равно погибают, поедая зараженных химикалиями насекомых. А хищники и стервятники в свою очередь гибнут, поедая отравленных птиц.
Ясным весенним утром 1973 года я шел через смешанный лес в центральной части провинции Нью-Брансуик, не встречая на своем пути буквально ни одного живого существа. Не слышалось ни жужжания пчел в цветах, ни беличьего цоканья в ветвях деревьев. В течение нескольких часов напряженного поиска мой слух не уловил ни одной ноты птичьего пения. Впоследствии я узнал, что тот лес был действительно немой могилой: двумя днями раньше Служба охраны лесов Нью-Брансуика обработала его с воздуха инсектицидом с целью сдержать предполагаемую вспышку размножения гусеницы листовертки-почкоеда елового. Инсектицид убил большинство насекомых, и либо погубил, либо прогнал из леса всех птиц без исключения.
Подобные распыления ежегодно проводятся на огромных площадях в Нью-Брансуике, на Ньюфаундленде и в Новой Шотландии, несмотря на подавляющий перевес доказательств, подтверждающих, что они в огромной степени разрушают жизнь (в том числе, возможно, человеческую) и по сути своей порочны, ибо убивают естественных врагов тех самых насекомых, против которых они применяются. После тридцати лет ежегодного распыления инсектицидов проблема гусеницы листовертки-почкоеда елового в Нью-Брансуике остается достаточно острой. И почти не слышно пения птиц.
В истории взаимоотношений человека с птицами немало черных страниц. И все-таки не угасает луч надежды: в последнюю половину нашего столетия все больше и больше людей проникаются любовью к живой птице в ее собственном мире живой природы. По весне многие тысячи мужчин, женщин и детей устремляются на Атлантическое побережье — в леса, на болота и к морскому берегу — не убивать, а любоваться и восхищаться постоянными отливами и приливами мигрирующих птичьих стай.
Хотя и с опозданием, мы учимся любить эти существа ради их самих, а не ради их перьев или мяса. Может быть, мы начинаем сужать пропасть между Homo sapiens и крылатой братией, унаследованную нами от наших близких предков. Если это так, то есть надежда, что нам удастся отыскать дорогу в тот утраченный мир, в котором жизнь была единой и неделимой.
2. Мясо, шкуры и мех
Птицы улетают от человека в небо. Рыбы уплывают в глубины океана. А у наземных млекопитающих нет путей, чтобы избежать преследования представителем их собственного класса, ставшим самым жестоким, не поддающимся перевоспитанию разрушителем во все времена. Поэтому не удивительно, что список исчезнувших и исчезающих животных включает так много видов млекопитающих.
Они понесли такие тяжелые потери, что один современный биолог был вынужден в оправдание людей написать: «Ни один вид крупных млекопитающих не выжил в восточной части Северной Америки без помощи человека». Перефразируя это изречение, чтобы избежать подобного обходного маневра, позволяющего нам уйти от признания последствий наших деяний, выразим его следующим образом: все виды крупных млекопитающих в восточной части Америки были уничтожены современным человеком, за исключением тех, которых он взял под защиту в собственных корыстных интересах. Исключений, как мы убедимся, не так уж много.
Впрочем, причиненное нами опустошение коснулось не только крупных животных. Большие или малые, все они подвергались истреблению, если это приносило нам хоть какую-то прибыль или нам казалось, что они могут помешать удовлетворению нашей неуемной алчности. Мясо, шкуры и мех были первыми наградами в бойне, учиненной большинству животных, о которых пойдет наш рассказ. Сегодня эти устаревающие стимулы уступают место новым побуждениям: кровавая бойня продолжается во имя отдыха и развлечения человечества.
Глава 6Белый призрак
Мне, начинающему натуралисту, в четырнадцать лет посчастливилось совершить экскурсию к побережью Гудзонова залива в северной части провинции Манитоба. Я отправился туда с братом моего деда Фрэнком Фарли, известным орнитологом. В те годы орнитологи тратили почти все свое время на собирание образцов для коллекций, и дедушка Фрэнк не был исключением: он собрал замечательную коллекцию птичьих яиц, и мне, как его помощнику, предстояло ее пополнить.
Ранним июньским утром он отправил меня на берег залива поискать гнезда ястребов. Их оказалось немного, и они находились далеко друг от друга. Лишь после полудня я набрел на скалу с большим выступом, который мне показался идеальным местом для гнезда хищной птицы. И действительно, в расселине скалы на высоте больше пятнадцати метров над берегом виднелось нехитрое сооружение из прутьев и водорослей, принадлежащее паре мохноногих канюков. Пока эти большие птицы в тревоге кружились над моей головой, я завладел яйцами и, завернув их в вату, уложил в заплечную сумку. Покончив с этим, я огляделся вокруг.
Подо мной, закручивая воронки, бурлила ледяная вода, а с восточной стороны на фоне свинцового моря маячил какой-то предмет ржавокрасного цвета. Воспользовавшись полевым биноклем, я разглядел разбитые обломки выброшенного на берег судна. Тотчас же я позабыл про ястребов и яйца — немногие вещи способны так ярко разжечь мальчишеское воображение, как кораблекрушение. Это была носовая часть небольшого грузового судна прибрежного плавания. Я взобрался наверх по искореженным листам обшивки и очутился на палубе торчащего из воды бака. И сразу понял, что я здесь не один.
Метрах в ста ко мне легким шагом двигались три медведя. Цвет их шкуры напоминал слоновую кость. Глава этого трио казался неправдоподобно огромным, правда, его ведомые были, пожалуй, не крупнее пары спаниелей. Не требовалось быть натуралистом, чтобы сообразить, что передо мной — медведица с двумя медвежатами. Ужас охватил меня! «Всегда держись подальше от медведицы с детенышами» — эту заповедь мне настойчиво вдалбливали в голову трапперы[36] и обитатели лесной глуши, с которыми мне приходилось встречаться. И хотя все они имели в виду сравнительно небольшого черного медведя — обитателя северных лесов, я почувствовал, что их предостережение в полной мере относится и к чудовищному призраку, с плавной легкостью направляющемуся в мою сторону.
Первым моим побуждением было дать деру. Но, сдвинувшись с места, я выдал бы себя, а у меня не было ни малейшего желания состязаться с медведицей в скорости. Легкий бриз дул в мою сторону, и я в душе надеялся, что грозное трио проследует мимо, не заметив, как я распластался от страха на баке погибшего судна.
Звери уже находились метрах в десяти от меня, когда вдруг, без всякой видимой причины, медведица остановилась и поднялась на свои мощные задние ноги, вытянув вперед для равновесия огромные передние лапы с длинными изогнутыми когтями. Наверное, я шевельнулся: медведица подняла голову, и наши взгляды на мгновение встретились. Наморщив черный нос, она громко фыркнула, затем с поразительной для такого громадного зверя гибкостью повернулась и галопом припустилась в обратном направлении; за ней, не отставая ни на шаг, неуклюже подпрыгивали малыши.
Мое отступление было почти столь же стремительным, и, когда я снова предстал перед дядюшкой Фрэнком, яйца в моем рюкзаке превратились в омлет. Он был весьма удручен этим обстоятельством и с большим недоверием выслушал мой рассказ о встрече с медведями. Но когда я уговорил его пойти (прихватив ружье) со мной к останкам потерпевшего крушение судна, отпечатки следов на пляже, каждый величиною с суповую тарелку, убедили его в правдивости моей истории. По его словам, ему не приходилось слышать, чтобы белый медведь с детенышами забирался так далеко на юг. Он даже захотел сообщить об этом случае в какой-нибудь специальный научный журнал.
Для него мое неожиданное столкновение с медведями было всего лишь необычным происшествием, для меня же — первой, навсегда запечатленной в памяти встречей с одним из самых великолепных, наименее изученных и наиболее преследуемых животных на Земле.
Весом до 600 килограммов и длиной до 3,5 метра, белый медведь — один из самых крупных сохранившихся наземных хищников. Он не имеет себе равных в ловкости и силе. Эрнест Сетон-Томпсон описал случай, когда белый медведь поймал в воде тюленя весом в пятьдесят килограммов и прыгнул на край плавучей льдины со своей добычей в зубах, «подобно норке, вытаскивающей на берег форель». Говорят, видели, как однажды белый медведь, убив белуху весом около двух тонн в ее родной стихии, выволок затем тушу за границу прилива.
Животное-долгожитель, белый медведь может прожить до сорокалетнего возраста. Он чувствует себя как дома и на твердой земле, и на плавучих льдах, где передвигается своим плавным шагом со скоростью до пятидесяти километров в час. Белый медведь способен перепрыгнуть через трехметровую трещину и взобраться на почти отвесную скалу или ледяной зубец. В воде он также движется с удивительным изяществом. Слой подкожного жира не только защищает его от холода и помогает держаться на плаву, но и позволяет неделями обходиться без пищи в голодное время; густой водоотталкивающий мех дает ему возможность подолгу находиться в ледяной воде, гибельной для любого другого члена семейства медведей. Огромные ластовидные лапы до тридцати сантиметров в диаметре сообщают его гладкому, обтекаемому туловищу движение в воде со скоростью до шести узлов. Нередко с кораблей, находившихся за 500 километров от ближайшей суши, наблюдали белых медведей, плававших без видимых признаков усталости.
Большинство из нас знакомо с этим существом по избитому клише: фото белого медведя, сидящего с печальным видом в жаркий день в бетонном бассейне городского зоопарка. Это изображение, видимо, должно облегчить самочувствие обливающегося потом человечества, внушая ему уверенность в том, что его страдания — ничто по сравнению с муками животного, привыкшего к царству вечного льда и снега. Поскольку, как гласит надпись под снимком, перед вами —