Андрей Тимофеев
Андрей Тимофеев родился в 1985 году в городе Салават Башкирской АССР. Окончил Московский физико-технический институт и Литературный институт имени Горького (семинар М. П. Лобанова). Преподаватель литературного творчества в Московском государственном институте культуры. Лауреат премии имени Ивана Гончарова в номинации «Ученики Гончарова» (2013), премии имени А. Г. Кузьмина журнала «Наш современник» (2016). Публиковался в журналах «Наш современник», «Новый мир», «Октябрь», «Вопросы литературы». Автор книги рассказов и повестей «Навстречу» (2016). Автор романа «Пробуждение» («Наш современник», № 3–4, 2019). Живет в Москве.
О метамодернизме Анны Жучковой, Алексее Иванове и ожидании нового «Улисса»
В восьмом номере «Нашего современника» за 2021 год вышло интервью Анны Жучковой «Метамодернизм: признать право “другого”… быть», ставшее итогом ее выступления на критическом симпозиуме Совещания молодых литераторов в Химках. Метамодернизм Жучковой определяет как следующую после постмодернизма ступень развития литературы (а в каком-то смысле и общества): «Если истина Другого отменяет мою, значит, истины нет вообще, учил постмодерн. Но метамодернизм решает эту проблему. Не отрицая вариативность и субъективность истины, он возвращает каждому полноту обладания ею. Сколько “я”, столько и истин».
По сути, это модель «многополярного» мира, в котором полифонично сосуществуют несколько «точек серьезности» (в отличие от постмодернистской модели, где глобальная серьезность вообще невозможна). Каждая такая точка может обладать собственной концепцией бытия и законно уживаться с другими. Весь опыт прошлого, в том числе постмодернизма (постирония, постправда и т. д.), также признается законным и входит в «новый мир» как его важная, но не определяющая часть (как, собственно, и входит осмысленный опыт в жизнь любого человека).
Как это должно работать в сфере организации литературного процесса, в целом понятно. Литературный мир сейчас хаотичен, в нем отсутствует согласие по самым базовым категориям (недавние жаркие споры по поводу вручения премии «Поэзия» вспыхнули именно потому, что участники под «поэзией» понимали разные вещи). И в этом смысле все литературные журналы, независимо от общественных и эстетических позиций, являются естественными союзниками в деле создания общего профессионального поля. И потому так полезны «точки» сборки (ЛКС, «Липки», «Химки»), где в процессе диалога может постепенно кристаллизоваться новая картина литературы. При всей дикости современного литературного процесса эта идея не выглядит утопичной, потому что для ее реализации достаточно лишь воли нескольких десятков профессионалов.
Как метамодернизм по Жучковой должен воплощаться в общественной жизни, тоже в общем-то ясно: отказавшись от борьбы за власть, либералы и сталинисты, прививочники и антипрививочники должны признать право Другого на существование и строить общее пространство взаимного уважения, принципы устройства которого обретаются в «колебании между противоположностями». Это прекраснодушие, конечно, но и демократия как принцип – прекраснодушие, однако с горем пополам где-то даже работает.
Но это все – сферы организации, где пафос принципа может и должен быть первичнее готовых форм бытования. Литература же – предмет конкретный. Здесь нельзя изучать то, чего нет. А ведущий принцип, хоть и существует в душе писателя, и в каком-то смысле управляет творческим процессом, но миру является не в декларации, а в реально существующем художественном произведении.
Вместо тысячи слов по поводу метамодернизма нужно на самом деле лишь одно – текст, органично воплотивший его философию. Нет нужды манифестировать поток сознания, если перед тобой «Навсикая» или «Пенелопа»; вместо обоснования интертекстуальной игры достаточно предъявить «Быков Солнца»; а тысячи страниц о постмодернизме сжечь, оставив «Итаку». Сто лет назад роман Джойса предсказал литературные метания ХХ века. Вот так и метамодернизм, если это не абстрактный конструкт (какие повсеместно провозглашаются и мгновенно умирают), у него должно быть (или появиться вскоре) полноценное художественное доказательство.
В своем интервью Анна Жучкова выделяет дихотомии, диалектический синтез которых характерен для метамодернистского пространства литературы. Одна из дихотомий: автофикшн (правда внутреннего «я», движения душевной жизни, которые могут открыться только в «коммуникативном событии», встрече читателя с текстом) и мифопроза (большой нарратив, универсальная концепция).
Каждая из двух альтернатив охарактеризована коротким, но чрезвычайно насыщенным по мысли абзацем, провоцирующим на разговор. И я бы с радостью ответил на «вызов» Жучковой: поговорил бы об авторитарности современных «коммуникативных техник», принуждающих читателя к той или иной эмоциональной реакции в акте коммуникации (вместо чаемой «свободной» встречи). Или о мифе как о метафизических костылях мира, из которого исчезли «настоящие» большие нарративы (смотри, скажем, эссе Элиота о том же «Улиссе»). В общем, с удовольствием вел бы конструктивную полемику (и это было бы очень в духе метамодернизма), тем более что разговор со стороны Жучковой не абстрактный – по каждой альтернативе в интервью даются ряды конкретных текстов.
Но проблема в том, что для начала разговора о мета- модернистском тексте это должны быть не два разных ряда, а один.
Художественное доказательство существования нового направления только тогда адекватно, когда органично совмещает в себе автофикшн и мифопрозу, то есть, как минимум, две оптики: при ближайшем рассмотрении видеть «мерцание» героя и правду «неуловимого» внутреннего «я», а при отдалении «камеры» обозревать большой нарратив мифопрозы. И пока хотя бы одного такого текста нет – говорить, по сути, не о чем.
Вместо разработки дихотомий (или вместе с ней), мне кажется важным изучать возможность полноценного соединения оптик (или хотя бы «разных правд»), где каждая остается автономной и в то же время системной для произведения и каждая претендует на серьезность. А это сейчас, скорее, «Игра престолов» Джорджа Мартина или на материале русской прозы – «Тобол» Алексея Иванова.
Чаемое метамодернизмом смешение контекстов хорошо видно, скажем, при анализе мистического пласта в «Тоболе». У Иванова и языческие духи, заклинаемые остячкой Айкони, и бог неистовых старообрядцев, и православный Бог – все законно существуют в меру веры их «адептов» (и здесь интересно заметить, как в «Тоболе» появляется православная мистика: в большей части романа она «молчит», оставляя верующих действовать, опираясь исключительно на «человеческие» качества, и лишь во второй книге властно вторгается в сцене благословения солдат владыкой Иоанном – вот так эпически и должен появляться в русских реалиях православный бог, таково естественное «функциональное свойство» Его как части большого, разнородного мира).
Конечно, полноценным «метамодернистским» романом «Тобол» не является – исторический материал XVIII века слишком затвердевший и никак не может «мерцать». Но Иванов явно двигается в сторону полноценного отражения атомизированного мира, в котором никакое явление нельзя описывать в общих категориях, а единственный способ выразить правду – сталкивать контексты. Пожалуй, в нем еще слишком мало воли к разнообразию не только правд, но и форм их выражения (как, скажем, в «Улиссе»). С другой стороны, читательское доверие к «резким» формальным экспериментам безнадежно подорвано, так что ожидаемый «метамодернистский» роман вряд ли будет так нарочито разнороден внешне (конечно, при принципиальной разнородности внутренней).
В общем, как и Анна Жучкова, я жду наступления метамодернизма, а значит, появления того самого «нового большого романа», который стал бы следующей ступенью в описании «реального».
А пока – верим и надеемся, что нам еще остается.
Евгений Татарников
Евгений Татарников родился в 1959 году в Удмуртии. Окончил Московское высшее техническое училище имени Н. Э. Баумана. Работал на «Ижмаше» в отделе главного технолога. В 1988 году окончил высшие курсы МВД СССР и был направлен в МВД Удмуртии на оперативную работу. Подполковник милиции в отставке. Печатался в журналах «Истоки», «Бийский вестник», «Литкультпривет», «Автограф», «Суждения», газете «День Литературы» и других изданиях. Финалист литературного конкурса имени С. Н. Сергеева-Ценского (2021). Живет в Ижевске.
«Черный квадрат на белом фоне» и его секреты
В чем тут подвох?
Когда смотришь на картины Левитана, Шишкина, Поленова и многих других русских художников, вроде ничего особенного: незамысловатый сюжет, которому хочется улыбнуться и, получив положительные эмоции, хочется жить в этом празднике души. Когда смотришь картину Малевича «Чёрный квадрат», то начинает работать мозг, который не понимает, что он видит, и на душе вместо праздника – тревога, ко всему ещё и траурный чёрный цвет портит окончательно настроение. А у него ещё был и «Красный квадрат», и «Белый квадрат», но про них мало кто знает, во всяком случае я.
А кто-то скажет – и ведь говорят, – что картины обращены к чувствам, а не к разуму. Тот, кто живёт исключительно разумом, ничего не чувствует при взгляде на такие картины. Чувство гениальности автора – вот что у них вызывает «Чёрный квадрат». Классические художники ограничивали формой и цветом восприятие картины. «Чёрный квадрат» не ограничивает ничем. Личность художника, цвет и форма не имеют значения. Остановившись перед «Чёрным квадратом», зритель заглядывает себе в душу. В этом и есть гениальность: всему, что было с нами, всё, что окружает нас, имеет отражение в нашей душе, оно оставило там след. Кому-то, чтобы лучше понять себя, надо постоять у «Чёрного квадрата» Малевича, кому-то помолиться или помедитировать, а кому-то увидеть рассвет или закат, и он счастлив. У каждого к себе свой ключик. И «Чёрный квадрат» в этом смысле действительно гениален…
Конечно, знатоки искусства Малевича скажут: «Есть одна причина, по которой «Чёрный квадрат» может вызывать сильные чувства. Это то, что он, по сути своей, является «живописным нулём»: чёрный – поглощающий, а не отражающий цвет. Он ничего не отдает наружу. А его белая окантовка отчасти делает его похожим на икону. Не потому ли на футуристической выставке «Чёрный квадрат» Малевич повесил в «красном углу» помещения, где у славян всегда висят иконы, за что ему и досталось от художника Александра Бенуа, который написал:
«Без номера, но в углу, высоко под самым потолком, на месте святом, повешено «произведение» г. Малевича, изображающее чёрный квадрат в белом обрамлении. Несомненно, это и есть та «икона», которую гг. футуристы предлагают взамен мадонн и бесстыжих Венер. Это и есть то «господство над формами натуры»… Чёрный квадрат в белом окладе – это не случайный маленький эпизодик, случившийся в доме на Марсовом поле, а это один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного приведёт всех к гибели».
Чтобы оправдать свой квадрат, Малевич написал в манифесте «От кубизма и футуризма к супрематизму»: «Когда исчезнет привычка сознания видеть в картинах изображение уголков природы, Мадонн и бесстыдных Венер, тогда только увидим чисто живописное произведение».
Кто-то, неважно кто, меня спросил:
– Жень, ты видел картину «Чёрный квадрат на белом фоне»?
– Нет, только на картинках в журналах. И я не в восторге от неё.
– Обязательно посмотри в подлиннике, он висит в Государственной Третьяковской галерее. И ты найдешь, где подвох в этой картине.
И я пошёл в Третьяковку искать подвох.
Разговор в Третьяковке с Казимиром Малевичем
Долго не мог понять, в чём здесь подвох. Я подходил к квадрату очень близко, удалялся далеко, насколько это было возможно, надевал очки, снимал их, светил на квадрат фонариком, а подвоха не видел. Если бы у меня была возможность, я бы залез в этот квадрат, но возможности такой не было. Тогда я присел на корточки, изменил угол зрения и посмотрел на картину. Ба, вместо квадрата увидел куб, а через несколько секунд, когда на него упал солнечный луч, чёрный куб вдруг стал красным.
«Мистика», – подумал я и чуть было не упал в обморок. – Молодой человек, картину нельзя рассматривать только с точки цвета, её нужно видеть и слышать, – услышал я чей-то голос. Я стал смотреть по сторонам, но никого не было.
– А это кто со мной говорит?
– Это автор этой картины – Казимир Малевич, вернее, его дух-ух-х.
– А вы где, я вас не вижу? – испуганно спросил я.
– Я здесь живу, прямо в этом чёрном квадрате. Предчувствуя свой уход, я завещал ученикам похоронить меня в гробу в форме креста, чтобы руки были раскинуты в стороны. Мой завет, кстати, они не выполнили. Похоронили меня по супрематическому обряду, как я и хотел. Поэтому для церемонии изготовили специальный саркофаг, на крышке которого нарисовали чёрный квадрат.
Желающие попрощаться могли не только увидеть меня в последний раз, но и посмотреть на картину «Чёрный квадрат», которая стояла рядом с гробом. После панихиды саркофаг водрузили на грузовик, на который предварительно тоже был нанесён чёрный квадрат. Тело кремировали.
На самом деле Малевич не проектировал гроб, в котором был похоронен. Это популярная легенда, которая, впрочем, имеет под собой некоторые основания. Как-то Малевич говорил со своим учеником Константином Рождественским о смерти и похоронах, не своих, а вообще. По мнению Малевича, покойник должен был лежать раскинув руки, лицом вверх, как бы обнимая небо, Вселенную и принимая форму креста. Тогда же Малевич сделал несколько набросков (он редко расставался с карандашом, постоянно что-то зарисовывал во время разговоров). После смерти Малевича проект гроба нарисовали и отнесли столярам его ученики Рождественский и Суетин. Они же расписали гроб зелёным, чёрным и белым, поместив в ногах изображение красного круга, а в голове – чёрный квадрат.
– Молодой человек, вы правильно подметили: в кубе есть красный цвет. Ведь самое ценное в живописном творчестве есть цвет и фактура. Они составляют живописную сущность, но эта сущность всегда убивалась сюжетом.
– Казимир Северинович, у вас тут, смотрю, всё есть. И цвет, и фактура, а самой сущности я не вижу. Есть только чёрное живописное пятно, которое покрылось кракелюром, и в некоторых местах просвечивает краска зелёного и розового цветов, видимо, от предыдущей композиции, которая была закрашена, как я думаю, вами. – Молодой человек, кто чувствует живопись, тот меньше видит предмет; кто видит предмет, тот меньше чувствует живописное.
Я подошёл вплотную к квадрату, достал большую лупу из кармана и стал рассматривать квадрат. Что я увидел? Пугающую тьму. Такая же тьма находится на задворках Вселенной, где на миллиарды световых лет простираются войды, там нет ни звёзд, ни галактик, ни чёрных дыр, ни чёрных квадратов, ни звёздной пыли, там нет даже атомов. Там просто – Пустота.
– Молодой человек, не надо со своей лупой искать атомы на моей картине, там и без них уже полно микробов, которые портят мой шедевр. Поясняю концепцию своего «Чёрного квадрата». Квадрат – чувство, белое пространство – пустота за этим чувством.
Ну всё, в моей голове точно образовалась пустота – звёздный войд. Не зря же Малевич впоследствии много думал о чёрном квадрате, писал теоретические работы и связывал его с «космическим сознанием».
– Казимир Северинович, почему именно квадрат, а не круг, ромб или другая какая геометрическая фигура? – Молодой человек, я ведь чертёжником работал в Курске в Управлении железных дорог и не собирался быть художником, но однажды нарисовал красный куб, который оказался кривоватым. Я закрасил переднюю его грань чёрной краской, которую составил сам, а остальные две грани – белой, и у меня появился на холсте чёрный квадрат. Друзья, посмотрев на него, сказали: «Да, ты, Казимир, настоящий художник. Выставь её для прикола где-нибудь на футуристической выставке и подпиши “Чёрный квадрат на белом фоне”, и ты будешь знаменит на весь мир». Так и вышло. А квадрат нарисовал, потому что мы живём в прямоугольном мире. Для меня это была плоскость холста. Всё окружающее человека прямоугольно: дома, другие строения, мебель, деловые бумаги, картины и прочее. Сама форма квадрата является универсальной, если её удвоить, получится прямоугольник, если разделить по диагонали – треугольник, а если заставить вращаться – круг. То есть из квадрата можно создать целый мир.
Мы острой гранью делим время и ставим на первой странице плоскость в виде квадрата, чёрного как тайна, плоскость глядит на нас тёмным, как бы скрывая в себе новые страницы будущего. Она будет печатью нашего времени, куда и где бы ни повесили её, она не затеряет лица своего.
– Логично, – подумал я, и задал ещё вопрос: – Скажите, а где проходила эта выставка?
– В декабре 1915 года в старинном петербургском особняке, где располагалось Художественное бюро Надежды Добычиной по адресу Марсово поле дом 7 на набережной реки Мойки, открылась «Последняя футуристическая выставка картин «0,10».
«Последней футуристической» выставка была названа из-за желания организаторов завершить футуристический период в русской живописи и обозначить переход к супрематизму.
«0,10» – это не одно число (одна десятая), а числа ноль и десять, перечисленные через запятую. Ноль означает отсутствие (нулевое количество) предметных форм в супрематизме. Десять означало количество художников, планировавших участвовать в выставке, но когда участников стало четырнадцать, название не было изменено.
Секреты Казимира от смотрительницы зала
– Молодой человек, вам что, плохо? Вы с кем тут разговариваете? – спросила меня смотрительница зала, наблюдая за моими выкрутасами, которые ей напоминали известную всем басню «Мартышка и очки».
– Да вот не вижу, что изобразил художник на своём полотне что-то совсем чёрное, больше ничего не видно, – ответил я, пряча лупу в карман.
– Молодой человек, открою вам небольшой секрет. Перед вами «Чёрный квадрат», а на самом деле он не чёрный. – А какой же? Красный? Белый?
– Химический анализ показал, что Малевич создал свою краску, использовав при этом три самодельные краски: жжёную кость, чёрную охру и ещё взял какой-то природный компонент тёмно-зелёного оттенка, подмешал к ним мел, чтобы убрать эффект глянца, присущий масляным краскам. И мне кажется, что он смешивал краски со своим настроением и накладывал свою энергетику на картину. А может, это хитроумный длинный путь мазков, которые он сложил как заклинание к реальности. Вот вы как подумали: Малевич взял первую попавшуюся чёрную краску и закрасил начерченный по линейке квадрат?
– Ну, примерно так и подумал. Он ведь до этого чертёжником работал в Курске. Раз – и за полдня нарисовал свой шедевр.
– Ну вот и ошибаетесь, молодой человек. Свой «Чёрный квадрат» автор писал более двенадцати месяцев. А над замыслом он работал всё лето и осень в полной секретности. Вот вы, молодой человек, скакали, извините меня, как блоха, перед квадратом. А нужно было просто выбрать правильное расстояние от «Чёрного квадрата». И у вас бы сразу изменилась энергия и эмоции. Вы почувствовали бы, как будто открылась дверь в другой мир. За долгую здесь работу я видела, как одним от этого становилось не по себе, а других охватывало предвкушение чего-то возвышенного. Малевич сумел нарисовать портал в другое измерение методами холста и масляной краски. Разве это не фантастично?
Я подумал, если годами здесь сидеть перед этим квадратом, как эта смотрительница зала, то точно можно улететь в портал, и сразу в Кащенко. А она, видимо, фанатка Казимира, продолжала меня пугать:
– Молодой человек, на самом деле чёрный квадрат – это разноцветный куб.
Ну всё, думаю, у бабушки глюки начались, а она бодренько так продолжает меня пугать:
– Казимир Северинович неоднократно говорил, что картина создана им под воздействием некоего «космического сознания». Мир, окружающий нас, только на первый, поверхностный, взгляд выглядит плоским и чёрно-белым. Чёрный цвет поглощает все другие цвета, поэтому увидеть в чёрном квадрате разноцветный куб достаточно сложно. А увидеть за чёрным – белое, за ложью – правду, за смертью – жизнь, сложней многократно. Но кому удастся это сделать, откроется великая философская формула. Если человек будет воспринимать мир объёмно и во всём разноцветии, его жизнь кардинально изменится.
Я уже увидел этот разноцветный куб, всё, думаю, хватит слушать этот бред, и я тихонько пристроился к группе, которая не спеша прогуливалась вдоль картин. И вот они встали у «Чёрного квадрата», ничего не понимая, но признаться в этом себе и другим им было стыдно. И они делали умные лица, томно вздыхали, закатывали глаза в потолок, где висела массивная люстра, заламывали себе руки, вздыхали: «Гениально! Шедеврально». Тут к картине подошла экскурсовод группы, и я опять стал слушать её рассказ про квадрат:
– На самом деле Малевич придумал новый живописный язык, соразмерный тому времени, которое вот-вот наступит. А у языка есть своя азбука. «Чёрный квадрат» и есть главный знак этой азбуки. Вот послушайте, как писал Малевич: «Творческая воля до сих пор втискивалась в реальные формы жизни и вела борьбу за свой выход из вещи. У более сильных она дошла до исчезающего момента, но не выходила за рамки нуля. Но я преобразился в нуль форм и вышел за 0–1». Иначе говоря, Малевич вышел в иную реальность, где есть свой эталон, своя единица – «Чёрный квадрат».
Я, конечно, ни черта не понял из сказанного экскурсоводом, но стоял и всё смотрел на квадрат, как завороженный удавом кролик, а экскурсовод продолжала бубнить:
– Своим студентам Малевич говорил, что хотел показать этой картиной «бесконечность и вечность», что если долго и сосредоточенно смотреть прямо в середину квадрата, «не отвлекаясь ни на что, как в камере обскура», то в конце концов начнёшь это чувствовать».
– Что чувствовать? Бесконечность и вечность? Мне и так уже кажется, что я здесь стою вечность, пора возвращаться домой.
Прямоугольник – квадрат – куб
Кстати, в своём первоначальном варианте Малевич назвал её «Тёмный прямоугольник», и это было более правильное название, но впоследствии для большего эпатажа сменил подпись прямо на выставке. А ещё правильнее было назвать картину «Битва негров в тёмной пещере». Нет, не надо, такое название картины уже было у Альфонса Алле. За несколько десятилетий до Казимира Малевича Альфонс Алле написал серию монохромных полотен. Для него это было очередной шуткой – об этом говорят те остроумные названия, которые он придумал: «Апоплекcические кардиналы, собирающие помидоры на берегу Красного моря» и «Группа пьяниц в тумане».
И уж конечно, в глубину своего чёрного полотна он не пытался вместить мироздание.
Синяя клякса на белом фоне
И вот опять, в который раз глядя на его квадрат, я вспомнил, как в первом классе, выполняя домашнее задание, я от всей души макнул в чернильницу свою перьевую ручку и только хотел вывести прописную букву «У» в тетради по чистописанию, как на белый лист упала жирная синяя клякса. И растеклась в разные стороны. Я хотел её промокнуть промокашкой, но только больше размазал и долго сначала ею любовался, думая, что это море, а я капитан, плыву по нему в неведомые мне страны. Потом очнулся от этого гипноза и заревел как белуга, которая плыла за моим кораблём. Ревел, что испортил тетрадь по чистописанию и сейчас мне влетит по первое число, хотя на дворе было уже 20 сентября 1966 года. На мой рёв сзади подошла мама и, погладив по голове, сказала тихим голосом:
– Синяя клякса на белом фоне Женьки Татарникова. Шедевральное полотно. Взять да в музей её повесить, пусть народ любуется.
Я тогда не понял её сарказм, да и такого слова – сарказм – ещё не знал.
И придя из Третьяковки
Когда я учился в МВТУ им. Баумана, я этих квадратов начертил столько, сколько Малевичу и не снилось, когда он работал чертёжником в Курске. Я чертил их и не думал раскрашивать в какие-то цвета, а он – разукрасил. И вот теперь я думаю: «Ну, раз он меня сто лет назад переплюнул, как мне теперь этому всемирно известному художнику-чертёжнику, любителю кубизма, ответить». И, придя из «Третьяковки», я взял белый чистый холст, вырезал ножницами в нём квадрат и гордо сказал жене: «Это моя картина и называется она “Чёрная дыра во Вселенную на белом фоне”», – и добавил словами Казимира Малевича: «Я долгое время не мог ни есть, ни спать, и сам не понимал, что такое сделал».
Жена покрутила пальцем у виска, мол, совсем уже с ума сошёл, и выбросила мой шедевр в мусорку, так закончилась моя карьера великого художника. А Казимир Малевич и сейчас входит в число самых противоречивых художников. Кто-то считает его гением, кто-то ругает за примитивность мысли и отсутствие полёта фантазии. Тем не менее о нём говорят, его помнят.
Не надо быть художником, чтобы нарисовать чёрный квадрат на белом фоне. Да любой так сможет! И нарисует, но за ваш квадрат и ломаного гроша не дадут, даже смотреть на него не будут. Конечно, и обезьяну можно научить рисовать линии и закрашивать фигуры. А вот уметь отвлечённо мыслить – это обезьянам недоступно. Видимо, в «Чёрном квадрате» есть что-то особенное. Невидимое обычному зрителю.