Джеймс выслушал Джорджию, не меняя выражения лица.
– Мальчишкой я кидался сырыми яйцами в прохожих с нашего сорокового этажа. Мне долго удавалось оставаться непойманным, пока кто-то, наконец, не вызвал полицию. Я спрятался под кровать, а моя сестра открыла дверь и спокойно сказала им, что она дома одна и что обещает посмотреть, кто кидается. Мне потом пришлось целый месяц застилать ее постель и делать за нее математику, чтобы она не рассказывала ничего отцу.
Мейси скрестила руки на груди.
– Я думаю, история Джорджии хуже.
Джеймс сел возле стола.
– Я рассказал это не для того, чтобы сравнить, кто вел себя в юности хуже. А для того, чтобы вы знали: я прекрасно понимаю отношения сестер. Никого другого мы не можем любить и ненавидеть одновременно.
Мейси встретила взгляд Джорджии, и ее щеки порозовели. Она ощутила себя маленькой девочкой, которую только что застали за издевательством над сестрой на детской площадке. Чтобы чем-то занять себя, она убрала со стола свечи и фруктовую чашу и сдвинула книги к центру, чтобы до них было удобно дотянуться с любого места. Затем села напротив Джеймса и выжидательно посмотрела на сестру.
– Так, давайте продолжим. Чем раньше начнем, тем скорее закончим.
Джорджия молча села между Мейси и Джеймсом и положила каждому по книге. Увидев, как она выставляет перед собой расколотое блюдце, склеенное скотчем, Мейси невольно поморщилась, вспомнив, как оно разбилось, а также то, как звук бьющейся посуды расстраивал Джорджию в детстве. Казалось, даже тогда Джорджия была склонна винить себя за любые происшествия – за чашку, соскользнувшую с блюдца, или дверь, хлопнувшую о стену. Или за смерть отца, выстрелившего себе в голову из-за того, что не мог жить без ее матери.
Пытаясь прогнать мысли, способные смягчить ее отношение к Джорджии, заставить ее забыть, что сестра взяла на себя вину за одно – последнее – преступление, Мейси посмотрела на лежащую перед ней книгу и вслух прочла заголовок:
– Арлен Шлейгер. «Двести узоров хэвилендского фарфора». Звучит интригующе.
– На самом деле очень интересно. Джеймсу я уже рассказывала, но повторю для тебя. – Джорджия как-то умудрилась произнести это без тени самодовольства. – Хэвиленды были американцами. Они построили фарфоровые фабрики в районе Лиможа во Франции, потому что там находилось месторождение белой каолиновой глины, необходимой для производства прочного ярко-белого фарфора. Семья Хэвилендов достигла большого успеха. Они даже разработали особый узор для Белого дома при Линкольне. Хэвилендский лимож и в наши дни очень популярен и часто появляется в списках подарков на свадьбу.
Джорджия с энтузиазмом улыбнулась, и Мейси представила сестру перед группой коллекционеров или инвесторов, слушающих ее с неотрывным вниманием. Она ощутила внезапный прилив гордости, словно испытывала гордость за себя. Как в детстве, когда любая обида, любая радость делились на двоих. И любая отравленная стрела убивала каждую из них.
Джорджия продолжала:
– Большинство покупателей считает хэвилендский лимож французским, но, как видите, это не так. И, что интересно, в начале девятнадцатого века успех хэвилендского фарфора побудил других членов семьи открыть конкурирующие фабрики. Совершенно новый уровень «соперничества между братьями и сестрами», верно?
Мейси вздохнула.
– Здесь много книг, а мне нужно вернуться на работу в понедельник. Ты можешь просто объяснить, что искать?
– Да, конечно. Вчера я просила Джеймса искать в каталогах такой же рисунок, как на его сервизе, и хочу, чтобы он пока продолжал это делать. А ты будешь искать в другом месте. Я почти уверена, что точно определила бланк – так называют форму посуды. Я считаю, что это бланк номер одиннадцать, выпущенный заводом «Хэвиленд и Ко» во второй половине девятнадцатого века. Если мы будем на сто процентов уверены, что так оно и есть, станет ясен примерный временной период, а значит, и номера узоров, которые нам нужны.
– Хвала небесам за помощь, – пробормотала Мейси.
Подняв глаза, она увидела, как Джеймс и Джорджия смотрят на нее, и вновь почувствовала себя маленькой и жалкой. Масштаб знаний Джорджии, ее компетентность странно беспокоили Мейси. Как будто Джорджия должна была провести эти десять лет, нося власяницу и брея голову, вместо того, чтобы найти себя в деле, которое ей не только подходило, но в котором она пользовалась уважением. Мейси словно услышала свое подростковое нытье «Нечестно!» и невольно поморщилась.
– Прости. Мне надо забрать Бекки с тенниса в одиннадцать, а потом поехать навестить дедушку.
– Можно я заеду за ней? – спросила Джорджия так торопливо, как будто хотела произнести эти слова прежде, чем разум успеет ее остановить.
– Плохая идея. – Мейси бросила на сестру взгляд со значением: «Помнишь?»
Джеймс смотрел то на Мейси, то на Джорджию, очевидно, пытаясь понять, что происходит.
– Ладно. – Джорджия протянула руку и раскрыла книгу, лежащую перед Мейси. – Третий том. Первые два я уже просмотрела. Тебе нужно искать в первую очередь бланки: показывай мне любые, которые, по-твоему, будут похожи на форму этого блюдца. Всегда есть вероятность, что я ошиблась, и мы должны просмотреть все рисунки и на других похожих бланках. Но если ты вдруг увидишь рисунок с пчелами, даже совершенно не такой, как на блюдце, скажи. Для лиможского фарфора это редкий узор, так что будет идеально, если мы заметим рисунок. Только знай, что не обязательно будет тот фарфор, который мы ищем, поскольку одни и те же шаблоны использовались для разных заготовок.
Мейси посмотрела на страницу с черно-белыми изображениями.
– Значит, мне просто нужно просмотреть все страницы и найти форму, похожую на это блюдце. Или пчел. Ясно. Ну, наверное, успею просмотреть все эти маленькие книжки до того, как надо будет забирать Бекки, – язвительно проворчала она.
– Ты так думаешь? – насмешливо спросила Джорджия.
Она раскрыла толстую книгу в твердом переплете на заложенной странице, положила ее перед Джеймсом и стала объяснять, что делать ему.
Мейси поймала взгляд Джеймса. Он улыбался, явно улыбался.
– Что смешного? – раздраженно спросила она.
Он даже не потрудился спрятать усмешку.
– Не смешное, скорее обнадеживающее. – Его телефон зазвонил, и он убрал звук, не взглянув на экран. – Я чувствую себя как дома, когда слушаю вас двоих. Правда, мои сестры препираются громче.
– Побудьте здесь подольше, потом скажете, кто из нас громче.
Джеймс посерьезнел.
– Хорошо. Жизнь научила меня – если хочешь что-то сказать, не стоит откладывать. Второго случая может и не представиться.
Ни Мейси, ни Джорджия не успели ответить. Сверху до них донесся крик Берди. Мейси встала, но Джорджия тронула ее за плечо.
– Позволь, я схожу. Она ведь и моя мать.
Мейси хотела возразить, однако почувствовала облегчение. А также чувство справедливости – по крайней мере, пока Джорджия дома, она может вносить и свою лепту в заботы о матери.
– Отлично. Ей, вероятно, приснился кошмар. Случается как минимум раз в неделю. Просто подержи ее за руку. Думаю, она все время вспоминает какой-то спектакль, в котором однажды играла. Какую-то драматичную прощальную сцену, где ее вынуждают уйти против воли. В конце концов она заснет, но попробуй убедить ее спуститься и поесть. Она не завтракала.
Джорджия кивнула и вышла. Мейси и Джеймс начали листать страницы каталогов.
– Она не всегда была такой, – заметила Мейси, чувствуя, что ситуация требует объяснения. Каким-то образом теплый взгляд Джеймса и его недавняя потеря делали его легкой мишенью для непрошеных излияний. Подобно статуям святых, которые она видела в Италии во время медового месяца, чьи каменные лица веками разрушались под влиянием непогоды и безответных молитв.
– Когда она изменилась? – спросил он.
Мейси задумалась. Изображения тарелок поплыли перед ее глазами.
– Берди всегда была… необычной. По крайней мере, не такой, как мамы наших друзей. Джорджия говорила: она «упала в материнство», как другие люди, споткнувшись о бордюр, падают в грязную лужу, с той лишь разницей, что Берди не могла понять, как она туда попала и как выбраться.
Мейси помолчала, гадая, не остановит ли он ее.
– Тетя Марлен рассказывала, что когда Берди была маленькой, ее было трудно понять. Потому что она всегда притворялась кем-то другим. Как будто играла роль. Все считали ее «странной», поэтому бабушка отправила ее в актерскую школу в Джексонвиле – где, вероятно, странности приветствуются.
Мейси поднесла палец ко рту, чтобы погрызть ноготь, однако, поймав себя на этом, сразу опустила руку.
– Не знаю, говорила ли вам Джорджия… Берди несколько раз лежала в психиатрической клинике. Кажется, в первый раз это произошло сразу после того, как она начала встречаться с отцом Джорджии. По словам Марлен, неизвестно, что именно спровоцировало такую решительную меру, да только никого не удивило.
– А в последний раз?
– Тем летом, когда уехала Джорджия. Тогда много всего происходило. Иногда я корю себя за то, что мало обращала внимания на мать, иначе могла бы заметить тот момент, когда она подошла к самому краю. Но…
Мейси осеклась, не желая делиться подробностями. Однако ей необходимо было произнести это вслух. Все случилось так давно, что ей казалось, будто ничего никогда и не происходило.
– Понимаете, я тогда потеряла ребенка. Маленькую дочь. И мой брак… ну можете представить, как такое горе могло повлиять на супругов. Джорджия тогда не делала абсолютно ничего полезного в своей жизни, работала в баре в центре города. А потом Берди решила, что дому необходим ремонт, поскольку пошли слухи, что крупная голливудская компания собирается снимать кино в наших местах, и мать подумала, что кто-нибудь из кинозвезд или, например, режиссер захочет у нас поселиться.
Джеймс не усмехнулся, не закатил глаза и не опустил взгляд к каталогу, и Мейси приняла это как знак, что она может продолжить.