По иронии судьбы именно женская грамотность – заслуга советской власти – дала женщинам возможность научиться читать по-церковнославянски и заменить священников в ведении богослужений, то есть обеспечить сохранность домашней религиозной практики взамен уничтоженной церковной. Их религиозная активность была вызвана их внутренними потребностями. Но имело значение также и то, что посредством нее обретался авторитет среди односельчан, а также и то, что включенность в сообщество, построенное на нравственных основаниях, обеспечивала определенными социальными преимуществами.
Женщины готовы были говорить с нами об этом стремлении, прибегая к развитому в Потьме дискурсу горя, потери и страдания. Некоторые из ведущих службы женщин рассказывали интервьюерам о своих длительных и глубоких переживаниях потери: у трех из них жизнь сложилась особенно тяжело, они потеряли близких при трагических обстоятельствах, и это пробудило в них религиозную активность. Одна женщина потеряла мужа, дочь, зятя, сына и невестку, трагически погибших; оба сына другой были осуждены за убийство. Вера Ивановна рассказала мне (ЛО), как ее двухлетняя дочь погибла дома при пожаре. В заключение истории она сказала: «Что заставило (обратиться к Богу)? Горе!»
Любовь Владимировна объясняет свое обращение к церкви влиянием авторитета Веры Ивановны, но главной причиной она считает смерть матери, которую она пережила в 1997 году. Именно после этого она купила Псалтырь и стала ее читать (она подробно описала все расходы и сложности, которые ей пришлось претерпеть в связи с этой покупкой). Ее мать была религиозной женщиной, средним ребенком среди 11 детей, никогда нигде не училась и не умела написать своего имени. Отец Любови Владимировны погиб на войне, и мать сама растила ее и ее младшую сестру, «вложив в них всю свою душу». Как и другие женщины ее поколения, Любовь Владимировна предпочла не жить со свекровью, и через восемь месяцев после замужества они с мужем переехали к ее матери; эта ситуация была для нее трудной, потому что она не знала, как одновременно угодить и матери, и мужу. Она очень подробно рассказывала историю о смерти матери и говорила, что именно тогда она поняла, что некому больше ее поддерживать и учить уму-разуму, поняла, что это было то, что делали родители.
– Разве все-то узнашь! Что, как надо да что? Все-то ведь не узнам. Жизнь прожить – это не поле перейти, всё говорят.
– Еще мы не хотим знаний наших родителей, я, по крайней мере, не хочу принимать…
– …особенно когда нас поучают.
– О! точно!
– Мы не хочим слушать. Но, Лора, с годами ты поймешь.
– Может быть.
– Я… мне мама, бывало, станет чего говорить – «да ладно ты!» – я всё ей. Может быть, и ты так делашь?
– Угу.
– Но вот сейчас-то я, когда сама стала стара, я вот поняла.
– Поняла? А почему?
– Вот не знай! Вот когда я поняла – когда мамы не стало!
– Аа!
– Вот когда я поняла! …Ее не было рядом, и советов не было. Мудрости не было. Маме ведь хочется как лучше для тебя и советы тебе дать. Мама есть мама. Больше мамы и родней мамы никого не будет. (21 июня 2005 г.)
История Любови Владимировны затрагивает ключевые аспекты дискурса страдания. Она ссылается на свой первый опыт горя (смерть матери), когда она стала сиротой, хотя Любовь Владимировна и не использует этого слова (строго говоря, она росла сиротой, отца не знала). В этот момент она поняла, что вера и ценности ее матери значимы для нее не в силу традиции или по каким-то сентиментальным причинам: на новом для нее жизненном этапе они имеют для нее практический смысл. Только после смерти матери ее стали волновать и заботить отношения между этим и иным миром. В этом контексте пословица, которую приводит Любовь Владимировна («жизнь прожить – не поле перейти»), предполагает, что знания нужны для того, чтобы взаимодействовать с тяготами и тайнами жизни. Мать обеспечивает этим знанием своего ребенка и поддерживает его; но ребенок не слушает ее до тех пор, пока сам не столкнется с необходимостью взаимодействовать с этими сферами жизни, что зачастую происходит после того, когда родителей уже не стало и получить знание не от кого. Смерть матери делает женщину старшей в ее роде (а если у матери несколько дочерей, то одна из них примет на себя эту ответственность). И хотя замужняя женщина входит в род своего мужа, многие женщины испытывают тягу к «родным местам» и заботятся также и об умерших своего кровного рода [Paxson 2005: 204].
Представление о жизни как о пути, на котором родители (особенно матери) проводники, а потеря – начало поиска веры, – общие места автобиографических рассказов, которые мы слышали в процессе полевой работы. Мифологические представления и ностальгия в рассказе Любови Владимировны уравновешены признанием того, что отношения между матерью и дочерью полны трудностей и что передача мудрости, хоть она теперь и желанна, все же не состоялась должным образом.
Наблюдая религиозную жизнь Потьмы, мы заметили, что посредниками и наставниками в ней для младших женщин служат не только матери, но вообще – старые женщины; они же обладают неоспоримым авторитетом в духовных вопросах для всего сообщества. На сороковой день после смерти односельчанина «матерью-наставницей» для вдовы и осиротевшей дочери стала пожилая женщина, не являвшаяся им родственницей. Сороковины считаются особенно эмоционально нагруженными, и поэтому руководство в них особенно важно. Как объяснила Любовь Владимировна и как это свойственно народной вере во всех русских деревнях, в первые дни после смерти душа покойного пребывает около дома; потом она отправляется в путешествие на небеса и в ад, чтобы увидеть, что ждет ее в будущем, в зависимости от степени греховности. На сороковой день душа наконец покидает пределы земли и летит на небеса, где ангелы представляют ее Богу. Там ее судят по ее земным делам, а также по молитвам и благодеяниям живых, которые они производили в течение сорока дней в память о покойном. Число сорок опирается на евангельскую историю: Христос вознесся к Богу на сороковой день после Воскресения. Действия участвующих в сороковинах помогают благополучному путешествию души, облегчают исполненный трудностей переход и обеспечивают водворение души на небесах. В течение сорокадневного срока стакан воды (или водки) с ложкой стоит в доме у покойного; говорят, что покойный пьет из этого стакана с помощью ложки. На сороковой день член семьи умершего должен прочитать «Трисвятое» («Святый Боже», «Слава» и «Отче наш»), поклониться три раза и вылить остаток жидкости из стакана на передний угол дома снаружи, символически разрывая узы, привязывавшие покойного к этому миру.
Ритуал, который мы описываем, обладает некоторыми специфическими особенностями: эти отличия могут быть вызваны определенными потребностями семьи, а также представлениями и чутьем духовного лидера. В конце ритуала сороковин все участники вышли из дома «проводить душу» и встали лицом к улице, женщины пели молитвы. Вдова была слишком слаба и погружена в скорбь, чтобы самой выливать воду на дом, а ее дочь не знала, как это делать, поэтому не связанная с ними родственными отношениями односельчанка, Мария Михайловна Е., 1933 года рождения, которую семья попросила вести поминальную службу, сделала это вместе с дочерью. Стоя у переднего угла дома, она произнесла троекратно: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», – пока дочь приближалась к углу. Дочь встала на колени. Затем Мария Михайловна произнесла молитву – сначала она обратилась к Господу Иисусу Христу, прося, чтобы молитвы дошли до Господа Бога, и к Богу Вседержителю, чтобы тот простил им все прегрешения. Потом она обратилась к покойному от своего имени, называя его «дорогой мой Сёмка», и поторопила его двинуться в путь, а также попросила его простить и помиловать их. Затем Мария Михайловна крестообразно выплеснула воду из стакана на угол, который соответствовал красному углу внутри дома, дважды повторив «Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь» и «Аминь, аминь, дорогой мой», крестясь и кланяясь. После этого она обратилась к покойному от лица дочери, со слезами в голосе: «Прости меня, папонька родимый, Царствие небесное!» И наконец, уже другим, деловым голосом она сказала дочери: «Ну вот, дорогая моя, вот и папонька твой, вот и достаточно, уже сороковой день».
Во время этой короткой церемонии дочь никак не выражала своих чувств и не совершала никаких жестов, кроме коротких поклонов, когда Мария Михайловна произносила «Аминь». Лицо ее выглядело бесстрастным. Мария Михайловна тоже удалилась с видом человека, выполнившего свою работу. Эмоции проявились только тогда, когда Мария Михайловна обращалась к покойному от лица дочери – женщины, которые берут на себя роль духовных лидеров, исполняют нередко роль причетницы для семьи покойного, иногда буквально выступая от их имени, выражая за них их мысли и чувства. У Марии Михайловны был большой опыт – и горя, и религиозной деятельности: она происходила из семьи церковного причетника, первый муж ее повесился, дочь и зять погибли в автокатастрофе, а сын и невестка – в другой автокатастрофе тремя годами позже. Она была опытным руководителем похоронных церемоний, вовлеченность в духовные практики стала частью ее идентичности. Как заметили о ней другие женщины, также исполняющие роли духовного руководства, она всегда носит черное, даже когда в этом нет никакой необходимости, – как будто хочет продемонстрировать свое духовное главенство.
На примере деятельности Марии Михайловны в качестве организатора церемонии видно, что посредничество не всегда предполагает обучение. Во время исполнения ритуала Мария Михайловна не призывала дочь покойного к участию в нем. Тем не менее дочь прошла всю церемонию как инициируемая и вышла из нее посвященной в новый статус – сироты. Ее пассивность предполагает, что она исполняла роль покорного новичка, личность которого обесценивается перед вступлением в новый статус [Turner 1969]. Мария Михайловна наставляет ее кратко и лаконично: «Ну вот, дорогая моя, вот и папонька твой, вот и достаточно, уже сороковой день», то есть нельзя более горевать и плакать. В этом отношении сороковой день, помимо его места в мифе о вступлении покойного в посмертную жизнь, имеет терапевтическое значение для живых. Это – завершение лиминальной фазы ритуала и для души покойного, и для живых. Живые убирают символы связи с покойным (пищу и воду) из жилого пространства и в новом качестве возвращаются к своей обычной жизни.