– Дочку, – говорю, – чтобы из роддома забрать, надо в роддом попасть. Пива потому очень хочется. – Добрые тушинские алкаши на руках меня к окошку поднесли, деньги из ладошки вынули, все, что надо, обтяпали.
– Идти, – спрашивают, – можешь?
– Дойду, тут по сугробчикам, по снежочку доберусь…
Пришел. В дверь позвонил. Поставил обе канистры возле двери, тихо лег и уснул вечным сном.
Но если не вечным, то можно пойти в совсем другую часть Тушина, на Волоколамское шоссе. Рядом – Академия коммунального хозяйства. Академия… как тут не выпить? Заведение возле академии вроде еще до сих пор есть. А вот «Минутки» уже нет лет пять-десять.
Что еще вспомнить? Правильно. Кафе «Любимое» (улица Свободы, и). Его тоже давно уже нет. А раньше… А раньше в том доме книжный магазин был. В начале перестройки, помню, подписки разыгрывали. Мы пришли в шесть утра, человек семь нас было, встали в очередь. Шеститомник Бунина (белого цвета, отличное издание) с той поры у меня где-то валяется. Ну не читать же!
Хватит уже о кабаках. Есть ведь еще и кино. «Балтику» снесли, а кинотеатры «Полет» и «Метеор» остались. Причем «Полет» даже отчасти еще работает. «Метеор» просто стоит печальным укором. Между улицей Свободы и каналом имени Москвы. На другом берегу канала – англо-американский поселок (или что-то в том же духе). А была когда-то деревня Иваньково. Но речка Химка еще течет, милая. В ней время от времени бобры селятся.
Другой берег, правда, не Тушино, а как раз Покровское-Стрешнево. Хотя тушинцы, конечно, считают Тушиным и районы метро «Щукинская» и «Октябрьское Поле», и Митино, и Строгино, и Подмосковье от Красногорска до Волоколамска. Остался бы город Тушино столицей – тоже бы рос.
Кстати. Я вот тут пишу про Железку. А Железкой-то она была потому, что до 1964 года проезд Стратонавтов назывался Железнодорожной улицей. А в 1964 году переименовали. В честь стратонавтов Васенко, Федосеенко и Усыскина, погибших в 1934 году на стратостате «Осоавиахим-1». Им в Тушине, на Волоколамском шоссе, небольшой памятничек стоит. Или стела, не знаю, как правильно назвать. Я в 1991 году, когда с младенцем в коляске гулял, частенько туда захаживал. Там рядом стадион «Луч» (мы на нем школьниками бегали), я и туда с коляской заходил. Тоже, в общем, анклав, причем вот там уже не 70-е, а 50-е. Сталинщина. А что делать? Сталин парады воздушные принимал. И памятник Ленину до сих пор стоит. И трибуна, где Сталин стоял, осталась.
Но не буду заканчивать Сталиным.
Главное природное богатство Тушина – Сходненский ковш (или чаша). Там, уверяют, есть и эндемик – тушинская землеройка. Я, признаться, не видел, но меня уверяли, что она водится исключительно в Тушине. Идти туда можно от Братцева, а можно и с другой стороны, через Комсомолку, вдоль Сходни. Сходненский ковш – огромная такая яма красивая. Или, как пишут в энциклопедиях, «гигантская впадина неясного происхождения глубиной 40 метров – возможно, метеоритный кратер».
Вот. А вы говорите Лжедмитрий.
Эд Побужанский
Эд Побужанский родился 19 апреля 1968 года в Черновцах. Детство и юность провёл в городе Единцы на севере Молдавии. Служил в армии. Окончил факультет журналистики Молдавского государственного университета и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького.
Автор поэтических книг «Светосплетенья», «От мира сего», «Ересь» и «Между слов». Стихи публиковались в журналах: «Крещатик», «Слово/Word», «Плавучий мост», «Алтай», «Дальний Восток» и других. Основатель и главный редактор издательства «Образ». Живёт в Москве.
Третий глаз
Ещё две недели – и лето!
И синее море, my love!
Мы бледны с тобой, как скелеты
В шкафу… (Может, вынести шкаф?)
Пусть лузер рыбачит на Рузе,
Весь год надрываясь как вол,
А мы улетим в all inclusive,
Ты хочешь, любовь моя, в all?
И там, охмелевши от горькой,
На линии передовой
Я лягу бесформенной горкой,
Ты встанешь напротив – звездой.
Курс счастья простого и лени
Хоть краток и редок, зато
Там с нами не прошлого тени,
А тени от пляжных зонтов.
Нам небо впитается в поры,
Как масло лавандовых трав.
А с моря вернёмся – и шторы
Раздвинем. И вынесем шкаф.
Для утра подойдёт любая сура,
Любой сырок творожный в день сурка.
Когда б вы знали, из какого сюра
Растут стихи и цены ЖКХ…
Я ждал её, расслабленный, в пижаме,
Судьба ж моя пришла не с вискарём —
Явилась в дом Фемидою с весами
(Напольными) и спортинвентарём.
И вот в стакане фреш до самой риски,
А в миске каша, скучная на вид,
Но верю я: в моё окно, как фрисби,
Однажды пицца счастья залетит!
Как только
освободилось место
в соседнем ряду,
она тут же отсела
от меня.
Почему?
Я был чисто побрит
и опрятно одет,
и пах дорогим коньяком,
а в руках держал
раскрытую
нарочито широко
книгу неплохого поэта
Андрея Коровина…
Нуда, конечно,
этим столичным стервам
только Бродского
подавай!
Роскомзачистка. Главный офис.
Начальник ходит взад-вперёд,
И пересаженный гипофиз
Ничем себя не выдаёт.
Кому-то, может, светит ордер,
Ему же – орден и почёт,
Когда министр свободы Швондер
Его отчёт с утра прочтёт.
В отчёте – обыски, зачистки,
Облавы (как же без облав?).
Отдельно – списки, списки, списки:
Кругом враги – хоть всех облай!
Поставить подпись – и готово!..
Но вдруг рука, как тайный враг,
Задрав рукав сорочки новой,
Выводит слово «абырвалг».
Как низко сегодня небо!
Как близко оно от земли!
Боже, прими мою требу —
Век мамы моей продли!
Я сыном хорошим не был,
Живя от неё вдали.
Боже, прими мою требу —
Печали её утоли!
В груди моей слабой жженье,
Такое – хоть грудь разорви!
Но держит меня притяженье
Твоей и её любви!
Растёт надо мною небо,
Восходит дыханьем земли!
Боже, что хочешь требуй —
Лишь век моей мамы продли!
Я перелистываю тетради,
Перебираю вещи и сны.
Где же? Когда? На каком закладе
Я от тебя отказался, сын?
Я верил, что мир мой не будет прочен,
Если не будет всегда простым,
И ставил, и ставил, и ставил прочерк
В анкете напротив тебя… Прости…
Друзья гордятся детьми своими
(У младшего Машкиного мой нос).
А я… я успел тебе выбрать имя,
Но никогда его не произнёс.
Живи же, мой сын, на своей планете
И поливай свою розу…
Пы. Сы.
«А у него разве были дети?»
Не было.
Был нерождённый сын.
Предчувствуя бездну как немоту,
Я больше не верю в молчание —
Даже в неволе на кляпе во рту
Можно сыграть мычание.
Я просто молчал, чтобы спать по ночам,
И было неплохо всё вроде, но
Вдруг оказалось: я так промолчал
И голос, и волю, и Родину.
Господи, дай же мне сил не молчать,
Дай голос хотя бы вполшёпота!
А надо – я буду мычать и мычать,
И набираться опыта!
Вся жизнь – обрывки да обмылки,
Но вдруг случится чудо: раз! —
И за ночь где-то на затылке,
Как чирей, вскочит третий глаз.
Моё недремлющее око
Узрит все тайны бытия.
И мне откроется до срока
И жизнь моя, и смерть моя.
И буду ловок я и пылок,
Но вряд ли обрету покой.
…И снова я чешу затылок
Тревожной сонною рукой.
Небо моё с овчину,
Твоё – голубой атлас,
И нет ни одной причины
Остаться хотя бы на час.
Мы бились, как птицы, между
Этих больных небес.
Не подавай надежды,
Я должен привыкнуть – без.
В злобе, тоске и гневе
Не поминай добра.
В чёрном с овчину небе
Что ни звезда – дыра.
Время всегда проточно,
Небо – то шёлк, то бязь,
Не называй порочной
Непрочную нашу связь.
В моей реальности всё подлинно,
Пока она тобой дополнена!
В ней всё – от близости до дальности —
Мне дорого без срока давности.
И беспричинные условности,
И благочинные формальности —
Всё это милые подробности
Тобой дополненной реальности!
Жил поэт – вся душа нараспашку!