дхарма связывается с «божественным». При этом дхарма — собственная природа, долг, верность, связь с кровью, расой и кастой — связана с чувством происхождения издалека, и посему означает не ограничение, а освобождение. При возведении к этому традиционному мировоззрению основные мотивы расового учения получают также и трансцендентное и духовное подтверждение, и возражение, ссылающееся на рождение как случайность или судьбу, теряет смысл.
На это, пожалуй, ещё можно возразить следующее: во–первых, в жизни выделение типов практически никогда не заходит так далеко, чтобы подтвердить принцип дхармы; и, во–вторых, нет никакого объяснения тому, почему определённые человеческие типы кажутся расщеплёнными и обременёнными глубокими противоположностями, откуда не все могут представлять «свой собственный тип» и чувствовать себя всегда «дома». Для преодоления этих последних трудностей можно добавить ещё несколько слов.
Здесь мы тоже будем исходить из той мысли, что всё, проявляющееся в этом мире, является отражением существующего в другом мире. Люди не равны не только как расовые типы, но и в том смысле, что они вовсе не являются унифицированными и «отлитыми по одной форме». Существуют истерики, маргиналы, люди, которые не знают, чего они на самом деле хотят. Эти случаи частично можно объяснить из уже упоминавшейся древнеарийской точки зрения на личные решения, ведущие в «ад», а частично из признания соответствующих преджизненных состояний. Наряду с центральной, определяющей волей к воплощению вступать в игру также могут и другие, более слабые силы. Конечно, решающей является центральная воля, и в земном человеческом проявлении ей соответствуют склонности, кажущиеся более судьбоносными и незыблемыми, чем все остальные, т. е. всё, что связано с физической и биологической расой и материальной и обусловленной природой данностью. Что касается других, более слабых сил — т. е. сил, которые не могут иметь решающего значения в этом отношении, то они, так сказать, разрываются; их область проявления может быть только психической, соответствующей душевному, произвольному, эмоциональному, воображаемому — области, которая не так ясна и не так твёрдо определена, как область физического и расового.
Так объясняются случаи, в которых, так сказать, «раса души» и «внутреннее призвание» не совпадают с расой крови. Чем больше эти слабые силы отличаются от основного направления, тем более противоречивыми будут соответствующие проявления: мы увидим людей, у которых последовательно и символически не находятся в согласии физическое с психическим, духовное с физическим или психическим, призвание с расой, индивидуальное с родовым и т. д.
В таких случаях арийский принцип дхармы ещё отчётливее обнаруживает своё активное этически–созидательное свойство. Он содержит требование «классического» оформления. Различные расходящиеся и сопротивляющиеся элементы природы из неопределённых проявлений должны подчиниться единственному железному закону, на основании высшего решения, которому нельзя отказать перед лицом реальной опасности. Прославление «романтичной», «трагической», «разорванной» и «фаустовской» души будет тогда смешным симптомом больной культуры. Спокойствие, стиль, ясность, господство, дисциплина, власть и олимпийский дух должны быть началом всякого арийского образа жизни.
Но если признавать наличие причины и метафизического смысла наличия в мире неравных сущностей и призваний, то также нужно думать, что не всякая культура и всякий век предлагают различным «расам духа» одинаковую возможность выражения и проявления. Как мы уже видели, всегда должны приниматься во внимание два типа наследственности: земная историческая наследственность формирует образ, заключающий в себе как биологическое, так и душевные склонности, традицию и при случае также касту, обусловленное временем и пространством место и т. д. Сейчас имеются культуры, где всё это находится «в порядке»: там жизнь обычно происходит в высшем единстве и органической связанности всех этих элементов «горизонтальных» наследственных признаков. Другие культуры, напротив, исповедуют индивидуализм, анархию, разрушение всех обусловленных расой, кровью, кастой, традицией и народностью различий и ограничений. Из уже описанного «избирательного сродства» отчётливо видно, что культуры первого типа являются культурами, которые, предоставляя подходящие условия и возможности выражения, притягивают подобных существ и чистые, решительные силы, поощряя обусловленные разумом проявления. Напротив, культуры второго, т. е. хаотического типа, будут по той же причине «геометрическим местом» или сборным пунктом всех — если так будет уместно сказать — «трансцендентальных истериков». Если нормальные, единые существа, тем не менее, рождаются в этих культурах, то они едва ли будут находиться на своём месте и будут осуждены на то, чтобы расточать неслыханные силы, чтобы выдерживать противоречия между психическим и физическим, расой и характером, внутренним достоинством, рангом и прочими противоположностями, свойственным этим культурам и делающих их естественной родиной для проявления центробежных и беспорядочных сил в человеческом образе.
Не стоит подчёркивать то значение, которое имеют как для расового мышления, как и для схожих учений, эти последние рассмотрения, хотя, конечно, они не очень привычны для обычного образа мыслей современного человека. Если тысячелетняя судьба привела Запад в состояние, где трудно найти что–либо действительно чистое, сохранённое, несмешанное, традиционное, то установление новых, твёрдых границ является делом, благословенные последствия которого, правда, нельзя будет непосредственно ощутить сегодня, но, тем не менее, без сомнения, обнаружатся в следующих поколениях на тайных путях, связывающих видимое с невидимым, этот мир с потусторонним миром.
Über die metaphysische Begründung des Rassegedankens //Europäische Revue, XVI, № 3, 1940, S. 140ff.
ФЕМИНИЗМ И ГЕРОИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Исходя из одной только предпосылки, что качественное и дифференцированное должно считаться совершенным, а количественное и бесформенное — несовершенным, уже можно было бы предположить, что превозносимая западная культура свидетельствует не о своём развитии, эволюции, а об упадке, инволюции.
Ныне различные трагические события наконец заставили большинство отказаться от мифов несерьёзного оптимизма, так что мы в состоянии ощутить истину вышеназванного кажущегося парадокса. Уже на протяжении столетий западный мир подвергается страшному процессу нивелирования различий. Формы его проявления в политике — от либерализма и демократизма до большевистской массовой культуры — суть лишь отдельные и только внешние явления. Сейчас размыты не только различия в касте и внутреннем достоинстве, которым наши древние традиции обязаны своим величием: такого же рода процесс поступательного упадка приводит к тому, что идеалом будущего после произведенного сглаживания различий между человеком и человеком станет сглаживание различий между полом и полом. На этом же антиаристократическом и антииерархическом стремлении, легко различимом во многих признаках упадка современного мира, основывается явление феминизма, ярчайшее выражение которого может быть обнаружено в обеих странах, которые подобно двум сторонам одних и тех же клещей с востока и с запада сжимаются на нашей Европе — в России и в Америке. Большевистское равноправие женщины с мужчиной во всяком общественном, правовом, политическом отношении фактически находит полное соответствие в эмансипации, которой женщина уже достигла по ту сторону океана при помощи феминизма.
Нам поможет приём сопоставления. Чтобы выявить заблуждение, лежащее в основе таких современных перемен, и в то же время определить ценности, могущие вновь привести к соответствию норме, мы вкратце приведём здесь воззрения на жизнь, свойственные всем великим арийским культурам, особенно классическому, греко–римскому, а позднее и нордическо–римскому миру.
Почитание формы — формы как закона упорядочения и различения — было основой подобного восприятия жизни. Мир есть Космос, а не Хаос, поскольку он, подобно совершенному организму, выстроен из некоторого числа хорошо дифференцированных и незаменимых частей и функций. «Истина», конечная цель таких частей, состоит не в том, чтобы через растворение их характера вернуться к тому состоянию, в котором они уже однажды были, а наоборот: чем больше они являются самими собой, тем точнее проявляется их собственная природа, вплоть до возникновения совершенных личностей, что понималось как предпосылка величайшего разнообразия и определённости вселенной. Таким образом сложилась основа иерархического порядка в семье, роде, городе, и, наконец, в самом государстве — иерархия, которая строилась не при помощи насилия и подавления, а как признание естественных различий между людьми, полами и расами.
Разумеется, никакого иного бытия в его опытной, эмпирической непосредственности кроме него самого и не существует. В нём возникают и противоборствуют противоположные сущности. Однако такое состояние смешения рассматривалось как несовершенство, и задачей этики и собственно аскетизма традиционно считалось их преодоление, вплоть до образования типов, которые целиком и полностью находятся в состоянии существования «сами по себе»: примерно как оживлённые, высеченные неким ваятелем из бесформенной материи статуи. Что касается собственно полов, то мужчина и женщина составляют два типа, и кто рождён мужчиной, должен оставаться мужчиной, а кто женщиной — женщиной, целиком и полностью, в телесном и духовном, с преодолением какого бы то ни было смешения друг с другом. Что касается духовного плана, то каждый мужчина и каждая женщина должны идти по своему пути, с которого нельзя сойти, не вызвав беспорядка и разлада.
В том мире, который нами считается нормальным, где царила высшая свобода и та внутренняя отвага, без которой жизнь является грязной и бессмысленной — в таком мире сущностным признаком мужественности считалась внутренняя самодостаточность и власть, «бытие в себе», достигнутая волевым усилием чистота — и к этой цели вели два великих пути: путь действия и путь созерцания. Оба этих основополагающих вида мужественности находили своё выражение в воине, т. е. герое, и в аскете. Таким же образом существуют и два соответствующих типа выражения женственности. Женщина реализует свою сущность и поднимается до того же уровня, до которого мужчина поднимается как воин и как аскет, в той мере, в какой она является возлюбленной и матерью. Как существует активный, деятельный героизм, так существует и пассивный, страдательный героизм. Героизму абсолютного утверждения противопоставляется героизм абсолютной преданности — и он может быть столь же ярким, как и первый, когда он переживается в чистом виде, как некое обрядовое жертвоприношение. Именно эта двойственность героического определяет различие между ведущими к совершенству путями мужчины и женщины. Поведение воина и аскета, из которых первый утверждает себя в жизни через чистое действие, а второй — через мужественное уединение, стоит по ту сторону жизни. У женщины ему соответствует героизм порыва, при помощи которого она полностью отдаётся кому–то другому, посвящает себя ему и живёт только для него, будь это её мужчина (тип возлюбленной, соответствующий типу воина) или её сын (т