Билет с материка на остров – десять рублей. Обратно – бесплатно. С машины – семьсот. Но это сейчас. А в сезон, когда пойдёт турист, с человека будут брать сто пятьдесят, а с машины – две с половиной тысячи, и ещё надо звонить и в очередь записываться, потому что паром один, а желающих погонять по острову на четырёх колёсах будет множество.
Пока не сезон.
Дождь. И ветер усилился. Гонит капли по лобовому стеклу.
Пассажиры-островитяне все в толстых куртках, шапках.
Незнакомка собралась с духом:
– Сколько я вам должна?
– Девушка, – сказал я, – по нашим ценам вы мне должны пятьсот рублей. Но это потом. Сначала скажите: вас на Путятине кто-нибудь встречает?
– Нет, – ответила она, – пешком дойду. Там недалеко.
– Пешком, – сказал я, – будет темно и холодно. Давайте я вас до места провожу. Раз уж впрягся. А машину тут оставлю. На паром можно и на машине заехать, только это будет дорого. Семьсот с тонны веса.
– Да, – говорит она, – дорого.
– Привыкайте, – говорю я. – Вы в Приморье. Тут у нас всё дорого. Кроме жизни. Предлагаю вариант: машину оставляем, садимся на паром пешеходами, потом я вас до дома провожу, потом обратно вернусь.
И она быстро согласилась – так быстро, что я загордился даже. Подумал, что я ей понравился.
Или машина моя понравилась, с шестью фарами.
Или музыка. Или всё вместе.
С девчонками у меня получается не очень.
Девчонкам нужны так называемые «отношения».
Слово это ужасное, рифмуется с ещё более неприличным словом «сношения» и имеет отчётливый фрейдистско-гинекологический привкус.
«Отношения» – это значит: перезваниваться по пять раз в день и встречаться трижды в неделю.
А у меня такой возможности нет, я работаю с утра до ночи, с единственным выходным днём; не высыпаюсь, устаю, денег всегда в обрез; каждый день нервные ситуации, бывают и скандалы, и разборки даже. Сил едва хватает, чтоб вечером добраться до койки и душ принять, грязь из-под ногтей вычистить.
Колёсами заниматься – дело хлопотное, муторное. Где деньги – там всегда хлопоты, грязь и нервы.
Я не давлю на жалость, нет. Приморцы не жалуются. Мы – счастливые, везунчики, избранные, мы живём в лучшем месте Земли; второго такого города, как Владивосток, нет, поверьте.
– Меня Варя зовут, – говорит она. – Варвара.
– Виктор.
Она протягивает узкую горячую ладошку.
Она сильно моложе меня, и ладонь её гораздо слабее моей сбитой коричневой клешни.
И пожатие её мягкое, мгновенное, стеснительное.
И вся она, Варя из Петербурга, кажется мне чрезмерно слабой, чужой, посторонней. Нежной, наивной, не приспособленной ни к острову Путятина, ни к Приморью. Пришелицей с отдалённого запада, из неведомой Северной столицы, где я никогда не был и вряд ли побываю в ближайшие годы.
Что такое Петербург?
Этот город находится с другой стороны глобуса.
Моей фантазии едва хватает, чтоб вообразить такие масштабы и такие концы.
Но я только солидно киваю: конечно, известное дело, в школе проходил, и в универе – Пётр Первый, окно в Европу, революция, Владимир Ильич Ленин и так далее.
И вдруг – пока киваю с вежливой улыбкой – до меня доходит совершенно отчётливо, или, как говорит мой надёжный партнёр Серёга Мариман, «конкретно»: если я сейчас повезу её на Путятин, то обратно вернусь только завтра.
Потому что этот паром на сегодня – крайний, а следующий будет в восемь утра.
Более того, если перетопчусь ночь на острове, а с утра выберусь обратно в Дунай, то по пути назад, в город, попаду в утренние, наши всеми любимые и широко известные владивостокские пробки; и дома буду в лучшем случае в полдень.
Хорошо, что завтра понедельник, мой выходной.
Но это не всё: ещё через пять секунд до меня доходит ещё отчётливее и конкретнее, что я совершенно не беспокоюсь по поводу обратной дороги, утренних пробок и что спалю бак бензина – тоже не беспокоюсь.
А беспокоюсь только насчёт девушки Вари из Петербурга.
Закрыл машину, куртку натянул. Взял обычный комплект: нож, фонарь, три зажигалки, бутылку воды и сухие носки – на случай, если ноги промочу.
Купили билеты, сели на посудину, пошли.
По спокойной воде паром до Путятина идёт минут двадцать, но сегодня качает и, хотя залив Стрелок от ветра защищен (недаром здесь вояки стоят), на воде крупная зыбь.
Чуть усилься ветер – и паром не пустили бы, он плоскодонный, плавает примерно как утюг. Однако местные им гордятся. Называется самоходный плашкоут, построен по образцу танкодесантной баржи, такой посудине и пирс не нужен: заезжает носом на любой пологий берег.
Сейчас вместо танков с нами на Путятин плыли мирные «грация-вагон» и «хонда-CRV».
Пока шли – Варю укачало и, как я понял, даже стошнило: дважды бегала в гальюн. Я деликатно помалкивал. У сухопутных людей всегда так.
В проливе, за мысом, мелькнул свинцовый борт – военный катер, едва видимый в сгущавшейся темноте; прошёл на огромной скорости и канул.
Здесь тайные, заповедные места, а до недавнего времени – и вовсе засекреченные, режимные, военно-морские. По тайге не погуляешь: тут колючая проволока, там блокпост, попрёшь буром – могут и застрелить.
Всё серьёзно в этой бухте, и, если бы не сумерки, на дальнем берегу можно было бы увидеть стоящие в ряд огромные цилиндры, выкрашенные в ярко-красный цвет, каждый размером с трёхэтажный дом: реакторные отсеки атомных подводных лодок; списанная в утиль, законсервированная, но до сих пор опасная бешеная ядерная сила.
По железной аппарели сошли на берег. Асфальта на Путятине нет – грунтовки. Летом – пыль, весной и осенью – грязь.
Домишки, магазин, школа, бетонная стела с профилем Ильича… Полчаса мы пробуривались пешком по темноте на окраину посёлка, по наименее интересной части острова. Встречные с нами, как полагается в деревнях, здоровались.
На Путятине я был раз двадцать – здесь хороши побережье, бухты в окружении скал и ещё есть широко известная достопримечательность, Гусиное озеро, где в августе цветут лотосы, – но Варя не слушала мои рассказы про озеро, лотосы и бухты. Домой спешила: устала.
Немного рассказала о себе.
Я подсвечивал фонарём ей под ноги, слушал и поддакивал.
Здесь, на Путятине, у неё жил дед, отец матери, военный моряк на пенсии.
Этого деда она видела в жизни лишь раз, в детстве.
Я стал расспрашивать, что за дед-моряк, в каком звании, на каких кораблях ходил, где именно, – но Варя путалась в деталях: то ли капитан первого ранга, то ли второго, то ли просто капитан на каком-то пароходе. Для неё это звучало как китайская грамота, ничего не значило.
После школы поступала в медицинскую академию имени Мечникова, но не прошла по конкурсу.
А в другие институты не хотела: только в Мечникова.
Только врачом. Как мать. Но не вышло.
Это была её первая драма, а следом грянула и вторая: в семье начались нелады, папа нашёл другую женщину и решил с мамой развестись. История тянулась года два: наконец папа оформил развод и ушёл.
Семья распалась.
Варе исполнилось девятнадцать лет.
И папу, и маму она любила, единственный ребёнок.
Всё как у меня.
– Я тоже у родителей один, – сказал я. – Прекрасно понимаю, что вы пережили.
– До сих пор не пережила, – ответила Варя, – ужасно это. Невозможно. Были нормальные люди – и вдруг перестали быть нормальными. А я же – взрослый человек! Я всё вижу! А они со мной – как с младенцем. Врали оба. Мама врала, что папа одумается… Папа врал, что мама преувеличивает…
Квартира на Васильевском острове, у любимой дочери – своя комната, карманных денег – сколько хочешь. И чем громче отец и мать кричали друг на друга, тем больше денег давали. Компенсировали, в общем. Невыносимо было дома сидеть. Уходила утром, шаталась по городу до ночи. Все клубы обошла по десять раз. Пила то вино, то коктейли. Ночевала у подруг. Примкнула к движению «эмо», покрасила волосы в синий цвет, разочаровалась, отошла от движения. Курила марихуану, таблетки пробовала, «экстази». Бойфренд был, гражданин Финляндии. В Петербург приезжал водку пить; взрослый уже, примерно как я. Хороший человек, но дурак полный. Это у финнов национальный обычай: ездить в Петербург и там нажираться. Тусила с этим финном – быстро надоело. Когда трезвый – он один человек, а зайдёт в два-три бара, опрокинет пять-шесть шотов – совсем другой: горячий финский парень. Расстались. Он потом сто раз звонил и даже преследовал – еле отвязалась. Не знала, что делать. И тут мать говорит: а не желаешь, допустим, прокатиться во Владивосток, к деду? Поживи у него, развейся, смени картинку, деньги – не вопрос, дед тебя помнит, любит и ждёт, если приедешь – он будет счастлив, я с ним уже два раза созванивалась, живёт на краю земли, места красивейшие, икра, крабы, рыба красная, отъешься, на свежем воздухе оттянешься. Папа денег отсыпал, мама денег отсыпала. С одной стороны, прикольно, когда денег полно, с другой – противно, они вроде как откупались, сплавляли дочь подальше. Так всё и произошло. Созвонилась с дедом, которого почти не помнила. Сама купила билет на самолёт. Хотела даже бизнес-класс, но вовремя одумалась: полторы тысячи долларов стоил бизнес-класс. Полетела в экономе, и правильно сделала: почти девять часов в воздухе – нормально, ужин съела, поспала, кино посмотрела, завтрак съела – уже и прилетели. В аэропорту такси взяла.
– И вот я здесь, – сказала она немного принуждённо.
А вокруг был мрак, и поворот с грунтовки в какой-то тёмный очкур, и в конце очкура – облезлый дом и фонарь на столбе.
Тут мы расстались.
– Зайдите, – сказала Варя, – хоть чаю выпейте.
По некоторой принуждённости я понял: она, конечно, не так уж и хочет вести в дом совершенно незнакомого человека.
– Обойдусь, – солидно сказал я и потушил фонарь. – Спасибо. За меня не беспокойтесь. Погуляю по берегу.
– Вы будете всю ночь по берегу гулять?
– Давай на «ты», – предложил я.
– Давай, – ответила Варя, – конечно.