Мы лишь пересказываем эту идею. Чтобы полностью её обосновать, мы вынуждены были бы разработать такую обширную область, что нам нужно будет посвятить ей значительную часть другой, отдельной работы. Здесь же мы не можем уклоняться от основного вопроса — свастики как северного и «полярного» символа.
С нашей точки зрения, Вирт впал в заблуждение, распространяя на всю северную традицию отдельный культ, который на самом деле представлял из себя её искаженную и подвергшуюся «южному» воздействию форму. Как известно, он уделяет особое внимание зимнему солнцевороту: он полагает, что беспрестанное чередование смерти и воскресения солнца как бога года — на фоне некоего неизменного, представленного преимущественно в женской форме начала (земля, вода, мать, змея, дом и т. д.) — являлось таинством изначальной нордической религиозности. Здесь солнце выступает как природа, у которой бывает восход и закат, смерть и воскресение, короче — рождение и жизнь. Бессмертной и неизменной для него является скорее Мать, основа жизни, в которой бог солнца ежегодно умирает и воскресает. Сейчас необходимо отметить только то, что уже убедительно изложил Бахофен в своих исследованиях средиземноморской мифологии: в таком восприятии не так уж много северного и солнечного; в действительности оно относится к хтоническому циклу южного, доарийского и позднее даже семитского материнского права — циклу великой азиатской богини плодородия. Как раз недавно Альфред Розенберг вынужден был указать на эту удивительную идейную путаницу, которая в случае Вирта определенно должна быть приписана тому обстоятельству, что относящиеся к древнейшим эпохам, т. е. к северному этапу, свидетельства часто смешаны с теми, которые были свойственны более поздним и уже вторичным эпохам и культурам. Хотя Вирт верно отличает североарктическую (гиперборейскую) расу от североатлантической, он игнорирует необходимость следовать соответствующему различению по отношению к символу и мотиву — он придерживается как одних, так и других. Уже по свидетельству Авесты, Мо–Уру, то есть, земля и культура «матери», появляется только третьим из «творений», и, стало быть, как этап, уже далёкий от северного этапа Арьяны Вэджи.
Если в круговращении года выступает преимущество зимнего солнцеворота в связи с «полярной» символикой (север–юг), в то время как равноденствие связано с направлением географической долготы (восток–запад), тем не менее, он представляет собой тему жизни, смерти и воскресения бога солнца в Матери, т. е., тему некоего привнесённого в мир богов становления и вечного изменения, по своей сути анти–олимпийскую и далёкую от высшей нордически–арийской духовности. Это тема обязана своим возникновением влияниям с юга и означает, в сущности, следующее: Дионис против Аполлона, Локи против асов, смутная тоска мирского бытия по пантеистическому экстазу против спокойной уверенности в себе и естественной сверхъестественности «божественной» расы. Поэтому то, что говорит нам Вирт, воспринимается как синкретическая символика, уже далёкая от чистого изначального арийского культа: скорее, с большим правом её можно отнести к последующей «атлантической» культуре, так как мы на самом деле вновь обнаруживаем в «атлантических» свидетельствах множественные следы гинекократической темы.
Напротив, «полярный» крест, свастика, является символом ещё не искажённого такими смешениями изначального воззрения; следовательно, он может выступать истинно северным знаком в самом высоком смысле. И именно потому, что, как мы уже сказали, основной сутью этого символа является не изменчивость, но воздействие срединной точки, которому эта изменчивость остается подчинённой. На этом основании солнечный и огненный символизм, который равным образом содержит и свастика, приобретает совершенно иное значение, непосредственно связанное с ясным ураническим характером арийских и арийско–гиперборейских божеств и культов, с системой строгого патриархата у патрициев, со всем тем, что как в духе, так и в этике и в обычаях тождественно мужественности, истинной власти, порядку и космосу, торжествующему над хаосом.
По существу, в такой идейной взаимосвязи свастика могла бы действительно отсылать нас к некоему содержанию северной идеи, которое в высшем смысле может быть названо «классическим» и дорийским из–за причастности к этому духу центральности, внутреннего «олимпийского» превосходства, ясности в лоне этого «огня» и источения мощи. Согласно древнейшей традиции, у людей, предопредёленных для власти, должно быть видение небесного колеса: колеса, катящегося и покоряющего, а также совершающего начертание. Но одновременно это колесо воплощало и rita, то есть порядок, духовный арийский закон, представленный как божественная колесница в пути. Связь обоих этих понятий образует основополагающую идею самой самодвижущейся свастики: кружащегося, победоносного колеса, сотканного из света и огня, но, тем не менее, с непоколебимым спокойствием, неизменным, вечным постоянством в середине.
Вслед за тем, как в незапамятные времена исчезла северная прародина, воспоминание о ней перешло из истории в метаисторию, вследствие чего она приобрела характер исчезающей действительности, достижимой более не по внешним путям, но только через духовное делание. И так говорит уже Пиндар — путь к гипербореям нельзя найти ни по воде, ни посуху; он открывается лишь героям, которые, как Геракл, остались верными олимпийскому принципу. Так сообщает и Лао–Цзы — в таинственную область самого дальнего севера «нельзя проникнуть ни на корабле, ни на повозке, достичь ее можно лишь только полётом духа»; так, подобным же образом, говорится о Шамбале, гиперборейской Родине в тибетском предании: «она находится в моём духе».
Пожалуй, ничто иное, чем знак свастики, не может сегодня лучше указывать на этот внутренний путь — а именно, на путь способствования подъёму новых, глубоких внутренних сил Германии с вершины северной традиции. В индоарийской свастике уже содержится хорошее предзнаменование. Свастика фактически раскладывается как монограмма, составленная из букв, образующих формулу пожелания счастья su–asti, равнозначную латинской bene est или quod bonum faustumque sit — «Что есть хорошего и счастливого, да будет!». Лучшего символа нельзя было бы и найти, чтобы выразить уверенность в возрождении и значимость воли одной из великих рас–наследниц изначального гиперборейского властелина вопреки силам тьмы, которые намеревались было её одолеть.
Das Hakenkreuz als polares Symbol //Hochsсhule und Ausland, 1934/35
САКРАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ
Для каждой великой «традиционной» культурной формы было характерно наличие существ, которые при помощи своей «божественности», т. е. свойственного от природы или приобретённого превосходства над человеческими и природными обстоятельствами, были способны представлять живое и действенное присутствие метафизического принципа в лоне земного, преходящего порядка. Такому типу соответствовал, в более глубоком смысле этимологии слова и согласно первоначальной ценности его функции, первосвященник, Pontifex, «строитель мостов» или «строитель дорог» между естественным и сверхъестественным. Далее, Pontifex традиционно идентифицировался как король, Rex, в соответствии с господствующим понятием королевской божественности и священнической королевской власти. [36] «Божественные» короли воплощали в устойчивом состоянии жизнь, находящуюся «по ту сторону жизни». При помощи их наличия было возможно их «понтификальное» посредничество; при помощи вверенных их власти ритуалов и учреждений, авторами или опорами которых они были, излучая духовные влияния на мир людей, пронизывавшие их мысли, намерения и действия, они образовывали защитный вал от тёмных сил низшей природы; придавали всей жизни порядок, позволявший ей служить плодотворной основой для реализации чего–то высшего; и вследствие этого создавали общие предпосылки для «процветания», «общего блага» и «счастья».
Основой власти королей и властителей, тем, за что их почитали, боялись и прославляли, в античной системе мира по сути являлось их священное и сверхчеловеческое качество, понимаемое не как пустой оборот речи, а как реальность. Как чувствовали невидимое как предшествующий и высший принцип по отношению к видимому и преходящему, так в соответствии с этим непосредственно властителю такой природы присуждали первенство среди других и естественное и абсолютное право. То, что отсутствует у всех традиционных культур и станет только характеристикой следующего и уже нисходящего периода, — это светская, мирская, чисто политическая идея королевской власти, и поэтому также идея первенства, основанная на силе и честолюбии, на таких естественных и светских качествах, как интеллект, сила, мастерство, мужество, мудрость, забота о всеобщем материальном благе и так далее. Ещё более чуждой традиции является идея, что власть, которой правит король, дана ему извне; что его законы и авторитет являются выражением народного сознания и подчиняются его одобрению. Наоборот, в корне каждой земной власти находится духовный авторитет, словно «божественное существо в человеческом облике». [37]Basileis ieroi: [38] король — больше, чем человек, святое космическое существо — располагает трансцендентной силой, дистанцирующей его от простых смертных, так как она даёт ему способность даровать своим подданным вещи, лежащие за пределами человеческой досягаемости, и позволяет ему реализовывать традиционные ритуальные действия, на что он, как мы говорили, обладает привилегией —по этому узнавали членов истинного «правления» и сверхъестественные опоры всей традиционной жизни. [39] Поэтому королевская власть господствовала и считалась