– Настоящие сестры, – со вздохом проговорила Мейси.
Она принялась сортировать документы по типам: квитанции, фотографии, газеты и прочее. Склонность к организации всего и вся проявилась в ней задолго до того, как она стала учителем. В детстве она расставляла ботинки Барби по цвету, а плюшевых зверей – по алфавиту. Позже она заметила, что у Джорджии тоже есть похожий пунктик: сестра считает предметы, задерживая дыхание, и ставит часы на пятнадцать минут вперед. Словно они обе понимали, что существуют в непрестанном хаосе, в эпицентре которого – их мать, и испытывали потребность хоть в каком-то порядке.
Почти час они работали в тишине, пока к ним не пришла Бекки.
– Мне скучно.
Недолго думая Мейси придвинула к ней часть еще не разобранных бумаг. У Бекки вырвались два слова, которые она обычно боялась произносить при матери.
– У нас много работы. Я хотела бы, чтобы ты просмотрела все эти страницы с обеих сторон. Поищи имя Аделина. Хорошо?
Бекки вздохнула так, словно ей велели катить огромные камни на вершину холма. Босиком. И на пустой желудок. Она покорно открыла папку и подняла бумагу, лежавшую сверху. Испустив еще один тяжкий вздох, она согнулась над ней и стала читать.
Еще некоторое время они работали в тишине. Потом Джорджия встала, прошла в соседнюю гостиную и включила там старый проигрыватель. Мейси давно не заглядывала в нижний ящик стоявшего в гостиной шкафа, но была уверена, что коллекция пластинок матери – с музыкой из кинофильмов – все еще там. Когда они с сестрой были детьми, музыка в доме звучала постоянно. Берди ставила пластинки и подпевала знакомым песням. Иногда танцевала с Мейси и Джорджией.
Но это было до того, как Мейси увидела разочарование в глазах матери, до того, как они с Джорджией поняли – какой бы мир ни существовал в воображении Берди, для нее он всегда будет лучше реального.
Когда Джорджия вернулась, по темному дому поплыла мелодия увертюры к мюзиклу «Иисус Христос – суперзвезда».
– Кажется, я сделала достаточно тихо, чтобы не разбудить дедушку.
Проходя мимо Джеймса, она коснулась его плеча.
– Я хотела найти джаз, но там только музыка из кино.
– Ничего. Мне нравятся эти мелодии.
Однако выражение его лица говорило другое.
Джорджия это заметила.
– Я могу поменять, если вам не нравится.
– Нет, все в порядке. Просто… любимый мюзикл моей жены. Ей даже к свадьбе подарили двойной альбом на виниле. Мой шафер подарил. – Джеймс вымученно улыбнулся, как человек, которого только что ударили. Причем сильно.
Джорджия развернулась к гостиной.
– Я сейчас поменяю…
– Нет. Оставьте. Пожалуйста, – добавил Джеймс поспешно. – Лучше разом содрать пластырь, чем отрывать по чуть-чуть, правда? Я всегда был человеком, который оставляет пластырь на ране, пока сам не отпадет. Это, наверное, трусость. Кейт напоминала мне, что рана не затянется, если к ней закрыт доступ воздуха.
Джорджия посмотрела на него с жалостью.
– Если рану вообще не трогать, о ней можно забыть.
– А вы – забыли? – спросил Джеймс. Тон его не был воинственным, он спросил так, словно хотел, чтобы Джорджия просто поразмыслила над его словами.
Конец разговору положила Бекки. У нее был дар прерывать разговор в нужное время, как будто в свои девять лет она уже понимала, что есть вещи, о которых взрослые не хотят говорить.
– Кто это? – спросила она, придвинув к Мейси старую фотографию.
На цветном снимке загорелый мужчина с голым торсом сидит на краю дощатого причала с удочкой в руках. Без шляпы, темные волосы блестят на ярком солнце. С улыбкой смотрит через плечо на того, кто его фотографирует.
– Мой отец, твой дедушка Крис. Ты его никогда не видела. Они с Берди были женаты примерно три месяца. Единственное, что осталось от их брака – эта фотография и я. – Мейси грустно улыбнулась. – Сейчас он живет в Аризоне со второй семьей. Мне пришлось выяснить это самой – Берди никогда о нем не говорила. И я с ним никогда не встречалась.
Джорджия посмотрела на Мейси с теплотой. Она единственная могла понять, каково быть жертвой одного из капризов Берди.
– Зачем же она тогда вышла за него замуж? – спросила Бекки.
Мейси пожала плечами:
– Иногда люди думают, что их устроит подходящая замена тому, чего они хотят, но не могут получить. – Она избегала смотреть на Джорджию, чувствуя, как глаза сестры буквально впиваются в нее.
– А что такое паротит? – задала новый вопрос Бекки.
Мейси с облегчением перевела внимание на документ, который держала в руках ее дочь: дедушкину медицинскую карточку времен Второй мировой. В нижнем правом углу, под печатными словами «Детские заболевания», типично докторским неразборчивым почерком значилось: «Паротит, вет-рянка».
– Болезнь такая. Сейчас, благодаря вакцине, ею редко болеют. И у тебя, и у меня есть прививка от нее. А вот раньше паротит был распространен. Не такая страшная болезнь, как инфлюэнца, которая убивала миллионы людей, но все же многие боялись ею заболеть.
– Паротит? – уточнил Джеймс, отрываясь от ноутбука.
Мейси кивнула.
– Да. Видимо, дед перенес его в детстве. Это не помешало ему служить в армии во время Второй мировой, но заболевание отметили в его медкарте.
Джеймс смотрел на нее задумчиво.
– Интересно. Мой двоюродный дед в детстве тоже болел паротитом, «свинкой», как его тогда называли. Я видел его на старой фотографии, у него шея раздута, как воздушный шар. Дядя Джо был почти ровесником вашего дедушки – наверное, вакцина тогда еще не появилась.
Музыка внезапно стихла. Джорджия настолько ушла в изучение своего каталога, что, кажется, даже не заметила этого. Бекки, словно желая заполнить пустоту, принялась тихо напевать. Мейси не сразу поняла, что она напевает мелодию Берди, ту, которая показалась ей такой знакомой и такой досадно неуловимой.
– Что за песня? – спросила она у дочери. – Похожа на алфавитную песенку, но все же не она, правда?
Бекки, не взглянув на Мейси, потянулась за небольшой стопкой фотографий и начала листать их, высматривая подписи.
– Не знаю. Я учила ее в детском саду. Она из шоу «Песни со всего мира» или что-то типа того. Я с ней выступала на утреннике.
Мейси облегченно вздохнула. Она вспомнила, как Бекки бесконечно репетировала эту песню, пока все в доме не выучили ее наизусть, и как Берди любила слушать ее пение. Это, конечно, объясняло, почему мелодия кажется им такой знакомой.
– Не помнишь название?
Бекки наморщила лоб, вспоминая.
– Она не английская. Миссис Миллер говорила, надо вытягивать губы трубочкой, чтобы слова звучали правильно.
– Французская? – спросила Мейси.
– Наверное. – Бекки улыбнулась своей чудесной простодушной улыбкой.
Мобильный телефон Мейси зазвонил, и ей пришлось выйти на кухню, чтобы ответить. Звонила Флоренс Лав.
– Привет, Мейси. – Связь была не очень хорошая, но Мейси сразу поняла, что Флоренс страшно взволнована. – Мне нужно поговорить с вашим дедушкой, и срочно. Я знаю, Неду трудно разговаривать, но ему нужно это услышать.
– Конечно. Подождите, я схожу в спальню, проверю, не спит ли он.
Мейси приоткрыла дверь и увидела, что дедушка сидит в постели, смотрит на акварель с летающими пчелками. Телевизор выключен, стул Берди пуст.
– Дедушка? Флоренс звонит. Говорит, ей нужно тебе что-то сказать. Я останусь здесь, чтобы ответить за тебя, если понадобится.
Она осторожно вложила телефон в его левую руку, и он, казалось, вздрогнул при ее прикосновении, как моллюск исчезает в раковине при первом знаке опасности. Она слышала голос Флоренс, однако не разбирала слов, потом увидела лицо деда, и ей стало страшно.
Телефон выпал из его руки, и когда Мейси наклонилась, чтобы его поднять, услышала короткие гудки. Она попыталась встретиться глазами с дедом, но он отвернулся. Она хотела спросить, что сказала Флоренс, однако ее отвлекло шуршание колес на подъездной дорожке. Выглянув из окна, она увидела джип Лайла.
Мейси бросила телефон, побежала к входной двери и открыла ее прежде, чем Лайл успел постучать. Он удивился.
– Привет, Мейси. Я не со светским визитом.
Его взгляд переместился за ее спину, и Мейси застыла, догадавшись, что там Джорджия. Снова посмотрев на Мейси, Лайл произнес:
– Мне надо поговорить с твоим дедушкой.
Джорджия шагнула вперед.
– Он нездоров, Лайл. Может, мы тебе чем-то поможем?
Мейси задело слово «мы».
– Лайл, что случилось?
– Мы, кажется, нашли пикап, о краже которого ваш дедушка заявил в 1953 году. Но сначала мне нужно поговорить с ним наедине.
Сзади послышался шум. Мейси обернулась и увидела, как Берди, пытаясь взбежать по лестнице наверх, задела каблуком подол платья и дважды запнулась, прежде чем добежала до конца. Хлопнула ее дверь наверху. Старый дом замер в испуге. И в этой тишине едва слышимый стон перешел в скорбный вой.
Глава 19
«Смена царицы влияет на поведение всей колонии пчел. Эту особенность пчеловоды используют, чтобы контролировать определенные характеристики улья, такие как агрессивность и трудолюбие».
Берди
Папин грузовик. Я вдруг увидела вещи с пора-зительной ясностью, словно после затмения, когда тень луны соскальзывает с лица солнца. Яркий свет причинил мне боль, но я не могла закрыть глаза, боясь, что перестану видеть. И в то же время боясь, что не перестану.
Мне казалось, я ощущала новизну машины, чувствовала, как горячая приборная панель обжигает мои ладони. Внутри нежно-голубого салона я увидела углубление на сиденье водителя. Там сидел мой папа. Он сказал, что купил голубой автомобиль, потому что этот цвет напоминает ему о глазах моей мамы.
Я вспомнила еще кое-что о папиной машине. Кусочек мрачного воспоминания застрял в моем мозгу, точно камешек в туфле. Я чувствовала, как он царапает меня с каждым шагом, но никак не могла от него избавиться. Я повернула голову, надеясь разглядеть воспоминание полностью, встретиться с ним лицом к лицу. Однако при каждой попытке оно призрачной тенью выскальзывало из поля зрения. Преследуя призрак, я побежала вверх по лестнице, спотыкаясь и падая. Часть меня хотела остаться внизу, в прихожей, смотреть на Лайла и громко петь, заглушая обвиняющие голоса в голове. Спрятаться за той личностью, которой они все меня считали. Но я не могла. В ту минуту – не могла. Возвращение Джорджии повернуло ключик в гигантских часах, их стрелки побежали в обратном направлении, и я слышала только, как время медленно шагает назад.