— Да разве можно доверять французской прессе, сэр?! — воскликнул Хорнблоуэр. — К тому же, Бони способен на любую хитрость. Быть может, вся эта шумиха в газетах — только ловкий обманный маневр. Неужели м-р Марсден этого не понимает?
— Понимать-то понимает, — успокоил его Барроу, — просто эти сведения подтверждаются и из других, более надежных, источников.
— А кого он собирается завоевать на этот раз, сэр? — полюбопытствовал Хорнблоуэр.
— Австрию. Или Пруссию. А может, и тех и других. Аппетит у него волчий. Но к нам это, по мнению м-ра Марсдена, отношения не имеет. Пока, во всяком случае. Пускай дерутся. В настоящий момент Англии это на руку.
— Как же так, сэр? Если Бони победит, он так усилится, что с ним станет невозможно совладать!
— Вот здесь-то и загвоздка, капитан. М-р Марсден считает, что Франция завязнет на Востоке на долгие годы. Вчера вечером мы с ним долго спорили. Он приводил мне цифры: количество солдат с обеих сторон, количество пушек, количество припасов и прочая, прочая… Цифры убедительные, не спорю, но мы имеем дело с военным гением, а м-р Марсден упорно не желает этого признавать.
— А что, если он прав, сэр? Если война в самом деле затянется или окончится поражением Бони?
Барроу устало покачал головой.
— Дай-то бог. Но я в это не верю, да и ни один здравомыслящий политик не верит. У французов сейчас самая боеспособная армия в мире. И не забывайте, капитан, что корсиканец еще ни разу не проигрывал генерального сражения.
— В таком случае, сэр, мне не понятно, почему такой опытный человек, как м-р Марсден, позволяет себе не принимать во внимание столь очевидные вещи.
— Мне и самому его поведение не понятно. Единственное, что приходит на ум, — приступ головокружения от внезапно привалившей удачи. Вам знакомо подобное чувство, капитан? Как бывает иногда в карточной игре: проигрываешь, проигрываешь, а потом вдруг начинает идти карта… И уже неважно, хорошо ты умеешь играть или не очень, — расклад неизменно такой, что не выиграть просто нельзя. И тогда словно крылья вырастают за спиной. Ты все можешь, ты — Бог, ты неуязвим и непобедим. И надо признать, что Фортуна вчера действительно улыбнулась Британии. Улыбнулась впервые за долгие месяцы. Уход Вильнева в Кадис и отъезд Наполеона в Страсбург дают нашей многострадальной отчизне желанную и давно необходимую передышку, да еще в тот самый момент, когда вся надежда, казалось, потеряна. Немудрено, что м-р Марсден потерял голову. К счастью, я хорошо его знаю и уверен, что его быстро удастся привести в чувство. Кстати, м-р Хорнблоуэр, почему, по-вашему, Вильнев увел флот из Ферроля, где он занимал неизмеримо более выгодную стратегическую позицию, чем сейчас?
Хорнблоуэр задумался. Вопрос был задан вроде бы вскользь, случайно, но он уже привык, что у людей такого калибра, как Марсден и Барроу, не бывает случайностей. Его опять проверяли, и каждое слово следовало хорошо взвесить, прежде чем произнести.
— Если не ошибаюсь, сэр, Вильнев вырвался из Тулона где-то в конце марта этого года?
— Да. Тридцатого числа. Он пытался уйти и раньше, в середине января, но разразившийся шторм загнал его обратно. Бони тогда здорово разозлился и давил на Вильнева до тех пор, пока тот не повторил попытку.
— Благодарю вас, сэр. Выходит, он находился в плавании более четырех месяцев и срочно нуждался в пополнении припасов и ремонте, не так ли?
— Согласен с вами, капитан, только какая ему разница, где пополняться провиантом и чинить корабли? В Ферроле даже лучше — там у них верфь.
— Боюсь, сэр, что здесь вы заблуждаетесь. Я уже говорил вам, что дороги в тех краях никудышные, и наладить подвоз продовольствия для флота из шести десятков кораблей едва ли возможно в короткий срок. Что касается верфи, то она простаивала еще восемь лет назад, когда я томился в плену. За эти годы положение наверняка еще ухудшилось. В Ферроле нет ни мачтового леса, ни запасов парусины, ни пеньки для канатов. Того, что осталось, с трудом хватает для местных рыбаков и редких гостей. Вильнев ничего не получил в Ферроле и не мог получить. У него просто не было другого выхода, сэр, хотя задним числом рассуждать легче. Мне следовало предположить такой исход еще при первой нашей встрече, сэр.
— У вас интересный подход, м-р Хорнблоуэр, — сказал Барроу, — хотя выводы вы делаете отнюдь не бесспорные. Разве французы не показали всему свету, что, в случае нужды, не станут церемониться не только с побежденными, но и с союзниками? Вильнев мог попросту ограбить Ферроль, да и Ла-Корунью заодно. В конце концов, его император поступал так в Италии, в Египте и в других странах, еще будучи генералом. Ему было с кого брать пример.
— Я думал об этом, сэр, — возразил Хорнблоуэр, — и пришел к выводу, что Вильнев не имел возможности заставить власти Ферроля удовлетворить свои требования.
— Вот как? — удивился Барроу. — Интересно, почему? Разве у него не было кораблей и пушек?
— Разумеется, сэр. Но пушки были и у адмирала Гравины, командующего испанской частью флота…
— Вы всерьез полагаете, что этот трусливый даго осмелился бы возражать адмиралу Бонапарта? Вы меня удивляете, капитан. Всем известно, что доны готовы пятки лизать лягушатникам.
— Да, сэр. Но только в тех случаях, когда численный перевес не на их стороне. Стоит только испанцам почувствовать превосходство над кем бы то ни было, как уже они заставляют лизать себе пятки. В данном случае больше кораблей было у адмирала Гравины. Вильнев ведь увел из Тулона всего 24 корабля, да еще два потерял при Финистерре. Вот и считайте. Испанцы имеют почти полуторный перевес над французами, и с этим Вильнев не может не считаться. Впрочем, главное даже не в этом. Вильнев висит на волоске. Он не выполнил приказ Бони, и поссориться сейчас с союзниками для него равнозначно крушению карьеры, а то и потере головы. Не сомневаюсь, что такой план приходил ему в голову, но выполнить задуманное он был бессилен. И еще одно, сэр. Пусть даже Вильневу удалось добыть провиант — не будем говорить, каким способом, — он все равно не смог бы получить необходимые материалы для ремонта судов по той простой причине, что их там нет. Вот почему, сэр, я уверен в правильности моей версии.
Барроу внимательно посмотрел на собеседника, словно оценивая его по-новому.
— Вы чрезвычайно убедительны, капитан, — задумчиво произнес он, не отрывая взгляда от лица Хорнблоуэра. — Скажите, вам никогда не приходило в голову заняться штабной работой? Его Светлость просил подыскать толкового офицера для особых поручений. Да и нам с м-ром Марсденом ваш опыт и трезвость суждений могли бы пригодиться. Вы еще молоды, правда, для такой должности, но этот недостаток со временем проходит сам по себе. Я мог бы замолвить за вас словечко перед Первым Лордом.
Предложение было неожиданным и фантастически лестным для любого капитана Королевского Флота, исключая, разве что, самых заслуженных и прославленных или тех, чья выслуга позволяла претендовать на флаг-офицерский чин. Стать в неполные тридцать лет адъютантом морского министра было бы неслыханной удачей даже для отпрыска герцогской или графской фамилии, не говоря уже о безродном и безвестном сыне деревенского лекаря. Соблазн был очень велик, и в первое мгновение Горацио едва не закричал: «Да!», но та самая трезвость рассудка, так приглянувшаяся мистеру Барроу, заставила его хорошенько взвесить сначала все плюсы и минусы. Мозг лихорадочно заработал, с математической точностью просчитывая все последствия согласия или отказа. Прошло всего несколько секунд, прежде чем Хорнблоуэр поднял голову и встретился взглядом с терпеливо ожидающим его ответа Вторым Секретарем.
— Бесконечно признателен вам, сэр, за столь высокую оценку моих скромных способностей, но для такого места я и впрямь еще молод. Буду рад, однако, если мы с вами сможем вернуться к этому разговору лет через семь-восемь.
Вряд ли Барроу ожидал такого ответа. Тень изумления, смешанного с невольным уважением, скользнула по его лицу, но большего прочесть на нем не сумел бы самый проницательный наблюдатель. Когда он снова заговорил, голос звучал сухо и бесстрастно:
— Надеюсь, вы понимаете, от чего отказываетесь, м-р Хорнблоуэр. Дважды такое редко предлагают. Хотя, чем черт не шутит, — быть может, позже, мы в самом деле когда-нибудь к этому вернемся. Вы так любите море?
Любит ли он море? Вряд ли Хорнблоуэр когда-либо серьезно задумывался над этим. Каждый новый выход в море ассоциировался у него с неизбежной морской болезнью в первые дни плавания, корабельными сухарями, все больше превращающимися в труху, по мере его продолжения, и кишащими личинками долгоносика, тухлой, почти непригодной для питья, водой к завершению похода. Прочие неприятности, включая капризы стихии и вражеские ядра, можно было даже не принимать в расчет. Почему же тогда он каждый раз, не проведя на берегу и недели в обществе жены и сына, начинал смутно тосковать по обжигающему лицо дыханию свежего ветра, смешанного с солеными брызгами, по ограниченному пространству шканцев и крошечной капитанской каюте, где только и мог он ощущать себя полновластным хозяином, по тем самым сухарям и солонине и неумолчному скрипу снастей и деревянного корпуса, похожему в чем-то на баюкающее пение сверчка за деревенской печкой? Любит ли он море? Нет, на этот вопрос никак нельзя было дать однозначный ответ. Зато Хорнблоуэр точно знал, что штабная работа не для него. Одна только мысль о том, как будут зубоскалить за его спиной коллеги по новой службе, втихомолку подшучивая над его бедностью, отсутствием титула, независимостью характера, которую неизбежно сочтут высокомерием, над его потертым мундиром и фальшивым золотом эполет, была для него невыносима. Когда-нибудь, быть может, он и станет своим в этом ограниченном мирке «придворных моряков», но произойдет это не раньше, чем его будущие заслуги перевесят все остальное. Иначе, его просто сожрут или выкинут прочь, как чужеродное тело. На своем веку Хорнблоуэр повидал немало адмиральских «любимчиков». Они образовывали особую касту, со своими законами, обычаями, манерой поведения и даже своим жаргоном, непонятным для непосвященных. Он никогда не смог бы вписаться