– Хочу пива.
– Еще даже десяти часов нет, – тихо возра-зила Бекки.
Джеймс мотнул головой в направлении центра.
– Пойдемте. Давайте купим все, что собирались, отвезем Бекки на теннис, потом прервемся на ланч и вместе выпьем пива.
– Ладно, – вздохнула я.
Мы двинулись дальше, в сторону Маркет-стрит. В кармане Джеймса зажужжал телефон, он его проигнорировал.
– Вы собираетесь отвечать? – спросила я после пятого звонка.
Джеймс поколебался, прежде чем ответить.
– Вообще-то нет. Наверное, опять одна из моих сестер, желающих спросить, когда я вернусь. Я им всем уже ответил, так что не понимаю, зачем они меня донимают.
Телефон умолк, однако мы не прошли и трех шагов, как пиликнула эсэмэска. Джеймс с неохотой вытащил телефон из заднего кармана и посмотрел на экран.
– Нет, – удивленно произнес он. – Мейси.
– Что-нибудь с дедушкой? – встревожилась я.
Он покачал головой.
– Нет. Звонила ваша знакомая из архивов «Хэвиленда». – Джеймс поднял голову и посмотрел мне в глаза. – Она говорит, что, кажется, нашла того художника.
Чуть раньше я отправила ей письмо, в котором упомянула два имени из статьи в «Нью-Йорк Таймс», которую мне дала Мейси.
– Потрясающие новости! Не могу дождаться, чтобы узнать, что она скажет.
Я уже развернулась, чтобы пойти обратно, но Джеймс положил руку мне на плечо, удерживая.
– Сначала мы прогуляемся до центра, чтобы нас увидели. Потом вернемся домой, и вы ей перезвоните.
Я ощетинилась, разрываясь между благодарностью, смущением и гневом. Словно услышав мой невысказанный вопрос, Джеймс сказал:
– Потому что мы с вами не такие уж разные.
Выражение на его лице было таким, что у меня едва не выступили слезы. Оно напомнило мне лицо Мейси, стоящей на продуваемом всеми ветрами кладбище, когда глаза ее отражали пустоту в сердце. Поэтому я кивнула и двинулась к центру.
Глава 18
«Что плохо для улья, то плохо для пчел».
Мейси
Бекки устроилась в изножье дедушкиной кровати, подтянув ноги к груди и обняв колени. Грызла ногти, но Мейси ее не одернула. Дочь была чем-то встревожена после похода по магазинам с Джорджией и Джеймсом, однако ясно дала понять, что говорить об этом не желает.
Берди сидела на стуле возле кровати. Перед тем как войти, Мейси показалось, что она услышала бормотание, словно работал телевизор. Однако дедушка спал, а телевизор безмолвствовал. Берди, одетая в элегантное вязаное обтягивающее платье, на ногах – туфли на высоком каблуке, держала в руках разбитое блюдце, оно покоилось в ее ладонях неподвижно, как спящий младенец. Все внимание Берди было сосредоточено на отце.
Мейси вспомнила вопрос Джорджии: говорит ли их мать с Бекки? Конечно, нет. Мейси рассердилась, когда отвечала сестре, главным образом потому, что на самом деле вовсе не была в этом уверена. Бекки и Берди всегда были неразлучны, словно у них имелся особый язык, непонятный никому, кроме них, в том числе и Мейси.
Но больше всего она злилась потому, что если Берди и способна общаться, то должна бы говорить с ней, с Мейси. Ведь она заботилась о матери, каждый день, с утра и до вечера. Покупала ей помаду. Если у Берди есть что сказать, она должна сказать это ей. Тогда, возможно, Мейси смогла бы разгадать тот секрет, который представляла собой ее мать, – снять с нее, один за другим, многолетние слои, заглянуть в ее прошлое и, может, понять. И, возможно, унять боль, гнев и ощущение брошенности, которые преследовали Мейси, как повторяющийся ночной кошмар.
Когда Мейси преподавала биологию в восьмом классе, в одном из учебников она прочитала о рыбке, которая добровольно голодала ради того, чтобы избежать конфликта. Пока она не претендовала на еду, более агрессивная рыба ее не трогала. Давно позабыв, как она называлась, Мейси отождествляла себя с той рыбкой. То же самое, как слиться со стеной, чтобы тебя не ранили.
Она положила руку на плечо Бекки.
– Дедушка сделал физические упражнения?
Бекки кивнула, продолжая грызть ноготь.
– Не волнуйся, Бекки, дорогая. Врачи говорят, он идет на поправку.
– Дедушка сам из-за чего-то волнуется.
Мейси удивилась.
– Он что-то сказал?
– Нет, п-просто я вижу. Он хочет, чтобы пчелы вернулись.
– Его пчелы? Те, которых Флоренс перевезла на болото? Почему ты так думаешь?
Бекки пожала плечами.
Мейси почувствовала прилив гнева. Опять она оказалась на периферии семейного круга, изгнанная из него, как стареющая пчеломатка.
Берди встала и принялась разглядывать акварель своей матери: пчелы в полете, краешек улья на заднем плане. Джорджия однажды объяснила Мейси, что пчелы никогда ничего не делают случайно, что даже хаотичные на первый взгляд движения точно выверены и имеют цель. Мейси ни за что не призналась бы, однако этот факт ее тогда очаровал. Она представила, что жизнь людей также подчинена определенной схеме: они вылетают из своих домов, удаляются от них, описывая все бо́льшие и бо́льшие круги, но потом всегда возвращаются обратно. Потому-то она знала, что Джорджия никогда не исчезнет из ее жизни.
– Берди, тебе что-нибудь нужно?
Мать повернулась к ней, и Мейси заметила, что на ее губах помада, та, которую она ей купила. Но вот в глазах матери появилось что-то новое. Они были ярче, нацеленнее. Как будто Берди видела Мейси по-настоящему. Как будто вот-вот ей ответит.
– Что ж, если я тебе понадоблюсь, я буду в столовой с мистером Графом и Джорджией.
Мейси вышла из комнаты и прошла по коридору в столовую.
За одним концом стола сидел Джеймс с ноутбуком, за другим – Джорджия, листала свои толстые каталоги. Копия статьи с именами художников, которую дала им Мейси, лежала возле Джорджии. К каждому имени было добавлено пояснение, написанное от руки, а одно имя из двух зачем-то обведено красным. Мейси узнала закругленный, с петельками, почерк – она помнила его с тех времен, когда тайком почитывала дневник сестры. Единственное, что в их с Джорджией дневниках было общего – совершенно неразборчивый почерк. У Бекки такой же. Мейси никогда не переставало изумлять одно обстоятельство: их бабушка была талантливой художницей, но ни ее дочь, ни внучки не то что рисовать не умели, а не могли даже красиво написать свои имена.
– Нашли что-нибудь? – поинтересовалась Мейси.
Джеймс оторвал взгляд от ноутбука.
– Ничего нового. Знакомая Джорджии в музее посмотрела на имена, которые вы им дали, и сразу поняла, кто из них мог нарисовать пчел. Эмиль Дюваль разрабатывал узоры для «Хэвиленд и Ко» в конце девятнадцатого века, в том числе по индивидуальным заказам. Другой художник из списка работал только для коммерческого рынка, и все его проекты хорошо известны.
Джорджия слегка отодвинула свой стул от стола.
– Поэтому сейчас я изучаю частный рынок. Я просмотрела, кажется, все образцы лиможского фарфора, вышедшего на коммерческий рынок за последние сто пятьдесят лет, и не нашла ничего даже отдаленно похожего на то, что нам нужно. Поэтому, полагаю, это был частный заказ, разработанный Эмилем Дювалем для конкретного заказчика. Хорошая новость состоит в том, что в таком случае фарфор Джеймса будет гораздо более ценным. Конечно, я могу ошибаться, но лучше я пока проверю эту версию, чем продолжу искать иголку в стоге сена. По крайней мере, поможет нащупать верное направление поиска.
– Сколько времени это займет? – спросила Мейси.
Джеймс и Джорджия оба посмотрели на нее.
– Это ведь может занять вечность, – продолжила Мейси. – И как вы узнаете, что Дюваль – тот, кто нам нужен? Было бы не так жаль тратить время на поиски информации о нем, если бы у нас имелись подтверждения, что он рисовал для того же завода, в то же время и именно насекомых.
– Мы выяснили, что отец Дюваля был пчеловодом возле Лиможа, и Эмиль изображал на фарфоре почти исключительно пчел, – со спокойной уверенностью пояснила Джорджия. – Думаю, достаточное подтверждение, и нам нужно копать в этом направлении, пока мы не попадем на жилу или не ухватимся за новую ниточку.
Джорджия взяла стопку старых пожелтевших бумаг, затем обошла стол кругом и вручила их Мейси.
– Пока мы ищем рисунок и художника, может, займешься этим?
Мейси посмотрела на груду бумаг и узнала в них старые документы, которые они достали из буфета бабушки.
– И что мне с этим делать? – натянуто спросила она.
– Просмотри их. Ищи имя «Аделина». Читай на обратной стороне фотографий. Оно что-то значит для Берди.
Мейси посмотрела сестре в глаза, однако возражать не посмела. Джорджии всегда трудно отказать. Тем более трудно сделать это младшей сестре, которая всегда хотела, чтобы ее приняли в игру.
– Зачем?
Ноздри Джорджии дрогнули, и Мейси испытала легкое торжество оттого, что удалось ей досадить.
– Потому что, если этого не сделаешь ты, поиском Аделины займусь я, что отсрочит мой отъезд.
– Ладно.
Мейси бросила бумаги на стол и села. Подняв взгляд, она заметила в глазах Джеймса едва уловимую смешинку.
Лежавший на столе перед ним телефон зазвонил. Джеймс посмотрел на экран, протянул руку, выключил звонок и вернулся к ноутбуку. Телефон зазвонил опять, но на этот раз Джеймс даже не повернул головы.
– Можете поговорить, – сказала Джорджия. – Вы нам не помешаете.
– Это помешает мне, – сказал он, не отрываясь от монитора ноутбука. – Моя старшая сестра Кэролайн, звонит уже в сотый раз. Если она не говорит со мной ежедневно, то сразу воображает себе, что со мной что-то случилось. Я вчера отправил ей сообщение и, пожалуй, отправлю сегодня еще. Иначе она вполне способна выследить меня и при-мчаться сюда.
Он на мгновение поднял глаза, и стало ясно, что шутит он только отчасти.
– Наша мать умерла, когда я учился в старших классах, – пояснил он. – С тех пор Кэролайн считает, что обязана заменить нам всем мать. Я постоянно твержу ей, что мне вторая мать не нужна, а она не слушает. Остальные сестрички тоже очень общительны.