжется с нашим ритмом работы… Редакция журнала, особенно нашего, это острие атаки… — Инга откинула на кресло, чуть задрала острый подбородок и принялась вещать, солнце пробивалось сквозь витрину и красиво подсвечивало ее с удачного ракурса.
Больше всего Соне хотелось выплеснуть из чашки самую гущу. Прямо на этот удачный ракурс и белоснежный брючный костюм. Если войти в таком в электричку, даже машинист умрет со смеху.
— Мы выходим раз в сезон, важно осознавать, что наши темы — квинтэссенция актуальности, самое важное, здесь и сейчас… — Инга говорила и говорила. — Эта ниша всегда повод для борьбы с конкурентами, и мы боремся. Нам нужны бойцы.
А ты, деточка, — не борец. У тебя нет белого костюма, роскошных туфель, лоб ты морщишь, нос у тебя блестит, уйди с глаз моих, не порть интерьер. Соня слышала все, что скрывалось в паузах между словами — напыщенными и пустыми, как все вокруг. Отчаянно хотелось домой. Только до дома полтора часа дороги по жаре. Зря только отгул взяла. Минус день отпуска. Хотя, какой отпуск? Проваляться у мамы на диване одну его половину, и на своем диване — вторую?
Наконец, Инга замолчала. Бросила один долгий взгляд, в котором подвела итог этой глупой встречи, снова улыбнулась, так змея улыбается мышке, которую почти задушила.
— Я рада, что мы встретились, — процедила она. — Мы изучим резюме еще раз и обязательно свяжемся. Нам часто нужны внештатники…
Ага, за две копейки подтирать дурацкие опечатки, исправлять тупые ошибки, а потом видеть под переписанной статьей чужое имя.
— Договорились.
Принесли счет, Инга повелительно накрыла его рукой.
— Рабочая встреча, платит редакция.
На выходе она расцеловалась с владельцем, вышедшим их проводить. Соня не удостоилась и взгляда. И не нужно было, ее цветастое платье мало что не скрипело синтетикой от стыда, сворачиваясь в катышки прямо на глазах.
Они разошлись, обменявшись рукопожатиями. Инга к парковке, Соня к метро. Можно было поехать в офис, но видеть его обшарпанное нутро сейчас означало подписаться на долгую и безнадежную тоску. Лучше, домой. Вылизать брикет мороженого и уснуть, липкой и несчастной.
Снова метро, снова скрипучий эскалатор, душный вагон, потные тела, осторожно, двери закрываются, следующая остановка — Адово Пекло, будьте внимательны. Но между Соней и всем, творящимся кругом, словно образовалась непробиваемая прозрачная стенка — чуть бликует, немного глушит, давит и нависает, не улизнуть. Соня смотрела на пассажиров — худая тетка в спортивном костюме зло косится на толстенную девочку лет тринадцати, то ли осуждает, то ли завидует ее пакету из KFC, парочка что-то обсуждает, склонившись над телефоном, лучше бы за поручни держались, старушка пересчитывает монетки из тряпичного кошелька, еще одна тетка, замотанная до нельзя, бледная, синюшная даже, читает романчик в цветастой обложке. Люди-люди-люди. А Соня отдельно, в той же духоте, но немного поодаль. И глупая надежда, что она-то не такая бессмысленная как они, тихонько плавится от жары и разочарования.
На Комсомольской станции Соня вышла. Поднялась наверх. Быстрым шагом мимо пьянчуг и попрошаек, мимо пышущей жаром вареной кукурузы, палаток с перемерзшим мороженым. Быстрее-быстрее на платформу, спрятаться под тентом, выдохнуть, застыть.
Телефон слепо дернулся в кармане, завибрировал, предвещая новые неприятности.
— Да?
Раздался обиженный голос мамы.
— Они развалились.
— Кто?
— Драники.
Да Боже ж ты мой.
— Ты сок сливала?
— Да.
Ближайшая электричка отходила с третьего пути, Соня выскочила на платформу и зашагала по солнцепеку, лавируя между людьми.
— И яйцо добавляла?
— Да.
Отвечала мама сухо, тон был отстраненный, будто не драники у нее развалились, а вся жизнь повернула куда-то вкривь да вкось.
— Два?
Поток пассажиров из одного большого разделялся на два маленьких, Соня было остановилась, чтобы посмотреть, куда ей сворачивать, но на нее тут же налетели, обругали, толкнули вперед, и она покорно двинулась дальше, смутно припоминая, что третий путь — это налево.
— А нужно было два?
— Да, мам, нужно два.
Вагон оказался полупустым, но очень душным. Заблокированные окна намекали на кондиционер, но тот и не собирался включаться. Соня прошла к окошку, села и медленно выдохнула. Противная юбка тут же смялась, прилипла к ногам.