Поэт, публицист. Родился в 1966 году в Москве, где и живёт. Окончил геофак МГУ.
Автор семи поэтических книг: «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017), «Ау-ау» (2018), «День святого Валентина» (2021), «Моя сторона истории» (2022), а также сборника статей «Трудный возраст века» (2020). Участник коллективного сборника «Русские верлибры» (2019). Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011). Победитель Волошинского конкурса (поэзия, 2017). Дипломант премии «Московский счёт» (2019). Лауреат премии «Лицо нации» (2022). Выступал в качестве публициста в газете «Известия», «Литературной газете», на различных порталах и сайтах.
«Нам ещё рановато в солдатский рай».Стихи
«Освободили город братьев…»
Освободили город братьев,
а никаких в нём братьев нет.
Кирпич, бетон перелопатив,
напрасно ждём от них привет.
Не полюбуется брательник
на тех, кто выполнил приказ.
Сегодня снова понедельник,
а воскресенье не про нас.
Вот кто-то вылез из-под спуда,
как будто ищет путь домой.
– Ты кто, браток или иуда?
– Отстань, не видишь, он немой.
Заткнулись варежки орудий,
мы отстояли нашу честь,
и появились просто люди,
которым нужно просто есть.
Сначала каша и мивина,
потом померимся, братва,
чья глупость более невинна,
чья гордость более права.
«Пролюбил зарядное устройство…»
Пролюбил зарядное устройство
в забайкальском городе Чите,
и с тех пор сильнее беспокойство:
вдруг чего забуду в суете?
Полдесятка шапок трикотажных
я оставил в аэропортах.
Мелочей неважных или важных
возрастает убыль на счетах.
А на фронте счёт иным потерям,
и не человек ведёт его.
От того, в какие цифры верим,
не зависит ровно ничего.
Не к кому подкатывать с вопросом,
весь вопрос теперь, как выстрел, сжат.
Сколько их погибло под Авдосом,
не ответит гвардии сержант.
Оборвал рассказ на половине,
не позвал ни друга, ни врача.
Сколько же мы братьев пролюбили,
а любовь всё так же горяча.
Все свои, все наши, все родные,
от какой бы пули ни легли.
Все меняют формулу России
и вошли в состав её земли.
«Девочка садится на слона…»
Девочка садится на слона,
уезжает в гости к медвежонку.
Целый день и целая весна
вслед за ней пускаются вдогонку.
Девочка опять сидит одна
и играет в старые игрушки.
А в окно таращится война
с колтуном колючим на макушке.
Плюшевые лапы и хвосты
временем потрёпаны – не жалко.
Кто-то сбросил мячик с высоты,
во дворе сработала сигналка.
Там игра недетская идёт,
каждый хочет быть в полуфинале.
Пропустили, но сровняли счёт
и опять кого-то потеряли.
Там идёт недетская игра,
не берут в компанию девчонок.
Послезавтра с самого утра
на войну уходит медвежонок.
Аист
Это Аист. У него перебито крыло.
В остальном ему, считай, повезло:
всё в порядке и всё на месте.
А Седой – он был совсем молодой,
просто у него позывной «Седой» —
тот на днях оказался двести.
Двести – это означает лишь,
что с ним больше не поговоришь,
не покроешь погоду матом.
Это не диагноз и не порок,
это на том свете наш номерок,
чтобы все по своим палатам.
Аиста пускают в аэроплан,
хотя он вообще-то заметно пьян
и крылом едва волочит поклажу.
Он знает одно: ему надо в Читу.
И таких как он на этом борту
каждый пятый или четвёртый даже.
Вот они летят над ночной страной,
называют друг другу свой позывной.
Не заметишь, как ночь растает.
И какой тут сон? Так, бред наяву.
Аист кричит: я там всех порву.
Сам порвусь, но и их не станет.
Много чего высказав сгоряча,
он сопит возле моего плеча,
я пишу о нём в телефоне.
Нам ещё рановато в солдатский рай,
нас с тобою, друг, Забайкальский край
принимает в свои ладони.
«Иуда начинается с обиды…»
Иуда начинается с обиды:
того не дали, этим обнесли.
Пока друзья глядят на пирамиды,
Иуда подрезает кошели.
Иуда вызревает постепенно
и сам не видит, что же с ним не так.
Он косится от зависти на стены,
но мило улыбается внатяг.
С Иудой вместе спорим мы и строим,
читаем с ним молитвы нараспев,
пока он не взорвётся чёрным гноем,
что так похож на благородный гнев.
Иуда начинается с обиды,
её поставив выше, чем родство.
В конце Иуду заедают гниды,
принявшие его за своего.
«В мае на окраине Сибири…»
В мае на окраине Сибири,
скинувшись примерно пополам,
куковали с другом на квартире,
но чего-то не хватало нам.
Позвонила женщина за сорок,
и вошла, и села у окна.
Наблюдало солнце из-за шторок:
Бугульма, брусника, бузина.
Я сказал, что болен Бугульмою.
Я решил: до дому провожу.
– Что на свете самое больное,
ты не знаешь; после покажу.
Вот сидит, и стопки леденеют,
и в бутылках делается лёд.
Синее, лиловое над нею
стылое сияние плывёт.
Больше ничего не говорила
и ни хлеб не тронула, ни соль.
Посидела, улыбнулась мило,
вышла и закрыла за собой.
Только отогрелись мы весною
и опять поём про ямщика.
Что на свете самое больное?
Стерва, обманула дурака.
У шахтёра в сердце коногонка
светится рубиновой звездой.
Где-то свадьба, и под крики «горько»
чмокает лягушку молодой.
Не возьмём стеклянного на кассе,
только воду, только лимонад.
Через год мы встретились в Донбассе,
слышали, что люди говорят.
Над горящей степью после боя
пролетала женщина одна
и кричала странное такое:
«Бугульма, брусника, бузина».
«Нас настигнет армия любовников…»
Нас настигнет армия любовников
за посёлком или у моста,
вся, от автоматов до половников,
в розовые крашена цвета.
Зачарует надувными танками,
в тисовые рощи уведёт.
С мойрами, гетерами, вакханками
увлечёт в весёлый хоровод.
Наверху кружат не беспилотники —
голуби бросают нам цветы.
На щеках не ссадины, а родинки
девичьей не портят красоты.
Вот она придёт какая армия
вместо той, которая легла,
где завод и станция товарная,
школа и окраина села.
Вот они, полки, в которых заново
ожидают павшего бойца.
Страсти полыхающее зарево,
вальсы и мазурки без конца.
Где покрыты пеплом лесополосы
и зеницы выжжены огнём,
грянет гром божественного голоса:
«Всё прошло. Любитесь вы конём!»
Вот они идут рядами, сонмами.
Хочешь жизнь ещё одну? Лови!
И в стакане – горечь непрощённая,
только растворённая в любви.
«Они похоронены где-то под Суджей…»
Они похоронены где-то под Суджей,
и русская плачет над ними ветла.
А правда хорош черепаховый супчик?
А правда отменные перепела?
Пока особняк генерала Мазепы
весельем гудит и звенит хрусталём,
взлетают и падают наши укрепы
и враг через балки идёт напролом.
Они похоронены? Свалены в кучу,
над ними глумится наёмный поляк.
Над ними плывут чернозёмные тучи
и нагло висит неприятельский флаг.
И все эти дни с генералом Иудой
пирует лихой генерал Валтасар.
И все эти дни, уповая на чудо,
мы ждём, что рассеется этот кошмар.
И новые жизни кладутся в копилку:
победа придёт, несмотря ни на что.
И вновь сомелье преподносит бутылку
какого-то очередного шато.
«В ночи не крикнет кочет…»
В ночи не крикнет кочет,
не выглянет звезда.
Родную землю топчет
чубатая орда.
Резвятся поросята,
везде копытцев след.
Страна наша богата,
порядка только нет.
Начальнику Генштаба
передают с нуля:
напрыгивает жаба
на русские поля.
А с ней ползёт гадюка
поганить милый край.
Давай же, ну-ка, ну-ка,
паршивцев выбивай.
Должны достигнуть цели
за три-четыре дня.
Но тянутся недели —
чёрт не валял коня.
В душе не хватит мата
сказать про этот бред.
Страна наша богата,
порядка только нет.
Глядели рот разинув
ребята из села:
хотя бы сев озимых
успеем без хохла?
Под ливнем мокнет поле,
а пахарь в ПВР.
Хоть к зимнему Николе
вернёмся, например?
Не знаем всех раскладов,
там тайна велика.
А всё же выбьем гадов,
как в прошлые века.
Всех змей и скорпионов,
тарантулов и жаб.
С небес летит трёхтонный
крылатый русский ФАБ.
Разгонит с курских грядок
разноплеменный сброд.
И, может быть, порядок
в Отечество придёт.
«Им говорят: не покупайте китайцев…»
Им говорят: не покупайте китайцев,
а они всё покупают и покупают.
Китайцы ведь за полгода ломаются,
и запчастей для них не хватает.
А куда девать боевые и за ранение?
Всё, что положено по контракту,
не засунешь в задницу, как своё мнение.
Жгут карман, торопятся на растрату.
Вот ещё мысль была: присмотреть участок,
выстроить дом с воротами и забором,
выбрать невесту из местных наташ и настек —
а хватает только на шарабан с мотором.
Одним дают по деньгам, а другим – по вере.
Мёртвые сраму не имут, живые своё возьмут.
Geely, haval, omoda, changan и chery.
Марьинка, Часов Яр, Соледар, Бахмут.
«Если притвориться кирпичом…»
Если притвориться кирпичом,
то проснёшься в двадцать новом веке,
где в хоккей с оранжевым мячом
русские играют, как ацтеки.
Рыжий мячик, в воздухе шурша,
говорит: присматривайся к знакам.
Жизнь твоя не сто́ит ни гроша,
если ты её не ставишь на́ кон.
Что за квиддич, милый мой москвич?
Мы волчок раскрутим ураганом,
и летит оранжевый кирпич,
брошенный дворовым хулиганом.
Сквозь леса, луга и времена,
сквозь дожди из жидкого металла,
чтоб на нём кремлёвская стена
зиждилась – и снова устояла.