каком католицизме тогда шла речь. Подлинное римское право не было «универсалистским» в современном рационалистическом и просветительско–масонском смысле; это была форма определённого пространства или империи, которые имели в основании таким же образом определённый культурный и человеческий идеал. Католицизм средних веков также был обращён к христианству, отождествлявшему себя преимущественно с сообществом арийских европейских наций. Это сообщество представляло собой органичное и воинствующее единство, в котором этика верности и чести пользовалась большим уважением, чем добродетель аскезы и всеобщего человеческого братства. Роль, которую играла тогда антиеврейская идея, также известна.
Если мы будем придерживаться такого католицизма его мужественного периода, то различим в нём ценности, которые не обязательно противоречат арийско–римскому и арийско–германскому идеалу. Нужно помнить, что для многих народов Европы католицизм означает наследие многих веков, которое нельзя просто так, без разрушительных последствий, выбросить за борт. В этом отношении подобающие исправления и отбор скорее приведут к подлинной, общей цели, чем сплошное отрицание. Высказывание Муссолини, вызвавшее в свое время возмущение в широких кругах, гласит: «Без Рима христианство, возможно, осталось бы одной из сект, которыми кишит Палестина». В этих словах содержится указание католическим странам — а именно заново открывать и подчёркивать то арийское и «римское» в католицизме, что он, несмотря ни на что, содержит, тем самым делая шаг навстречу символам и идеалам, которые иные европейские народы в состоянии осуществлять без окольного пути обращения к католицизму и христианству, основываясь непосредственно на своих арийских традициях. Как бы то ни было, решающим является ясное понимание того, что и новому порядку потребуется основание, подобное тому, которое — несмотря на компромисс с католицизмом — в формировании европейской культуры средних веков представлял римский элемент. Если империализм — это система власти, в которой одна из частей навязывает себя остальным составляющим, которые она эксплуатирует и направляет, то империя, напротив, означает высшую справедливость unum, quod non est pars[93] .
Обратимся к той роли, которую, по нашему мнению, германская составляющая могла бы сыграть вместе с собственно римским элементом в формировании духовного центра новых имперских пространств и соответствующих держав. Мы говорили, что в средние века эта составляющая проявлялась в основном в феодальной культуре. Сегодня её воздействие может быть проявляться аналогичным образом в двух направлениях: управленчески в плане частичной децентрализации, дробления, и, следовательно, иерархизации политических и территориальных аспектов верховной власти; духовно и этически в определении ясных и персонифицированных зависимостей между подчинёнными и подлинно ответственными элементами руководящего звена. Для этого было бы достаточно осознать весьма популярную сегодня формулировку «вождь и его дружина» в её глубинном, первоначальном смысле. И действительно, по–другому структуру новых имперских организмов можно вряд ли представить: она основана на своего рода феодальной системе с центральным органом верховной власти и рядом органов верховной власти с ограниченными полномочиями — imperium eminens et ius singulare. Здесь, кстати, можно обратить внимание на то, что уже принятая формула «протектората» отражает всё ту же мысль: феодальное обязательство рождалось из подчинения и верности — fides — одной стороны, чему соответствовала «защита» с другой. Отношения новых королевств Хорватии и Черногории с итальянской монархией — выражение всё той же идеи. Этот принцип наполняется позитивным, созидающим содержанием лишь при условии нового нормального состояния, в котором спокойное, ясное и достойное ощущение подданства приходит на смену ожесточению, заразности и нетерпимости национализма. В этом состоянии станет вновь очевидным, что подчинение как в отношении народа, так и в отношении слоя или отдельного его представителя является причиной не унижения или умаления, а гордости, потому что оно делает возможным участие в высшей культуре и призвании и обязывает вышестоящих по отношению к подчинённым. Но поскольку речь идет о европейских народах, не следует понимать выражение «вышестоящий» и «подчинённый» в абсолютном значении слова. В этом отношении существует возможность применить на деле расовый аспект с тем, чтобы по возможности привести в соответствие расовую субстанцию, имеющуюся в наличии в каждом имперском пространстве, чтобы обеспечить сегментацию, опирающуюся в большей степени на иерархию, а не на фактические качественные различия.
Чтобы основательно заняться этой проблемой, необходимо понять её неотделимость от проблемы внутрирасового отбора. Здесь отметим следующее: всякий, кто сегодня говорит о расе, подразумевая более или менее определённо доминирующий в определённой нации тип (это именно тот случай, когда используются выражения типа «немецкая раса», «итальянская раса», «славянская раса» и т. п.), не может соотносить своё высказывание с первичными расовыми элементами в чистом виде — в таком случае речь идёт лишь об имеющихся и в большей или меньшей степени сохранившихся в народе частях. В этих составляющих частях в разной степени представлены черты многих рас, и было бы сложно назвать какой–либо народ Европы, в котором до определённой степени не была бы представлена какая–либо из европейских рас, выявленных научным расоведением. Вот почему требование учитывать расовый момент при определении имперских пространств должно быть понято правильно. Определяющим в этом отношении может быть не процентная составляющая той или иной расы в том или ином народе, а выявление той расы, которая играет или сыграла в народе ведущую роль, сообщив ему его отличительные черты. Таким образом мы оказываемся в мире потенциалов, динамических связей и духовных влияний. Основное условие органичного формирования имперских пространств заключается в особом акцентировании и ведущей функции тех расовых и духовных элементов, которые в пределах народов, населяющих отдельно взятое большое пространство, родственны элементам, в большой степени представленным в собственно имперской нации. Если оба полюса Оси и есть полюса обоих крупнейших европейских державных образований, следовало бы эту субстанцию, которая, так сказать, предназначена по причине расового родства служить в качестве связующего звена, соотнести с арийско–римским и, с другой стороны, с нордически–германским элементом, при том, что оба эти элемента, в свою очередь, следует рассматривать как две ветви первоначально одного общего древа.
Значение и специфическое содержание этих терминов мы уже обсудили. Заметим лишь, что мы отвергаем весьма популярные в своё время выражения типа «латинские народы», «латинское братство» и подобные им — Муссолини в этой связи говорил о «братстве ублюдков». Интересно и то, что в Италии существует официальное распоряжение, в соответствии с которым в текстах для юношества следует вместо слова «латинский» использовать слово «римский». И действительно, в слове «латинский» есть что–то подозрительное: если оно что–то и значит, то это значение — видимость, за которой скрыта смешанная расовая субстанция, ослабленная и подорванная духовным и политическим распадом. Реальная культурно–созидательная мощь наших истоков не «латинская», а римская, и, следовательно, арийско–римская: точно так же, как для народов нордического культурного круга она нордическая или нордически–германская. В том, что касается культуры, это тот минимум, что нас интересует, и который мы можем рассматривать как твёрдый фундамент европейского восстановления и нового порядка.
Теперь следовало бы рассмотреть скрытые свойства различных европейских народов в плане их возможного примыкания к одному из упомянутых выше полюсов. Подобный анализ, учитывая сегодняшнее положение вещей — всё ещё динамичное и бурное, — был бы преждевременным. Многие процессы ещё идут полным ходом. Можно говорить об испытании огнём как призваний (Berufungen), так и различных государственных образований, которое ещё не завершено. Кажется, будто судьба распорядилась так, чтобы европейское обновление осуществлялось не изнутри, но благодаря власти вещей и оружия, послужившей причиной изломов и трагических перемен; и лишь время покажет, действительно ли на смену поверхностным силам пришли глубинные, и что они из себя представляют. Эти великие события будут иметь позитивный итог, если тем или иным образом эти силы сохранят толику той созидательной мощи, которая вызвала к жизни средневековое сообщество арийских наций. Это относится ко всем современным народам Европы, не исключая и те из них, которые не познали римско–германское средневековье на собственном опыте, у которых доминирующей является славянская составляющая, и которые находились или находятся под знаком греко–православной веры. Этой вере на самом деле свойственна — согласно некоторым взглядам — убеждённость в том, что преодоление раскола между духовным и политическим осуществимо меньшей кровью, чем в прочих конфессиях Европы. Восстановление вселенской идеи этой веры даёт основание для органичного идеала национальной жизни как единства рода и религии, живых, мёртвых и закона божьего — идеал, который во многом созвучен с тем, к чему стремится духовный авангард наших революций, и который имеет много общего с традицией третьего члена стран Оси — Японией.
Помимо Румынии, которая сейчас находится на нашей стороне, в будущие имперские пространства оси могли бы таким образом органично влиться также и славянские, и греко–православные народы. Условием этого было бы их возвращение к глубине их собственных традиций, отказ от славянской маски большевистского безумия или лицемерной, внешне демократичной, но по сути чисто империалистической идеологии, пользуясь которой, наш противник ввёл в заблуждение столько наций. В новой иерархической германо–римской идее Европы и эти народы смогли бы найти истинную задачу для приложения своих лучших сил, равно как и основу упорядоченного и гармоничного развития — под знаком и под защитой высшей культуры, которая сможет их уважать и защищать.