Вот так причудливо тасуется колода:
Родных не видел половину года,
А кажется, не видел никогда.
По скулам оловянная вода
Стекает в сторону безречевого брода.
Где плоскогорье спит, седобородо,
Черна золотоносная руда,
Там осязаем линзой изо льда
Взгляд Господа совсем иного рода.
Андрей Рубанов, Василий Авченко
От редакции. Перед вами – фрагмент романа Андрея Рубанова (Москва) и Василия Авченко (Владивосток), который выходит в издательстве «Молодая гвардия».
Андрей Рубанов впервые попал в Приморье год назад, вдохновился этой территорией и живущими на ней людьми и решил написать книгу, действие которой происходило бы во Владивостоке. В соавторы он пригласил Василия Авченко, отвечавшего за все местные детали.
В издательской аннотации говорится: «Штормовое предупреждение» носит подзаголовок «Роман больших расстояний». Санкт-Петербург и Владивосток разделяют 6538 километров по прямой. У неё – Балтика, каналы, Эрмитаж, ночные клубы. У него – праворульные машины, мосты, остров Русский и местная рок-музыка. К чему приведёт случайная встреча двух людей на краю земли? Есть ли шанс у их отношений? И какие опасности таит Японское море?
В центре книги – любовь Вари из Петербурга и Виктора из Владивостока, проблемы «отцов и детей», личного выбора, ответственности. Полноправный герой книги – сам Владивосток, а также его окрестности, где тоже происходит действие: город Большой Камень, остров
Путятина и морские волны. Авторы не исключают, что произведение, специально писавшееся как киноповесть, будет экранизировано.
Штормовое предупреждение
В семь часов вечера выезжаю из Большого Камня. В мае у нас беспроглядные туманы; фары не помогают. А сегодня ещё мелкий дождь. Плюс восемь. И с моря задувает неслабо, баллов, наверное, на пять.
Скоро начнёт темнеть; жму на педаль, борзо обгоняю грузовик: а чего он тошнит?
Может, успею до темноты обогнуть залив и дотянуть до Артёма. Там и дорога получше, и фонари есть.
А от Артёма до города машина сама доедет, как та старая лошадь.
У меня шесть фар: две родные, две противотуманные и ещё две дополнительные – сам ставил.
Шесть фар – вроде понты, но в туман могут и жизнь сберечь.
Или повернуть её, жизнь, в другую сторону.
Так у меня и получилось.
У выезда из Камня на находкинскую трассу – пост автоинспекции, защищенный двумя бетонированными пулемётными гнёздами. Пост давно закрыт-заколочен – но выглядит всё равно сурово.
Пулемётных гнёзд и прочих разнообразных укреплений в нашем краю достаточно.
Чего-чего, а этого – на каждом шагу.
А сбоку от поста – автобусная остановка.
Увидел: маячит одинокая фигура. Девушка.
Одета нарядно и слишком легко для нашего приморского мая.
В свете моих фар вспыхивает золотым отражающая краска на её нарядных кроссовках.
Я едва различаю силуэт в неверной серо-белой дымке, но уже вижу: замёрзла донельзя.
И ещё понимаю: человек не местный.
В начале мая в Большом Камне никто в таких невесомых плащиках не ходит. Куртка нужна, с обязательным капюшоном. И ещё хорошо бы свитерок поддеть.
А ещё лучше – вообще не передвигаться пешком, а ехать на машине, с печкой, с подогревом сидений, с музыкой, и чтоб под капотом сто сорок лошадей буянили, а то и двести сорок, с турбиной.
– Девушка, вам куда?
Красивая очень. Большие глаза. Лицо бледное.
Улыбка осторожная. Боится.
Но меня бояться не надо, особенно девушкам: я человек добрый, спокойный и хорошо воспитанный.
Положительный.
– Мне на остров Путятина.
– До Путятина, – говорю я, – дороги нет. Дорога есть до Дуная, а там паром.
– Мне как раз и нужно на паром. Последний.
– Садитесь, – говорю. – Попробуем успеть.
И расслаблен при этом, уверен, улыбаюсь, потому что бензина у меня почти полный бак: днём в городе заправился.
А с полным баком – жизнь прекрасна, можно и до Дуная смотаться, и обратно.
Незнакомка в плащике колеблется.
Вокруг – ни одной живой души, пустая мокрая дорога, дождь сеет, жалкий фонарь сам себя освещает, сопки едва видны в тумане, нависают многозначительно – всё как в классическом фильме ужасов: юная дева и подозрительный небритый малый на потёртой «тойоте» с правым рулём.
Случай типичный и мне очень понятный: девчонка так замёрзла, что готова прыгнуть в тачку к любому маньяку, лишь бы отогреться.
Плащ мокрый, волосы – длинные, чудные, каштановые- мокрые.
Тут же спешит пристегнуться, ремень поперёк груди тянет.
– Вы не местная, – говорю я.
– Угадали, – отвечает она. – Вообще не местная. Из Петербурга.
– Ничего себе, – говорю я. – Далековато забрались.
– Была причина, – коротко отвечает она.
А я прибавляю ход.
Девчонки бывают двух типов: одни боятся быстро ездить, а других лучше катать на большой скорости, им это нравится; однако в тумане, на мокрой дороге особо не разгонишься.
Ситуация, ещё раз говорю, страшно типичная. Девушка садится к тебе в машину с холода, и, когда закрывает дверь, тепло окутывает её, она проникается уютом твоего салона, как будто в гости попала, а внутри у тебя – чисто, коврики вымыты, сиденья пылесосом отдраены, панельки протёрты до зеркального блеска и, главное, пахнет хорошо, потому что ты не куришь, а самое наиглавнейшее – музыка, конечно, тогда незнакомка испытывает настоящий приход, вроде наркотического, только лучше и бесплатно.
Это как танец: не опасная, но явная близость.
Я ставлю ей Панфа, «Молодость».
Драйвовая штука, бодрит очень, особенно в тумане, если погромче сделать.
Но пассажирка просит убавить звук.
– Это кто?
– Иван Панфилов, – отвечаю. – Главный наш рокер. Владивостокский.
– Я только Лагутенко знаю.
– Лагутенко весь мир знает. Но Панф не хуже.
И я опять добавляю громкость.
Тут есть правило: прибавил громкость – прибавил скорость. Это работает. Нравится всем. И девчонкам, и мне самому.
Но сейчас прибавлять нельзя: туман сгущается.
Редкие встречные все светят дальним светом.
Мне хорошо.
Молодость – это круто. Незнакомая девушка рядом – это круто. «Тойота-целика» – это круто. Полный бак – это круто. Панф – это круто. У него и про «целику» упомянуто.
Проехали мимо Крыма – она увидела указатель, засмеялась.
– У вас тут и Крым есть!
– Есть, – ответил я. – И свой Крым есть, и свой Дунай, и Новороссия. И даже Новая Москва. У нас всё своё.
– Только, – говорит она, – в вашем Крыму холодно.
Я отвечаю известной шуткой:
– Широта крымская – долгота колымская!
Но она только вежливо улыбается, и я понимаю: рядом со мной совершенно сухопутный человек, широту от долготы не отличает.
И я показал ей влево.
– Если бы не туман, вы бы увидели «Адмирала Лазарева». Атомный ракетный крейсер. Давно на приколе стоит. Никто не знает, что с ним делать. То ли чинить, то ли в Китай на иголки продать…
– Почему на иголки? – опять не поняла, в глазах интерес.
– Это такая поговорка, – говорю я, – морская. «На иголки» или «на гвозди» – в смысле на металлолом. Китайцы наш металлолом покупают с удовольствием. У нас люди на этом деле миллионы поднимают. Только, прежде чем переплавлять корабль, его надо поджечь, чтоб всё дерево выгорело, пластик там и прочее… Зрелище страшное.
– У вас тут, – говорит она, – вообще страшновато.
– Нет, – говорю, – зря вы так. Это с непривычки. У нас красиво, очень. Особенно летом. Я вам больше скажу: это место – самое красивое на земле. Лучшее! Сопки! Тайга! Заливы! Бухты! Мосты! Вы наши мосты видели?
Не видела.
Оказалось, только два дня как прилетела и не только ничего не видела, но и вообще плохо соображает; между Владивостоком и Петербургом семь часовых поясов. Днём хочет спать, ночью – наоборот: джетлаг.
– Ничего, – говорю я, – пройдёт. Это с непривычки. У моего друга мать – адвокат, она по два раза в неделю в Москву летает и обратно.
Сказал – и испугался. Сейчас спросит: «А вы в Москве были?»
И придётся ответить: ни разу на самолёте не летал, ни в Москву, никуда, нигде не был, кроме Суньки. Да и не тянет.
Мне и тут отлично.
Ругаю себя мысленно. Давно ведь взял за правило: просто так воздух не сотрясать.
Говорить только о том, в чём понимаю. Если в авиаперелётах – два по пять, в смысле, не понимаю ничего, зачем рот раскрыл?
Закрой – сойдёшь за умного.
На въезде в Дунай стоит, как положено, указатель с названием населённого пункта. Букву «н» какой-то шутник переправил на «б», и получилось «Дубай».
До пирса добрались вовремя, даже с запасом.
Хотя это было скорее воспоминание о пирсе – бесформенные ржавые железки. А рядом, в воде, догнивает корпус какого-то допотопного судёнышка.
Паром с немудрёным названием «Путятин» уже грел машину, распространяя любимый мною запах дизельного выхлопа, – он смешивался с запахом большой воды и гниющих водорослей; так пахнет моряцкая свобода.
Группа пожилых граждан в камуфляже и ветровках, с сумками и канистрами (на острове заправок, естественно, нет, а кое-какой транспорт есть) ожидала начала посадки. У пожилой женщины на руках ребёнок, у молодой – собачка на поводке.
На маленьком – двадцать километров в длину – острове всего один посёлок, и обитает там примерно тысяча человек; точного числа никто не знает, да это и не нужно: тут край земли, дальше – только семьсот миль воды до Хоккайдо.
Когда-то певец-бард и актёр Визбор – который «милая моя, солнышко лесное» – даже песню сочинил:
Снова плывут на закате
Мимо него корабли,
Маленький остров Путятин
Возле великой земли…
Моя пассажирка пригрелась, расслабилась и явно не очень хотела вылезать из машины. Вдобавок и обстановка на пирсе не внушала радости: грунтовый пятачок, старые, рваные покрышки на обочине, ларёк с сигаретами и пепси-колой, «вокзальчик» – будка, где продают билеты.