– При такой антисанитарии ждать осталось недолго… – не удержалась я.
Но работник администрации не заметил иронии.
– Они переживут ядерный взрыв, – заявил он с отчаянием в голосе.
В резиденции расположились диван, пропахший нафталином, и столик-инвалид на трех ножках. Большей убогости мне видеть не доводилось.
– Всего можно добиться, работая в городской администрации. У меня есть своя интернет-линия, – неизвестно зачем сказал Эдуард.
Я присела на край дивана. Тонкая дверь между комнатами пахла помоями, и функция ее заключалась в том, чтобы Эдуард мог закрыться от родителей.
Причин продолжить общение у меня было целых две. Первая – добыть интересную историю. Здесь не может быть компромиссов: собиратель, рискуя собственной жизнью, обязан броситься в омут, попасть на войну или приехать в гости к работнику администрации, а затем описать свой ни с чем несравнимый опыт.
Вторая причина была философская: на моих глазах развенчивался миф о том, что мы из-за отсутствия средств и помощи государства вынуждены были снимать бывшую конюшню в районе Нижнего рынка, наивно полагая, что отбросы общества живут именно там. Ничего подобного! Оказалось, что внешне благополучные, окончившие вузы граждане живут ничуть не лучше горьких алкашей, рвущихся к нирване через дымок и огненную воду.
Следующие пять минут я слушала признание в том, что стационарный телефон в квартире устроен чрезвычайно хитрым образом: нажал кнопку – и аппарат связи не работает. Родители не могут позвонить даже врачу! Столь непростую систему Эдуард как дипломированный инженер придумал сам.
– Теперь ужин! – Эдуард оживился, всеми силами пытаясь отвлечь мое внимание от старого монитора, который замигал и погас. Персональная линия оказалась блефом.
На званый ужин подавалась гречневая каша с кусочком сливочного масла, сиротливо лежавшего на краю тарелки. Из вежливости я съела пару ложек. После началась та часть беседы, в которой мужчина уверяет девушку, что он – тот единственный, предназначенный ей самой судьбой.
– Мы бы могли пожениться. – Эдуард проявлял настойчивость. – Ты будешь вести хозяйство.
– Мне кажется или ты гей? – спросила я.
Мой собеседник поперхнулся гречневой кашей и закашлялся.
– Нет! Нет! Мужеложством заниматься нельзя! В Ветхом Завете запрещено! – вытянув вперед руку с кусочком черного хлеба, заявил он. – Грешники будут гореть в аду!
– Ветхий Завет написан давно, – ответила я, ликуя, что он перестал намекать, какой бы мы были чудесной парой. – В Ветхом Завете нет ни Ставрополя, ни вообще России.
– Господь все видит! Мы – праведники, а удел геев и лесбиянок – вечный огонь!
В это время по стене пробежал большой рыжий таракан, привлеченный содержимым тарелок. Электрическая лампочка горела тускло, и в полутьме таракан отбрасывал величественную тень.
– Я его сейчас прихлопну тапком, – заявил Эдуард, и на его лице появилось мужественное выражение.
– Пусть живет! Одна из библейских заповедей гласит: «Не убий!»
Эдуард смутился и таракана не тронул. Доедая гречневую кашу, он признался:
– В юности у меня был гомосексуальный опыт с учителем в школе. Но бабка и дед это пресекли. Всыпали ремня.
– Сочувствую.
Рыжий таракан благополучно убежал, шурша лапками по ветхим обоям.
Я поняла, что самое время прощаться.
Эдуард позвонил ближе к ночи и сказал, что надеется увидеться снова. В ответ я пожелала ему пересмотреть жизнь и попросила забыть наш телефон.
– Ах ты чеченская нищенка! – Он сбросил маску притворства.
– Не смей избивать бабку и отца, – предупредила я. – Буду звонить им раз в неделю и проверять. Тронешь – пожалеешь.
В трубке раздались гудки.
В фотостудию на улице Ломоносова требовался администратор. Николя об этом знал, поскольку отработал в этой должности два месяца и успел обчистить кассу.
– Зайди туда вроде случайно, спроси, есть ли вакансия, – посоветовал он.
Мать находилась на грани; из продуктов дома были только мука и картошка; к двойняшкам приехала старая родственница, и прогулки отменились. Требовалась работа.
Фотостудия занимала несколько помещений. Там принимали заказы, делали фотоснимки и обрабатывали их в программе «Фотошоп». Родители за скромную сумму хотели «увидеть» своих детей в Париже, Лондоне, Праге. Чтобы получился нужный снимок, ребенка фотографировали на белом фоне, а потом изменяли фон изображения, и девочка или мальчик чудесным образом оказывались рядом с Эйфелевой башней или на знаменитом Тауэрском мосту.
– Дети никогда не бывали в Европе и вряд ли будут, но родители похвастаются друзьям. Кто в деревне разберет, фотошоп это или нет? – объяснил мне свою идею Геннадий, полный голубоглазый мужчина.
Семья Геннадия выехала из Грозного задолго до первой войны. Никто их не преследовал и не угрожал им. Геннадий вывез из Чечни родителей, продал дом и открыл свое дело. Фотостудия приносила неплохую прибыль, но больше всего повезло с фермой, где семья Геннадия выращивала на продажу свиней и коров.
– Колхозы развалились, повальное пьянство, сейчас такие, как мы, в цене. Мы ухватим в жизни свой кусок!
– Мне работа нужна, – напомнила я о цели визита.
– Угу. – Геннадий кивнул. – Но никакого официального оформления. Налоги я не плачу. Зарплата администратора – три тысячи рублей в месяц. Рабочий день – восемь часов.
Я работала за ту же сумму по двенадцать-тринадцать часов, поэтому предложение показалось мне отличным.
Прошлой осенью, после ухода из «Алой розы», Николя сказал, что испытывает ко мне смешанные чувства: иногда он ненавидит меня, иногда – любит. Чувство, что я вызываю, похоже на ярость.
– Это потому, – признался Николя, – что ты хочешь все делать правильно, честно и своим примером святого жития унижаешь всех, кто по уши в говне. Удивляюсь самому себе, но порой ликую, узнав, что ты страдаешь. Одно время я надеялся, что, когда тебе негде будет жить, ты бросишь университет. Но ты не бросила. Ты преодолела все. Твоя мать голодает, но ты не крадешь. Почему?! Неужели тебя ничто не может сломить?
– Ты правда иногда любишь меня?
Мы встретились взглядами, и он взмолился:
– Прости. Мою душу опять охватила ярость.
– Что, землячка, подходит тебе наша сделка?
Засмотревшись на фотографии детей, которые, возможно, никогда не увидят Париж, я пропустила несколько вопросов Геннадия.
– Да, конечно, – кивнула я. – Мне очень нужна работа.
– Ты честный человек? – почесывая грудь через футболку с гербом СССР, спросил меня хозяин фотостудии.
Те, на кого я равнялась, не разрешали брать без спросу крошку хлеба. Был святой, что попросил у женщины иголку с нитью, дабы зашить порванную рубаху, а когда пришел снова, узнал, что семья переехала. Он прошел несколько сотен километров, чтобы вернуть чужое.
Достойна ли я? Честна ли? Однажды, чтобы не умереть с голода, я украла из чужого супа ложку макарон.
Геннадий ждал ответа.
– Воровать – грех, – сказала я. – Клянусь, что не возьму ничего из того, что мне не принадлежит.
– По рукам! – Геннадий протянул мне пухлую ладонь. – Завтра ждем тебя в девять утра.
Я слегка поклонилась, спрятав руки под шарфом.
– А, да, – опомнился он, – кавказские традиции! Женщина не может коснуться незнакомого мужчины! Помню. Сам там родился. Дикие места, дикие люди!
Домой я возвращалась в раздумьях. Ярко светило солнце, и выл ледяной ветер, привыкший хозяйничать в этих широтах. Моя длинная куртка из натуральной кожи, купленная на распродаже, делала меня почти неуязвимой для холода. На ветвях набухли почки, предсказывая, что тепло непременно наступит, но с неба, несмотря на весну, срывались снежинки.
Позвонил Николя и попросил заехать к нему. Наверное, он ждал новостей.
Я купила несколько пирожков с картошкой у женщины, торговавшей нелегально на углу: периодически ее штрафовала милиция. Торговка вежливо поздоровалась и поблагодарила за покупку. С пакетом пирожков я чувствовала себя хорошо: именно так следует приходить в гости.
Отворила мне дверь Фрося. Из одежды на ней была только белая шелковая сорочка. Непослушные пряди светлых волос ниспадали густой лесенкой.
Бросив на вешалку куртку и шарф, я вошла и села на табуретку в кухне. Захар и Николя не показывались, прибираясь после бурной ночи.
Фрося, экономя недавно подключенное электричество, торопливо выключила хрустальный светильник с шестью лилиями и спросила:
– Займемся любовью?
Она сдвинула бретельки, и шелковая сорочка упала к ее ногам.
– Нет, спасибо. Мне просто воды, – ответила я.
Фрося фыркнула и, перешагнув через свою сорочку, пошла к чайнику.
Захар заглянул на кухню и прикрикнул:
– Ну-ка, прекратила эпатаж!
Фрося поставила передо мной стакан остывшего кипятка, подняла сорочку и ушла в свою комнату. Ее стройное тело, отличавшееся редкой белизной, наверняка привлекло бы художников прошлого. Но я не художник.
– Секс предлагала? – Николя показался в коридоре и нырнул в ванную.
– Ага. – Я засмеялась. – Весеннее обострение. Хорошо, что не мяукает.
Захар улыбнулся:
– Ее вчера девушка бросила. Не бери в голову.
– Я все слышу, – крикнула Фрося из своей комнаты и добавила пошлую поговорку: – Не бери в голову, бери в рот.
– Зачем позвали? – спросила я Захара. – Как будто мне больше делать нечего, только Фросину чушь слушать.
– Пирожки! – Он заметил выпечку. – Сейчас будем обедать и ужинать одновременно. Фрося, Николя, идите пить чай!
Застряла я у них часа на два, и, когда Фрося наконец исчезла, услышав звонок из бара, Николя признался, что они попали в беду.
– Король-Эльдар не знает, мы боимся ему говорить.
– Какого черта произошло на этот раз?
Оказалось, они несколько дней работали в подпольном казино в районе Северного рынка. За работу им не заплатили и отобрали паспорта.
– Там вооруженные бандиты! В милицию нельзя! Хозяин – опасный тип! – объяснял Hиколя. – Брат узнает – убьет, он не разрешал нам туда идти. Там – не его территория.