. Я вспоминаю ее нежный голос, она поет, расчесывая и заплетая мои волосы. Я вспоминаю ее доброту. Она единственная могла успокоить меня, когда мне снились кошмары.
Нежданная волна памяти прорвала дамбу, мощный поток разрушил тонкую трещинку. Из слабого мерцания в моей голове вырвался яркий белый луч, освещая то, что я не желала видеть. Все, что случилось потом. Аделина. И пчелы. Всегда пчелы. И глухой рокот в отдалении. Человек, которого я любила, совершил что-то ужасное.
Я хотела прервать поток. Мне было необходимо прервать его. Я протянула руку, отчаянно желая ухватиться за образ Аделины и вернуть себе счастье, но вместо этого ощутила под ладонью твердое дерево. Лишь испуганная тишина в кухне заставила меня понять, что я только что натворила.
Глава 17
«Трудолюбивая пчела
Проводит с пользой день,
И взятку с каждого цветка
Ей собирать не лень».
Джорджия
Я прошла по коридору на кухню в доме Марлен. За мной, виляя хвостами и цокая когтями по полу, бежали четыре ее собаки. Прошло почти две недели с тех пор, как я приехала, и все это время четвероногие тени не отлипали от меня, будто считали, что я нуждаюсь в общении. Каждую ночь они следовали за мной до спальни и усаживались рядком у кровати с такими выражениями на мордах, что было ясно: прогнать их не получится.
Мерная капель по жестяной крыше означала, что дождь, который молотил по дому всю ночь и несколько предыдущих дней, стал, наконец, потише. Думая о том, как приятно было бы сейчас поработать на пристани, я дошла до кухни и резко остановилась в дверях. Джеймс и Бекки сидели за столом и завтракали яичницей с беконом. Рядом стояла тарелка с лепешками и неизменная банка с ниссовым медом. Марлен у холодильника разливала всем апельсиновый сок. Она улыбнулась мне, обернувшись через плечо.
– Ну наконец-то. Спящая красавица выбралась из пещеры.
– Очень смешно, – прбормотала я, кинув взгляд на круглые кухонные часы над плитой. – Девять часов – вполне приличное время для субботнего утра.
– Не совсем, – возразила Бекки. Ее обычно спокойный голос звучал в кухне Марлен громче и увереннее, словно она нашла здесь поддержку и признание, как и я годы назад. – Между прочим, тетя Джорджия, в мобильных телефонах есть будильники. Так ты знаешь, когда нужно проснуться. Мы тебя уже вечность дожидаемся.
Я спрятала улыбку.
– Извини, я не знала, что меня кто-то ждет.
– Ты сказала, что у тебя нет купальника, а потом Джеймс сказал, что у него нет плавок и что вам нужно съездить в магазин. – Бекки придирчиво оглядела мой разноцветный комбинезон с бахромой. – Я решила вам помочь.
– А я подумала, что с этими дождями купальник мне не понадобится. Сегодня я хотела сходить в библиотеку, узнать, нашли ли они что-нибудь о художниках, которых обнаружила твоя мама. Я звонила своей знакомой, работающей в архиве «Хэвиленда» в библиотеке Университета Айовы, но она не перезвонила, поэтому я решила, что пока ее жду, поищу в другом месте. И потом, мне еще нужно сводить дедушку на прогулку.
– Ты можешь сделать это после магазина. Тем более что солнце уже выглянуло.
Она говорила так, словно все уже решено, и напомнила мне Мейси – «маленького генерала», как ее называл дедушка.
– Твоя мать знает, что ты здесь?
Джеймс кивнул.
– Я позвонил ей. Она не возражала, только напомнила, что Бекки не должна опоздать на свой урок тенниса. На всякий случай мы взяли с собой ракетку, если что, сможем забросить Бекки на корт на Маршалл-сквер к одиннадцати.
Я посмотрела на стол и с удовольствием вдохнула аромат бекона, совершенно забыв про свой следующий вопрос: с чего это Джеймс и Бекки сидят за столом Марлен.
Джеймс встал и выдвинул для меня стул.
– Позавтракайте сначала. Бекки принесла лепешки. Мейси напекла. Очень вкусные.
– Такие же вкусные, как мои? – Я сказала в шутку, однако тут же поняла, что прозвучало совсем не так.
Я села на предложенный стул. Марлен поставила передо мной полную тарелку с яичницей и чашку горячего кофе.
– Как бы так ответить, чтобы мне не оторвали голову? – улыбнулся Джеймс. – Думаю, они одинаково вкусные и при том – разные.
– Ловко выкрутились! – одобрила Бекки.
Я рассмеялась и взяла лепешку.
– А как вышло, что вы оба здесь?
Джеймс положил салфетку рядом со своей опустевшей тарелкой и откинулся на спинку стула.
– Бекки прислала мне утром эсэмэску, в которой сообщила, что вы желаете, чтобы я заехал за ней, привез сюда и мы вместе пошли на шопинг.
Я отпила кофе.
– Бекки, нехорошо заставлять мистера Графа… – Я осеклась, видя, что она внимательно изучает мое лицо. – Что?
– Интересно, какой цвет глаз будет у вашего с мистером Графом ребенка? Твои – карие, у моей мамы серые, значит, и у твоих детей тоже могут быть серые.
Я поперхнулась, расплескала кофе и закашлялась.
А Бекки продолжала, не замечая моего смущения:
– Голубой – рецессивный, но если у кареглазого родителя были голубоглазые предки, тогда у вас может родиться голубоглазый ребенок. Мои глаза – карие, как у тебя и Берди. У папы тоже карие… Мне придется спросить мистера Уорда, моего учителя биологии. – С серьезным видом она добавила: – Мы сейчас на биологии изучаем плодовых мушек.
Сбоку от меня возникла Марлен с кофейником. Подмигнула мне, наклоняясь, чтобы подлить кофе.
– Помни, что твоя мама и тетя – сводные сестры, – сказала она Бекки. – У папы тети Джорджии глаза были, как у мистера Графа, – ярко-голубые, точно вода в заливе по утрам. А вот Джорджия унаследовала цвета Берди – и глаза, и волосы. Сильные гены, это уж точно.
Я сосредоточилась на еде, думая, как бы намекнуть девятилетке, что ей пора заткнуться.
– У моей жены были карие глаза, – тихо произнес Джеймс. – Светлее, чем у Джорджии, с зеленоватым оттенком. Я всегда гадал, какой цвет глаз будет у наших детей.
Грустная улыбка озарила его лицо.
Бекки отпила немного сока.
– Я знаю от мамы, что ваша жена умерла. Мне очень жаль. Когда у меня умерла кошка, Берди сказала, что не надо грустить. Пока мы их помним, они живы.
– Берди разговаривает? – спросила Марлен, положив руку на плечо Бекки.
Бекки посмотрела на меня широко распахнутыми глазами.
– Пожалуйста, не говорите маме. Ее это злит.
– Не скажу, Бекки, – мягко ответила я. – Но мне любопытно. Со мной Берди перестала говорить еще до твоего рождения, однако если она разговаривает с тобой, то у меня немного легче на душе.
Бекки опустила взгляд в тарелку.
– Она говорит только со мной. Ну как будто говорит.
– Что значит «как будто»? – спросила Марлен, садясь рядом с ней.
Бекки пожала тонкими плечиками, и мне пришлось склониться к ней поближе, чтобы расслышать ее слова:
– Она поет песни, а я угадываю, что она хочет этим сказать. Она моргает, если я угадала правильно. Мы так играем с тех пор, как я была маленькой.
– Как пчелы сообщают другим, где еда или опасность? – уточнила я.
Лицо Бекки просветлело.
– Точно!
И она так светло улыбнулась, что все эти пропущенные годы внезапно стали открытой раной, вакуумом, который мне ничем и никогда не заполнить. Я скучала по тебе. Я так рада, что у тебя счастливая жизнь с родителями, которые тебя обожают. Прости меня. Слова, что я хотела бы сказать, застыли на моих губах, бессильные и запоздалые.
Стремясь отвлечься от мрачных мыслей, я встала и отнесла тарелку и чашку к раковине. Не спеша вымыла посуду, ожидая когда пройдет комок в горле.
– Пойду надену ботинки и возьму сумку, – проронила я, ни на кого не глядя.
До центра города мы решили прогуляться пешком. Над черными, пропитанными дождем дорогами свисали тяжелые от воды ветви. Голубые кусочки неба отважно силились пробиться сквозь свинцовые облака над заливом. Идти было не слишком далеко, но летом, когда Апалачиколу, подобно мокрому одеялу, накрывает густой влажный воздух, это расстояние кажется намного больше. Я покосилась на Джеймса, тот был в длинных штанах и рубахе с закатанными рукавами.
– Если собираетесь тут задержаться, придется купить шорты и рубашки с короткими рукавами. И крем от загара. – Я мельком глянула на его золотые волосы и голубые глаза. – У вас ирландские или шотландские корни?
– В основном швейцарские. Граф – распространенная швейцарская фамилия. Правда, моя бабушка была француженкой, а ее отец – итальянцем. Я легко обгораю, но во мне достаточно итальянской и французской крови, так что немного загореть все же получается.
Мы шли молча. Бекки топала впереди, перепрыгивая через трещины на тротуаре – я тоже делала так ребенком. Мы проходили мимо викторианских домов, похожих на свадебные торты, мимо одноэтажных бунгало с дорожками из устричных ракушек, мимо вытянутых в длину прямоугольных коттеджей с тонкими колоннами и ажурными карнизами, окруженных дубами и соснами. Архитектура Апалачиколы так же многообразна, как ее жители и сама ее история. Именно это я больше всего и любила в своем родном городе. Потому-то так сложно его забыть.
– Наверное, нелегко было уезжать, – заметил Джеймс, словно прочитав мои мысли.
Я постаралась быстро придумать легкомысленный ответ.
– Попробуйте пожить здесь в августе – удивитесь, почему я не уехала раньше.
Но Джеймс оставался серьезным.
– Здесь ваши корни. Семья, дом, ваша история. – Мимо проехала машина, и он потянул меня за локоть, подальше от дороги. – Я помню бабушкины рассказы об их переезде в Швейцарию во время войны, когда она была еще подростком. Бабушка часто повторяла, что часть ее души осталась в родном доме. Я подумал, что вы, должно быть, чувствуете то же самое.
Я не разозлилась на него только потому, что помнила, с каким лицом он говорил о своей жене.