Алексей Валерьевич родился в 1991 году. Учился в Мелиховской средней школе (Корочанский район), после школы – на историческом факультете БелГУ. Публикации: в журнале «Подъём» (Воронеж) и в интернет-издании «Молоко». Живёт в селе Шляхово Корочанского района Белгородской области.
На пути в Арзрум.Рассказ
Гроб поставили на стулья посреди комнаты. В гробу лежал покойник. Это был Виталик Пентюхов. Два года назад он сгинул – ушёл воровать скот в сторону башкирских степей. Там колхозный пастух проклял его. Говорили, что с тех пор за ним по пятам ходил шайтан. А здесь, в своём колхозе, Виталик отсиживался у сожительницы. По ночам выходил и крал скот. Такого скотокрада ещё не видывал свет, говорили люди. Также он в последние годы значился в розыске. И вот он попался в руки людей, но уже полумёртвый, в поле. То ли шайтан его наградил за работу, то ли – люди, у которых он украл коней, провёл их по глубокой балке по узкой тропе вдоль реки и продал, а на барыши они погуляли знатно с его сожительницей. То был его последний туй. Говорили, что у него были сломаны рёбра.
Ваня Гуток зашёл в дом старухи Пентюховой, посидел возле мёртвого, вспомнил былое, свою дружбу с ним вспомнил. Надел старый картуз на голову и пошёл к выходу. Он не проронил ни слова.
На улице грязь, сырость, белые мухи падают и тут же становятся чёрной жижей. Поздняя осень, как индюшка, наследила на чёрной зяблой земле. Ходят в калошах и сапогах.
Ване Гутку нужно было ехать в мастерскую. Ехал он по чёрной жиже. Заехал в большой двор и оставил свой трактор возле кран-балки. А сам зашёл внутрь мастерской. Поглядел в яму. Над ней стоял «Кировец». Никого не было. Пахло мазутом, топливом и ржавчиной. Эта часть мастерской представляла собой гараж для ремонта тракторов.
Иван зашёл в комнату рядом с машинным залом и лёг там на большой стол. На этом столе он проспал весь рабочий день. Не впервой… Он поворочался. И под правым боком рукой нащупал металлический предмет. Это очень старая пряжка. Её нашёл Бубень в рытвине. Прямо под воротами мастерской. Эти ворота были обиты листом железа. Цвет этого листа тёмно-бурый. Будто запеклась кровь и под ней в гумусе искрошилась палица Джамсарана. Сейчас бурый металл молчал. Тихо зябли поля вокруг.
Бубень не стал очищать пряжку от земли, бросил на стол и ушёл. И отметку о том, что он работал, учётчица не поставила. А сейчас Ваня Гуток решил эту пряжку прицепить к своим штанам. Намотал алюминиевой проволоки и скрепил свои штаны. Его штаны постоянно спадали. Так как пуговица оторвалась.
Сегодня утром его штаны упали в коровнике. Он поднял бидон. А штаны упали. А сзади стояла заведующая коровником Вера… Смеялась.
Ваня Гуток вышел из мастерской. Вокруг почернело, и мрак, как соломой гнилой, пах, и лужи иногда мерцали от прожектора. Ветерок покачивал прожектор. Ваня во сне и не услышал, что кто-то приходил и включил прожектор. Вокруг никого не было. И он решил ехать на коровник. Там светилось окно в выступающей части здания по центру – значит, это свет в кабинете заведующей. Расстояние от мастерской до коровника – полкилометра.
Ваня Гутков понёсся на своём колёсном тракторе до коровника по осенней слизи. Огонёк в кабинете Веры служил для него маяком.
Одна фара на тракторе не работала. Заморосил дождь. Огонёк на ферме стал косматым. Стекло покрылось водяной плёнкой. Звенела задняя навеска.
И вот Ваня Гуток подъехал к ферме и заглушил трактор. С крыши текла вода.
«Это я вовремя прибыл», – подумал Ваня Гуток, когда увидел бутылки с водкой на столе.
За столом сидели девять человек. Кабачковая икра, селёдка и гранёные стаканы – так выглядел стол.
– А Пушкин стоял и глядел в эти чёрные грустные поля. Вот здесь прямо. В этом грунте с известковым раствором остались следы. Застыли. Камнем засыпали потом. А наша советская власть здесь построила коровники. Следы его под этим бетонным полом законсервированы…
– Было это когда он ехал на юг. После Курска он не поехал в Харьков, а поехал в наш край… Это когда он ехал на юг для того, чтобы принять участие в походе на Арзрум, – продолжал говорить Саша Губошлёп, человек с очками.
Саша Губошлёп держал в руке мятую газету и курил папиросу.
Ваня Гуток налил себе водки в стакан.
Слева от Веры сидел её муж, Костя Последранов. Справа от неё сидела пьянчужка Тамарка.
Кроме них присутствовали: Лёня Горилла, Федя Репей, Женя Чубук, доярка Галя и Карлик Вамана.
– Здорова, Иван, – поздоровался с Гутком Губошлёп. – Это же у тебя на пряжке древнеиндийское божество… Шива-разрушитель… – продолжил Губошлёп, показывая пальцем на пряжку Гутка.
– А вы знали, что гвозди можно дёргать булками?
– Дай-ка, Галя, мне батон. Лёнь, ты тоже дай, – говорил Федя Репей.
Федя Репей держал в руках два батона и смотрел на Ваню Гутка.
– Когда соседний коровник развалили… Карлик Вамана наш там бульдозером ломал стену… А доски с крыши одной пристройки разложили как длинный вал. А Иван подъехал и возмущался тому, что из досок гвозди огромные торчат. Он не захотел разбирать завал на своём пути, а решил хитро повырывать гвозди из верхних досок и проскочить по ним на своём МТЗ. Лень-матушка… И гвозди здоровые, и брусы толстые, со всех сторон гвозди торчат острые. Не хотел колёса пробить. Возьми и раскидай, а ему нужно быстрее… А гвоздодёра не нашёл он. Стал щипцы искать. И их нет. Вот он и решил булками… То бишь теми, которыми ходит… То бишь задом решил дёргать гвозди… – говорил Федя Репей.
Все засмеялись.
– Чаго? Чаго? Какая лень-матушка? Я ни разу в жизни не ленился, ты что несёшь? Не было этого! – возмутился Ваня Гуток.
– Вера, а я ведь знаю, что твой муж под покровом тумана на горбу мешки с мукой таскал. Казённую муку. Злоупотребляете, – сделал выпад в адрес начальницы Веры Иван.
Костя Последранов перестал смеяться и молча смотрел на рюмку. На нём красный свитер. Спереди на его голове залысина, а сзади волосы почти до плеч, чёрные как смоль. Ему примерно пятьдесят лет.
– А ты, Федя… Всё Шляхово и Мельхово знают, что ты подельник Виталика Пентюха. Говорят, что сам шайтан его забрал с собой. И ты, гляди, отправишься по его стопам, туда же, – продолжал Иван.
Федя Репей хотел взять бутылку и разбить её, но ему помешали. Затем он хотел броситься в угол за топором, но Чубук с Гориллой остановили его.
– Да я тебя голыми руками! Уложу! – ответил Гуток и ударил кулаком по столу.
Иван решил удалиться. Что хотел сказать, то сказал. Взял бутылку и пошёл к выходу.
Злые языки говорили про любовный треугольник, хотя этот треугольник являлся пятиугольником, но не все его участники знали о своей причастности к этому любовному пятиугольнику. В него входили Вера, её муж, Пентюх, Горилла и Ваня Гуток.
Вера выбежала вслед за Иваном и протянула ему его бушлат.
На следующий день Ваня Гуток тянул на своём МТЗ тракторный прицеп с соломой. Заднее стекло в его тракторе было выбито, и ему за шиворот надуло много колючей соломенной трухи. Ветры дули со всех полей.
Устав чесать, он поехал до реки. Доехав до искусственного резервного канала, по которому спускали лишнюю воду из водохранилища, он остановился. Перешёл по бревну на другой берег. А из кармана его бушлата выпало колечко.
Это колечко Виталик Пентюхов подарил Вере. Они были тайными любовниками. А вчерашние слова Гутка про шайтана и про мешки с мукой зацепили Веру и напугали даже. А может, проснулась совесть. Но она всё же и обиделась. И тайно засунула колечко из золота в карман Вани Гутка. Сбыла так вещь, которую теперь боялась.
А Ваня Гуток и не заметил даже, как кольцо утонуло в мутной воде.
На берегах канала возвышались чёрные кавальеры-бугры… Когда рыли канал, то землю оставляли поблизости, тут же. И вот они, чёрные, сырые, как курганы-усыпальницы. А в них вечность сырая… Тучи чёрные бегут над ними. Из бушлата сып лется соломенная труха. Ветер подхватывает клочок газеты… В газете дата: 1998 год… А у Вани Гутка звучат слова пьянчужки Тамарки, которая вчера предсказала ему, что проживёт он всего лишь пятьдесят три года…
А танцующий Шива на пряжке Вани Гутка застыл во ржавчине навеки… Однажды здесь была стоянка Шивы… Может быть, через сто миллионов лет всё повторится…
Колхозан. Час воров.Рассказ
Колхоз обанкротился… Идёт война, воюет архистратиг Михаил против Сатаны. Бьются, бряцанье оружия, удар о цистерну… но не видно глазу этого, это незримый бой, и в душах людей – так же…
Коля Гуток шёл мимо химсклада. Это здание пришло в запустение, аммиачный запах исходил, казалось, даже от грачей, которые вылетели из огромных распахнутых ворот. Рядом три большие цистерны, унылые и серые. Бог – владыка жатвы и кукурузы Юм-Кааш мог обитать в них, в этих чёрных полях, под силосом, под лязгом гусениц и давать надежду на возрождение после умирания. Я был тогда маленький, был там и видел стены химсклада, они – как колоссы серые, и вокруг мокрый воздух, тянет борозду в далёкую даль трактор с плугом, пахнет удобрениями, грачи кричат; через год это здание рухнуло полностью. Агрохимикаты и пестициды оставили пятно в этом месте на долгие годы. Крыша из шифера продырявлена. Оставшийся шифер снимал местный мужик по прозвищу Пан Дурак: авось в хозяйстве пригодится. Он старательно спускал шиферные листы на землю, а когда укладывал их на телеге, то разбивал напополам, чтоб видеть колёса тележки. Рассказывали, что ночью он положил битый шифер в печь вперемешку с дровами, думал сэкономить дрова, и всю ночь в его хате стоял треск.
Коля Гуток освободился, ему пришлось отсидеть дважды по пятнадцать суток в КПЗ. А всё из-за судебных разбирательств…
В 1992 году колхоз стал акционерным обществом закрытого типа, и в конце 1990-х этот колхозный осколок обанкротился… Учётчица снюхалась с бригадиром. Документы – в их руках, и эти документы они стали перекраивать, что-то из исправной техники внезапно испарилось на бумаге и ушло в руки новых хозяев наяву, а учётчица с бригадиром стали богаче. Так и шли дела у них. Но всплыли другие документы: оказалось, что бесследно исчезли плуги и трактор «ДТ-175 Волгарь»… Начались суды… Выяснилось, что Коля работал на том тракторе и возил с бригады в село дубовые балки с развалин старой столовой… Если балки таскал, то, значит, и плуги, так говорили его недоброжелатели… Учётчица с бригадиром всячески постарались сделать Колю Гуткова виновником пропажи техники и главным расхитителем всей колхозной собственности…
В суд вызывали свидетелей. Свидетели не могли сказать, что видели, как Коля Гуток ворует технику.
– Зэчьё, алкаш! – кричала учётчица Лариса Пафнутьева.
– Ах ты, грымза! – разгневался Гуток, ведь по судам его затас кали, его, честного пахаря, честного человека, того, кто больше всех пахал, того, кто ни разу ещё не сидел в тюрьме. Он резко пошёл в её сторону, свалились стулья и стол от его движений.
– Это ты так к судье? Это он суд не уважает, это он на вас, – так Пафнутьева оговорила его.
Так Коля Гуток и получил первые пятнадцать суток, затем – и вторые.
Дело о краже сельхозтехники затянулось, явных доказательств против Гутка не имелось…
И вот Коля Гутков на воле, в его душе гнетущие мысли: всё же посадят…
Убогая каморка, тёмные углы, столешница с тёмными пятнами – это мозоли стола. Это он зашёл к старому приятелю Ванзэ. В тёмной от многих часов под зноем и мазута руке гранёный стакан с водкой, стекло в темноте отражает свет от керосиновой лампы. На стене под чёрной паутиной репродукция картины Финогенова «Ленин на испытании электроплуга Фаулера в октябре 1921 года». Лицо Ленина под пылью угрюмо, вокруг него хмуро, пыль и паутина. Стены глиняные побелены. На плите стоит чайник.
– Слыхал о Зайцах, о сторожах? Склад с топливом рядом с трассой… И бог весть кого могло в тот день занести в наш уголок. Но обычно все едут мимо нас. Дорога за огородами… А в тот день Ромка Заяц ушёл домой. Когда вернулся, то увидел своего отца на полу. На нём не было живого места… Злые языки поговаривали, что это он его кокнул за то, что в одиночку весь кир выпил. Но всё же основная версия – это неудачная попытка ограбления склада… Гастролёры, видать, орудовали, – говорил Ванзэ, являвшийся мужчиной лет шестидесяти семи с глубокими морщинами на лбу и вокруг рта.
Вон над складом луч прожектора, густая тьма, и синий налёт на черноте осенней ночи придаёт ей печали, как ворона эта осенняя ночь, невзрачная над колеёй. А под складом в чёрной земле тело русского богатыря Вольги век за веком глядит на поля.
– Тебя за что в кутузку сажали? За развал СССР?
– Из-за плугов. А я и не знаю, где они и у кого… Впереди ещё суды будут…
В разговоре прозвучало слово «ашвамедха», древнеиндийское жертвоприношение тысячи коней, благодаря которому можно или свергнуть Индру, властелина вселенной, или получить от него… Разговор об этом прервался…
Коля пошёл домой, он не был любителем кирять. Всё из-за судов… Из-за них он сегодня взял тот стакан с водкой…
Он вышел из каморки и пошёл вдоль межи. На земле лежали чёрные шляпки подсолнухов, оставшиеся после уборки. Тьма и коричневый тлен в комьях земли, в копне…
Вдоль опустевших огородов он добрался до своей хаты… Свет не зажёг: лампочка перегорела, как и у Ванзэ. Зажёг свечу. Сел на табурет посреди хозяйственной пристройки и взял большую ржавую тёрку… Начал перетирать кормовую свёклу на корм скоту… Вокруг – груды старой обуви… старые ботинки, слабый свет свечки…
Агротехнические мероприятия в полях ещё не закончены. Начали убирать кукурузу… Гуток намеревался идти ночью с мешками в поля… Идти на дело – так он думал… Только ему не хватало велосипеда, на котором можно перевозить мешки с кукурузными початками или со свёклой.
Днём Коля Гуток решил сходить до Юраки, который жил со своей женой и двумя сыновьями… Забор у них сильно наклонился, и создавалось впечатление, что он вот-вот упадёт. Посреди двора на пне – крупорушка, давно вышедшая из строя и ржавая. Весь двор также завален бутылками и тряпками.
Вышла Моника.
– Ты что, дурак, Юрака уже месяц, как дал дуба, помер мой благоверный, допился, вон на погост свезли…
– А велосипедов у нас давно нет.
Сын их Лёня Бобёр жил бобылём, его пассия Надя Египтянка умерла. Вместе с ней он пил бормотуху, снимал на окраине города фатеру, познал городскую жизнь; она была блондинкой, пользовалась косметикой, носила красивые сетчатые чулки, старше него на десять лет, умерла внезапно, не было и пятидесяти пяти лет даже. Лёня Бобёр после неё уже больше не мог найти себе женщину, в городе тоже больше не бывал… Хозяйка фатеры, которую они снимали, умерла сразу после смерти его любимой блондинки… Приехали внуки хозяйки, взяли Лёню за шкирку и прогнали на улицу. Так он и вернулся в родное село.
У Лёни был брат Кеша, но он погиб: выпал из кабины, когда трактор перевернулся… Это Кеша поехал со своим соседом в тракторе «МТЗ-52», в котором не предназначено места для пассажира. Что точно случилось, неизвестно. Могли оба быть под мухой, рухнули с высокой насыпи.
Юрака после этого случая начал пить… Однажды лежал поперёк дороги, и по его ногам проехал трактор. Из-за тумана тракторист не заметил… Врачи сделали операцию, скрепили его кости штифтами.
Коля Гуток не стал заходить в дом… Лёня Бобёр увидел его через окно и помахал ему в знак приветствия рукой.
И вот снова он дома. Стемнело быстро. Кучи обуви вокруг табурета. Матица потемнела от копоти. А каморка убогая, и мрак сгущается. Голову опустил и чистит лезвие топора от ржавчины. Блики холодного металла… Берёт фомку, гладит её…
– Шила в мешке не утаишь, – заметил он шило в углу.
Этой ночью он решил идти в поля. Совсем темно, ни одной звезды, ни капли призрачного света, трасса затихла. Глухая ночь… Пора выходить…
Стена и дверь обиты толем. Он тихо закрыл за собой дверь и с мешком за пазухой пошёл в сторону кладбища. За погостом начинается поле… Глаза его уже привыкли к темноте.
Первое поле убрано… Фатум, скоротечность, вечно уходящие в осенний мрак с полей, колебания воды в водохранилище там, далеко внизу… Так он стоял на высоком месте, на взлобке… А вокруг чёрная пустота… И над ним, и впереди, и позади. Но он знал, что впереди опушка леса… Вот-вот выбежит из подземелий индрик-зверь, запах сена, там ночной простор – как почерневший булатный лист, снизу моль летела, как плесень на металле… Старинная казацкая песня про индрика сидела в голове… Впереди стоял бульдозер… Русская печаль поля на лопате бульдозера… Но индрик-зверь не выбежит…
Бульдозер, возможно, сломался, и его оставили здесь до завтра.
На другом поле Гуток увидел полный кормовой свёклы мешок. Он стоял почти посреди поля, а вокруг ни души. Осень, как пар, села на этот мешок… Песчинка упала сверху, осенний ветер…
Не за этим Коля Гуток пришёл сюда… Потрогал мешковину, потрогал корнеплоды… У него с собой фомка и топорик… Нет, не за кормовыми культурами…
В голове Коли Гутка носились мысли об ашвамедхе, о том, что вместо тысячи коней можно тысячу домов или машин… Но все его замыслы были упрятаны надёжно, в его голове…
Коля Гуток перешёл через железную дорогу и ещё издалека приметил коттедж… Ему казалось, что это подходящий домик, большой, богатый… Очень далеко лаяла собака, заунывно.
Хохма.Рассказ
Женя Чубук умер от туберкулёза. Его похоронили в тридцати шагах от дома, где он жил. Погост давно стоял рядом, тёмные кресты тянутся к небу, небо закрыто тучами. Осенние чёрные тропы и такое же небо. Ели кладбищенские, как свечки, затухли и оплавились, и этот осенний нагар взаймы у скоротечного бытия берут. От погоста до дома Жени дойдёшь легко, нужно будет с горы спуститься вприбежку. Это не дом – лачуга, крытая позеленевшим шифером, там кошка лазила. Забор из доски, доска чёрная и будто её едят корабельные черви. А куда она плывёт и в каком море? А море это Женя Чубук переплывал, пытался плыть, плыл по течению в конце концов, метал стога, работал на старом синем тракторе «МТЗ», цеплял к нему вилы и ехал в поле, познакомился с Антониной, перебрался с хуторка в это село и зажил с нею в этом домике.
В какой-то момент он забыл, что не любит пить крепкий алкоголь. Чаще стал падать на сырую землю, не доходил до дома, не было детей, жили вдвоём с женой: были они бездетной парой, чего-то не хватало. Заливал жидкостью нехватку элемента в своём бытии.
Работал Женя в колхозной бригаде. Это ангар посреди бескрайнего поля. Красные кирпичные стены, а другая часть ангара – это металлические листы. Металлический шатёр под ветром на холме. Добирался туда он пешком. Дуло с полей, жёлтый, как солома, ветер и закись силосных ям. Кис воздух, чернело всё, пахали поля, лущильщики обрабатывали жнивьё. Жёлтая среда осенних дней мокла из-за капризной погоды. И казалось Жене Чубуку, что всё жёлтой плёнкой полупрозрачной покрылось.
Внутри кирпичного здания в первой комнате стоял длинный стол из почерневшей древесины. Стены изнутри выкрашены синей краской, краска отваливалась. Рядом зал с ямой, где ремонтировали сельскохозяйственные машины. Оттуда запах горючего. Отдельно располагались склады, здания из белого кирпича.
За столом часто можно было застать Ваню Гутка. В один из дней Ваня Гуток ради шутки подкрутил плуг так, чтоб он входил в землю поглубже: надеялся, что его коллега Лёня Горилла не сможет ночью запахать поле, сорвётся, бросит плуг на землю, станет ему тяжело и он решит спать в кабине вместо пахоты. Но Лёня оказался упрямым и перепахал всё поле. Кое-где плуг поднял на поверхность неразорвавшиеся снаряды времён Великой Отечественной войны.
Следующей хохмой Вани Гутка было его сидение на столе рядом с машинным залом. Он с ног до головы укутался чёрной материей, о которую вытирали чёрные от смазочных материалов руки. И так и сидел на корточках. К нему подошёл Колька Гусь и дёрнул за край покрывала, чтоб разглядеть лицо шутника. Но, видимо, зацепил рукой вместе с тканью и волосы Вани Гутка, из-за чего и случилось быстрое мордобитие, Колька приобрёл фингал.
Все запомнили это сидение Вани Гутка… Из-за этого неделю не предлагали ему рюмку, прятали от него спиртное, раз он такой шальной – ещё возьмёт и опять так же станет сидеть на столе и всем поставит фингалы.
После работы Женя приходил в свой домик за погостом, ужинал, разговаривал с женой. Машины у них не было, двор маленький.
– Иконы вы повесили неправильно, не в том углу, лежите задницами к ним, – говорила мать его жены, которая иногда заходила к ним, преодолевала много километров пешком, скучала на своём хуторке, была в ссоре с зятем, но заходила… На её голове оранжевый платок, в руке костыль, натёртый до блеска её колхозными мозолями. Я помню, это девяностые, моему отцу вместо зарплаты дали ящик с банками сгущёнки.
Женя Чубук заболел и на время пропал, лечился в больнице, стал хмурым. В 1999 году он умер. Антонина спустя время сошлась с другим мужчиной, не расписывалась. А потом они расстались. Следующий её мужчина оказался проходимцем без документов, бездомным авантюристом. Однажды авантюрист повысил на неё голос и пригрозил кулаком, она пожаловалась сыну Мите.
– Колбаса-молбаса, беспачпортный, давай-ка, дядя, на выход, я тебя коцать не хочу, – сказал Митя авантюристу. – Я тебе пачпорт-то выпишу ща, – выпроваживал гостя Митя.
Ваня Гуток пережил Женю Чубука на четыре года.
Снова дряхлеет роща, плащ туч изгрызли ветры, явор, как Бова, стоит за околицей, в сизом небе падает соломинка из копны на телеге. Чёрная осень опять заломила руки природе, безвременье… А в ветре запах помёта кабана с поля, так нахлынет, что с ног норовит сбить, толкает в грудь, но приятный и без колючего холода.
А мир, как чифирь, крепкий, полон дорог, которых миллионы, как чаинок в пачке спрессованного чая, и хочется в нём жить… Мать зажжённую свечу ставит за здравие где-то там… круглый подсвечник… и гадает, где ты сейчас.
Ваня Гуток был в Киселёво, ремонтировал трактор в одиночку, работали допоздна и разъехались. А его забыли, он думал идти пешком и смотрел в сумрак жнивы, холод осени пробирался под фуфайку.
На самом краю хутора горело окошко в отдельно стоящей хате. Рядом вязкий взмёт, борозды – как в древнем грузинском мифе о заживо погребённом Амбри, которого везли в повозке, он рослый, и его нога свесилась и, как плуг, пахала землю. Амбри стал божеством земледелия. Так люди, чей пот падал на землю, становились её душой. И Ваня Гуток, как Амбри, ушёл в эту родную почву…
Ночь совсем густой стала, осенний мрак. Гуток ёжился: возраст уже за пятьдесят. Он решил стучать в старые дощатые ворота. Отворили… Женщина лет пятидесяти впустила его в дом. Так он нашёл ночлег…
В другой раз он застудился поздней осенью… В 2003 году он умер: много пил, но никогда не переставал трудиться. Печень ослабла, сердце также сдало, вечные переживания. Его сын плохо учился в школе, с женой скандалы. Сидел несколько раз по пятна дцать с у ток в КПЗ. Но всегда любил свой родной край.
А Антонина в свои пятьдесят начала сожительствовать с мужчиной, которому меньше сорока лет.
И вот теперь что стало с бригадой, часть тех зданий – руины… словно римхены, кирпичи древней Месопотамии, свалены в кучу. В водах прошлого остались те голоса и суета рабочих будней. Бодяк качает лиловой головкой под остатками стены. А я пас там коров… Вон остатки того стола, за которым пили и ели, на котором лежала скумбрия, на который однажды залез Ваня Гуток… осенним днём однажды, одной осенней порой цвета мазута, когда тучи цвета мазута несутся и грозят то ли первым снегом, то ли ливнем.
Внизу, ниже этого холма, на котором стою, дорога. Едет грузовик с красной кабиной, на кузове – за́мок в горах, оливы и яркое солнце, круглый сыр, козий…
Ловушка.Рассказ
Пустая силосная яма – две высокие бетонные стены, бетонные плиты под ногами, всё залито коричневой водой, здесь разбился человек. Метров десять высота стен. Из воды торчат кочки. Крикну – и звук отскакивает от стен. Как здесь разбился человек? Тракторист выпал из кабины и оказался под перевернувшимся трактором, когда трамбовал силос, или со стены… Это место больше не используется по предназначению и пребывает в запустении. Прыгаю с кочки на кочку. Обрубки кукурузных стеблей и навозные остатки, причудливые силуэты под плёнкой на воде, солярка, пятна на стенах, красные пятна и серая толща над головой.
Я уже посередине, смотрю в воду, там картина с Приамом, испрашивающим тело Гектора у Ахиллеса, гул воронья с ветром гонит воду, и силуэты Илиады теряются в тёмной воде. Ближе к стене под водой утопленный клочок газеты таит слова ушедшего века… «Убийцы Николая II», – гласит заголовок одного столбца в газете. «Я за красных, за коллективизацию», – говорит интервьюируемый в другом столбце. Описывают байку о цистерне со спиртом, которая не дала казакам в годы гражданской войны победить красных в станице… Другая часть газеты стала вместе с махоркой самокрутками – козьими копытцами и испарилась с дымом…
Дальше иду по воде, неглубоко. Железная кружка на дне, отражение стены… А когда я прошёл всю силосную яму, то встретился с сухим дудником и борщевиком… За спиной падение капель со стены. Внизу резиновые сапоги…
Из тумана сверкнули оранжевым огнём фары… Трасса – запоздалая змея. Слякоть, сеногной, покрышками и плёнкой накрыли стог. Перехожу через трассу. Иду в поля…
Моя цель – собрать энное количество мешков пожнивных остатков кукурузы. Поле убрано, но, как Плюшкин, накопило стеблей и початков и утрамбовано колёсами комбайнов… Но всё равно раскисло после дождя. Насобираю, оставлю мешки в лесополосе, а потом заберу. Я уже убедился, что и на машине, и на велосипеде не проехать там.
Туман рассосался… Глазам открылись моря задискованных[10] полей. Жнивьё и чёрные комья, цвета солидола труха, нет мышей, похолодало… Затухание пожара молодости в них, глухо горланит старый ворон в березняке… Стерня и запустение… Цвета солидола… Моря просторов, глаз не хватит обхватить… Мертвенно-бледные былки, чёрного перегноя плен для белой личинки хруща, железное колёсико культиватора пощадило её… Накроет ботвой ветер… Абхая-мудра полей, сила анангу устрашающая и пьянящая в пластах, и бежит полоска до дальних белых коровников…
А кукурузное поле убрано, но ещё не задисковано. До ближайшего населённого пункта километров десять. А город чуть дальше, там, впереди, за серией ложбин и крутояров. Там, впереди, между лощинами на высоте чернеет лесопосадка, похожая на серп. А вокруг неё закультивированные поля. На бровке белёсое пятно, кто оставил его? Дуешь, ветер, ты это сделал? Стародавние известняковые блоки искрошило время? И могло стоять там селение северян…
Из низины движется точка, похоже на машину. Она быстро едет. Прямо по диагонали, а дорога через поле есть, и она змеистая. Почему-то эта машина едет прямо – и как? По глудкам… Я уже засомневался, что это машина…
Посреди поля лежит мешок, и я решаю подойти к нему. Это оказывается мешок с бураком, и наполнен он наполовину…
И смотрю снова в ту сторону… А тот объект пропал из виду… И я понимаю теперь, что это дрон. Это может быть квадрокоптер с системой сброса боеприпасов, таких как гранаты «РГД-5», «Ф-1» и «РГО», или гранаты «ВОГ» от автоматического гранатомёта. Или это крупный аграрный дрон, способный нес ти и сбрасывать вещи покрупнее, такие как малая авиабомба времён Великой Отечественной войны «ПТАБ-2,5» или мины от миномёта. А может, и дрон-камикадзе со взрывчаткой внутри корпуса или с бомбой, прикреплённой снаружи… Все варианты не радуют.
У меня над головой мгновенно мелькнуло чёрное пятно… Жужжание… Он, видимо, разряжается, и до города ему заряда не хватило бы, и он решил лететь до ближайшего населённого пункта… Я решаю бежать до леса. Хоть это не лес, а лесок… Эта серёдка поля оказалась ловушкой, в обе стороны одинаково далеко бежать. Пока дрон не развернулся и не протаранил меня… А может совершить самоподрыв над моей головой… А может скинуть смертоносный груз… Я бегу… Хватаю мешок с бураком… Этим бураком можно прикрыться, это лучше, чем с пустыми руками, и дрон меня догонит, будь я с мешком или без мешка. Я бегу… Жужжание снова слышно… Я уже проник внутрь чащи с листвой… Тут я надеюсь на кроны и стволы потолще, за которыми можно укрыться… Молюсь и святым… мысленно и шёпотом…
Этот вражеский дрон и правда развернулся… И правда решил на меня израсходовать боезапас… И правда вражеский… И ему осталось недолго… А проник он сюда на сверхнизкой высоте… По речной долине, в глубокой балке… Я подумал про дрон «Бабу-ягу», к которому прикрепляют множество дронов помельче… которые, как личинки-паразиты, облепляющие жука-носорога… И он их забрасывает в заданный квадрат… Меня аж передёрнуло от мысли о дронах-личинках на дроне-носителе…
Я углубился в этот гай… Рельеф почти круто уходил вниз… Там ручей… мелкий приток реки… Я решил, что вполне можно его перейти вброд. Я разбежался и швырнул мешок… Рассчитывал я перебросить его на другой берег, а сам бегу в воду.
И словно провалился… И ошарашен таким провалом… Оказалось, что глубина этого ручья мне почти по горло… А жужжание не замолкает. Он кружит где-то поблизости… Если лес жидкий, то он заметит меня… Гляжу вверх… Дрона не видно…
И тут замечаю, что вода красная, это река крови… Но сразу понимаю, что это из-за мешка с бураком, который от удара о землю всмятку… Он скатился по склону в воду. И его уже переехало колесо, и в нём скопилась дождевая вода, которая окрасилась… И я стою по горло в красной воде, в реке крови…
А на месте главного сидит у них кто-то с гребнем как у петуха… с глазами как у живого петуха… человеческого роста… По глазу пробегает мутная полоска… Он молчит и вот-вот закукарекает, но все ему подчиняются, пьют и смотрят на него… Макают яблоки Идунн в кровь… Абраксас встаёт из-за стола… А ноги – куриные лапы и змеи… Абраксас – повелитель лжи, ложное божество либералов, которые отказались от гуманных христианских ценностей. И Абраксас – это время, которое пожрёт своих поклонников… Он ведёт пивших кровь в другой зал для другого ритуала… В том зале вместо пола – гуано…
Ныряю… с головой под воду… выныриваю… слышу взрыв… Дрон не нашёл меня и совершил самоподрыв… А может, успел заснять реку крови и отправил видео кому-то, кто любит смотреть на кровь.
Посреди ночи я проснулся от звуков сирены… Вой сирены, звуки от взрывов сбитых целей, тишина, снова вой сирены… Вспышки во мраке…
А ночь наполнена тишиной и осенним мраком, кислый запах силоса, лай собаки на берегу пруда под перегноем, останки коровника с чугунными ковшами и бетонными балками, как белёсокаменный древний Ушмаль, руины в грунте, и майяский бог Ах-Пуч в пятнах на старом бетоне оставил печать свою… В вечность плывёт шлях над прудом, и индустриальная археология когда-нибудь откопает руины двадцатого века…