Альберт Кувезин родился в 1965 году в Кызыле. Тувинский гитарист и певец, обладающий мастерством тувинского горлового пения (стиль – каргыраа). Народный артист Республики Тыва. Основатель и бессменный лидер музыкального коллектива «Ят-Ха».
Где? В Туве?
Докторам, кандидатам, профанам и прочим дилетантам от музыки
Еще до появления джаза и рока как явлений, еще до Дэвиса, Хендрикса, Джоплин, Капитана Бифхарта, Дорз и других такую музыку называли дьявольской, бесовской, сатанинской, а музыкантов связывали с вуду и шаманизмом. А почему-то западноевропейскую классическую считали божественной, божеской, что во многом объяснимо, так как многие композиторы работали органистами и писали по заказу церкви (хотя должен признаться – мы выступали на инаугурации Папы Римского Бенедикта XVI в Кельне, но это уже совсем другая история, как говорит Каневский). А где он, Бог, где эти выходы, эти порталы в вышеперечисленные сказочные миры? Ответ – в Туве!
Я не ура-патриот, не воинствующий националист и даже не ностальгирующий эмигрант, отсиживающийся за Саянами (то есть не в Туве), неожиданно почувствовавший боль в сердце и поэтому захотевший изиг-хан (тувинское национальное блюдо – кровяная колбаса), согажа (жареная печень в пленке желудочного сала) и вообще баранины. Скорее, мастурбирующий космополит, так как для меня Земля и даже Вселенная – наш общий маленький дом. Вселенная не в трехмерном разрешении и не измеряющаяся американскими астроэкспедициями. В мозгу, в сознании простираются эти границы. Как некоторые люди и даже музыканты могут слушать и исполнять музыку только в двух- или трехдольных размерах, так и восприятие мироздания мы (читайте – «вы») ограничиваем условностями и искусственными рамками. Но Дэвисы и Хендриксы (Майлз и Джими) – это другое, хотя это проводники, их экспрессия ими была не осознана, хотя связь с потусторонним так и рвется из их музыки. Верховные ламы некоторых буддистских сект, редкие посвященные тоже имеют такие Знания. Ну, по крайней мере, так признается и пишется. Ну, не будем о религии – это самое неблагодарное и опасное занятие.
Где же, где же? Как же, как же?
А вот вам (фигура из трех пальцев). А с чего бы это я вам вдруг начал раскрывать тайны, хранящиеся от мира тысячелетиями? Ан нет, не готовы вы еще, да и халява (не халва) приводит к заплыванию жиром мозга, напоминающего так любимый мною «чилин» – костный мозг (лучше крупного скота, там его больше). Недаром и отварная голова (да, прямо с глазами) – один из любимейших деликатесов во многих азиатских и африканских странах, да и к тому же подаваемых почетным гостям.
Сегодня становится популярной тема этно (вообще, что это?), обращение к корням, фольклору и народности. Думаю, такое происходило в России, по крайней мере, каждое столетие (вспомните народовольцев и др.). Хотел бы обратиться к не очень умным и недалеким людям, так муссирующим эту тему с наивным восторгом идиота, особенно когда речь идет о самобытности, традиционности и аутентичности музыки народов Сибири и центра Азии в современное время.
Как человек, напрямую причастный к созданию и исполнению такой музыки, хотел бы напомнить, как она, эта «этническая и фольклорная музыка», была придумана, создана и далее получила такое признание и популярность.
Наверное, не все знают, что в советское время все программы профессиональных художественных коллективов национальных областей и республик, в особенности Сибири, будь то государственные ансамбли песни и танца либо ВИА при филармониях, создавались в Ленинграде и других городах СССР в творческих мастерских эстрадного искусства профессиональными педагогами, репетиторами, аранжировщиками, художниками и т. д. Иногда специалисты приезжали ставить отдельные номера или даже программы и на места. Думаю, такое было при малом бюджете.
Зачастую ансамбли звучали, танцевали и выглядели очень похоже, а то и одинаково. Причем исконно народного материала, или, как сейчас называют, этнического, там оставалось мало, может, только элементы. А песни, танцы и костюмы придумывались теми самыми профессионалами и членами союзов, что было обязательным условием и большим заработком. Даже народные песни и танцы (если таковые танцы вообще существовали) аранжировались иногда до неузнаваемости, хотя всегда были какие-то исключения. Плюс к этому артисты натаскивались должным образом почти как спецназ, а я бы сказал – «выдрачивались».
Надо признать, что все-таки исполнительский уровень тех ансамблей был достаточно высок, к тому же везде чувствовалась рука государства, в том числе и в финансировании.
Что ж, идея ассимиляции и интеграции под словом «интернационал» осуществлялась. Что же начало происходить с этой самой «этникой» и народной музыкой после перестройки?
Вернемся к родной Туве. Как сейчас часто говорится, из-за того, что она вошла в состав СССР и России вообще довольно поздно и приобщилась к западной и еврейской культуре-искусству позже всех, то и сохранила самобытность.
До революции в Туве не было практики группового (ансамблевого) исполнения музыки, за исключением храмового. Допускаю, что на праздниках и гуляниях было что-то вроде джема – когда два-три владеющих инструментами могли совместно что-то играть, но назвать ансамблем не берусь, к тому же в исторических материалах, хрониках и записях путешественников про это не упоминается.
Еще до конца 80-х годов ХХ века музыканты-народники – и особенно из сельской местности – с трудом могли играть в группе даже из двух человек. В частности, в плане ритма, темпа, размеров. Плюс к этому инструменты между собой не строили, что в какой-то мере обуславливалось и качеством тех инструментов. Правда, все тувинцы очень музыкальные и поющие по своей природе. Иногда даже музыканты, получившие образование и более того – прошедшие обучение и натаскивание в мастерских того же Питера, страдали этим. (Впрочем, и сейчас такие встречаются.) Помню Кежигтиг Демир-оола и Севека Алдын-оола, но это действительно самобытные таланты, и им, возможно, не нужен был ансамбль, они и так вполне самодостаточные артисты.
Есть много примеров, когда одаренные природой наши музыканты (да и вообще, люди искусства) не смогли добиться успеха или просто реализовать себя в творчестве в силу национальных особенностей и так называемого пофигизма. В какой-то мере это относится и к другим родственным народам Сибири, хотя и в меньшей степени.
И наоборот: множество русских, европейских и вообще «белых» собратьев по оружию, обладая гораздо меньшими талантами, взяли упорством, даже упертостью, дисциплиной, самоорганизацией, целенаправленностью, терпением – как говорится, «высидел жопой», изворотливостью.
Нет сомнения, что люди, живущие ближе к природе, воспринимают мир и звуки по-другому, нежели «городские», «урбанизированные». Поездите сами в метро, поспите у МКАД.
Конечно, это тоже своего рода самобытность, но настоящую музыкальную самобытность Туве удалось сохранить во всем многообразном и ярком проявлении хоомея и в игиле, и здесь надо отдать должное нашим признанным и малоизвестным музыкантам, таким как Ооржак Хунаштаар-оол, Маржымал, Ховалыг Кайгал-оол, Сат Дамба-Доржу, Тумат Геннадий, Севек Алдын-оол, Он- дар Конгар-оол и многим другим.
Классификация некоторых музисполнителей Тувы по А. Б. Кувезину («Будьте самоироничными, и ваша жизнь станет ярче!»)
Прошу меня простить исполнителей, не вошедших в этот несерьезный список. Иных музыкантов и групп уж нет с нами… Вспомним их.
Серега Сокольников – выдержанный портвейн, хотя для некоторых поклонниц – водка с мартини и оливкой, как у Джеймса Бонда, чтобы ее (и его) облизывать. Впрочем, может, он и есть агент 007 в тувинско-русской музыке.
Гендос – тувинские травы, настоянные на русской водке и польской зубровке.
«Хун Хурту» – тыва арага многократной перегонки с бальзамом «Бойдус» (к сожалению, этот бальзам уже не выпускается).
Сайын-Хоо (Людмила Намчычак) – шампанское с яблочным соком.
Игорь Швецов – самогонка, подкрашенная кофейными зернами, а возможно, и крепким чаем, что вполне патриотично.
«Хартыга» – недорогой виски с колой и лимонным соком. Почему недорогой – потому, что еще не настоялся как следует, но все впереди, хотя годы идут.
Вова Мура с его группой – водка с энергетическими напитками типа «Ред Булл» (довольно крепко, но нет разнообразия и изысканности вкусовых качеств).
«Мертвая Зона» – кока-кола и несколько капель рома (рома надо бы добавить, а колы убавить).
«М32» – коктейль из пакетированного апельсинового сока, кусочков фруктов и ликера (но это не во вкусе реальных мачо).
«Черная кровь» – пиво, водка, вино, газировка… (Надо бы определиться с приоритетами и пропорциями.)
Попса – слабоалкогольные напитки с красителями и подсластителями, а также крепленое порошковое пиво – и то и другое вредно для здоровья!
Тувинский рэп – кока-кола или пепси-кола с кусочками льда и совсем малым количеством вермута (было бы лучше и вкуснее заменить на ром или текилу с бальзамом «Бойдус»).
«ЯТ-ХА» (то есть я) – элитный коньяк многолетней выдержки (может, и немного передержанный, хотя коньяк с годами становится только вкуснее и дороже).
Ринат Бекметов
Ринат Бекметов – филолог-литературовед, преподаватель Казанского (Приволжского) федерального университета.
О «метафизическом реализме» в современной татарской прозе
(по поводу романа Фарита Яхина «Подснежник»)
Возникновение и развитие многих жанров литературы, как известно, определяется эпохой. Она создает условия для их существования в пространстве культурных смыслов. Какие времена – такие песни…
Жанр романа в татарской литературе переживает далеко не лучшие времена. Пишется он обычно долго и мучительно, а мы живем в обстоятельствах живого, ускоренного движения, и лучшим жанром тут может быть, скорее, рассказ – предельно короткий по объему, нередко с опорой на документальные факты. Неслучайно сегодня, как и два-три десятилетия назад, в татарской литературе популярен лишь исторический роман. Он теснее связывает нас с национальным прошлым, воскресая утраченное в образах и заставляя его переосмыслить. Выразителем этой формы является ныне Вахит Имамов, автор романов «Казанская крепость» и «Огненная степь». Такую тенденцию понять можно. Однако в целом нельзя не видеть, что роман как жанрово-стилевая модификация испытывает кризис. (В масштабе вестернизованной русской литературы он появился едва ли не с начала XX века, когда под сомнения был поставлен классический роман предшествующего периода: он казался выдуманным, плохо отражавшим новую, трагическую в своей основе реальность. Советская эпоха продлила ему жизнь в рамках метода социалистического реализма. Метод канул в Лету – приказал долго жить и роман, по сути, став музейным раритетом.) И все-таки татарская литературная практика богаче любого теоретизирования о ней, свидетельством чего служит роман Фарита Закизяновича Яхина (род. в 1961 году) «Подснежник» («Умырзая»).
Этот роман был опубликован в 2014 году в Татарском книжном издательстве. В 2015 году автор переиздал его, поместив текст произведения в пятый том собственного собрания избранных сочинений (издательство «Слово»). В последнем случае он получил характерное пояснение к названию: «Подснежник: смерть, растянувшаяся во времени».
Роман по некоторым параметрам необычный, и по этой причине он не может не привлечь внимания читателей. Вот его основная событийная канва (с кратким анализом).
Ранним утром 24 июля 1957 года на «красный» вокзал Казани прибывает скорый поезд. Из вагона поезда выходит весьма миловидная девушка по имени Карима Дулатова, приехавшая в столицу, чтобы поступить в университет. На перроне вокзала ее встречает отец, директор сельской школы, горячо любящий дочь и воспитывающий ее в духе коммунистических идеалов. На вокзале они случайно знакомятся с девушкой Сабирой и ее отцом из Арска, директором местной семилетки, вместе они отправляются в приемную комиссию, а потом ищут и находят съемную квартиру в районе Булака, на Парижской коммуне, чтобы временно поселить там детей.
На первый взгляд кажется, что перед нами тривиальный «роман-воспитание», в котором рассказывается о судьбе человека из провинции, приехавшего в большой многонаселенный город, чтобы покорить его. Автор всячески поддерживает это восприятие. Когда девушки по деревенской привычке скромно, как бы в нерешительности, заходят в комнату, чтобы обустроиться в ней, хозяйка квартиры, Ханифа Галиевна, громовым голосом строго поучает: «Здесь не обращаются к женщинам со словом «апа». Это Казань! Город интеллигентов. На кровать не садиться! Для этого есть стул! В кабинет профессора без стука не входить!». Первые месяцы учебы девушек в Казанском университете показаны сквозь призму их пиетета перед эрудированными учителями-наставниками. Лекции одного из них, «ученого Мустафы», сына муллы и знатока старотатарских книг, приятно и неожиданно поразили Кариму глубиной содержания. Вместе с тем роман включает такие психологические описания, которые позволяют говорить о присутствии в нем – на уровне отдельных элементов – новой жанровой стратегии. Она, как вид письма, накладывается на привычную форму «воспитательного» романа и до известной степени осложняет ее, вносит в ткань повествования ракурс особости. Это не простой «школьный» психологизм.
В самом деле, главная героиня романа одарена ярким поэтическим талантом. Она – творческая натура, умная, свободная, из поколения шестидесятников. Природой в ней заложено огромное обещание, которое должно вопреки всем трудностям пути реализоваться, и Карима верит в это. Самое главное: она мыслит, пытается понять происходящее в стране, где еще недавно культ вождя определял все стороны жизни. Она попадает в общественный водоворот: слушает выступления, посещает концерты, стремится, как Гамлет, соединить «вывихнутый век», прошлое татарской нации, объявленное «реакционно-буржуазным», и настоящее, где она, как ей кажется, не пассивный наблюдатель, а активный деятель. К ней испытывает теплые чувства поэт Фахри Хисами, родившийся в начале века и подростком заставший революцию с Гражданской войной. Он, учившийся в уфимском медресе «Галия», еще застал цвет татарских интеллектуалов того периода. Несмотря на тюрьму и вечную ссылку в продуваемый холодными ветрами, степной Казахстан, он сумел сохранить живое начало души, не очерствел. Именно он впервые по-настоящему оценил стихи Каримы, увидел в ней продолжение традиций, надежду на светлое в жизни. Для него Карима (как, впрочем, и для автора) – чистое, безгрешное существо, сущий ангел, поэтому значительная разница в возрасте выступает для Фахри серьезным нравственным препятствием: отношения невозможны. Тем не менее в романе представлена любовная линия, связанная с образом Газизчика – сына Ханифы Галиевны, крепко любимого и нежно опекаемого матерью городского парня, в судьбе которого она принимает участие, стремясь отыскать «правильную» супругу.
И все же в, казалось бы, размеренное повествование вторгаются «странности»: сны, галлюцинации, болезненные ощущения. С одной стороны, они мотивированы состоянием героини, ее внутренней разорванностью, обостренной чуткостью. С другой – они демонстрируются как жизненный процесс, граница между явью и наваждением снимается. Карима оказывается в «желтом доме», ей хочется покончить с собой, прыгнув из окна. Автор наполняет ее переживания символическими деталями, которые из области фантастического перемещаются в сферу действительного: ей кажется, будто она в степи, и где-то там на ветру мерно скрипит детская люлька, похожая на гроб. Предчувствия оказываются не обманчивыми. «Желтый дом» – следствие конфликта Каримы с серой средой, воспитанной на штампах и стереотипах. Там она умирает, и ее кладут в гроб. Автор вносит в изображаемое натуралистические знаки…
Роман реалистичен, в нем много психологических подробностей, но все они в совокупности составляют «метафизику» человеческой жизни-судьбы. Мысли и чувства, собственно, и есть единицы опыта ее проживания. Другого не дано, другое относительно. «Подснежник», конечно, – символ судьбы-мгновения. В этом плане характерен эпилог: автор хочет посетить могилу Каримы на Арском кладбище в Казани и… не находит ее. Рассказанная им история оттого обретает черты миража, иллюзии, призрачной дымки.
Примечательно, что произведение на татарском языке имеет хорошо прочитываемые соответствия из русской классики, которые, правда, нужно трактовать как внешние сходства, и только: Федор Достоевский с его «мистическим реализмом», Иван Бунин с его Олей Мещерской и «легким дыханием»…
Роман Фарита Яхина, мы уверены, вызовет интерес и у русских читателей. Это значит, что необходим его качественный перевод. В последнее время в ключе бурной полемики много говорят о произведениях этнических татар, пишущих по-русски. Но не многократно ли высокое внимание к татарской теме могут обеспечить произведения современной татарской литературы, первоклассные по художественному исполнению и – самое важное – правильно поданные читательской публике, то есть в переводе и с определенным литературоведческим объяснением?..