Весна продолжается, и взрослые тюлени, с удовольствием выполнив свои обязанности, вторично собираются в огромные скопления, так называемые линные залежки. В течение нескольких дней и даже недель полчища черно-серебристых лысунов держатся вместе, вылезая на лед, чтобы погреться на солнышке, сбросить старый волос и, как мы можем думать, пообщаться. Этот ежегодный праздник лысуны отмечают в конце «тюленьего» года, точка отсчета которого идет от рождения молодняка.
К концу апреля, когда огромный язык льда начинает таять под весенним солнцем, празднество кончается и взрослые тюлени отйравляются обратно в долгий путь к арктическим морям. Месяцем-двумя позже туда же устремляются орды вылинявших молодых тюленей, каждый из них повинуясь, по-видимому, лишь какому-то внутреннему голосу, направляющему их самостоятельное путешествие к родовым местам летовок.
Первыми европейцами, узнавшими про существование западного стада лысунов, были, наверное, баскские китобои, наблюдавшие массовые миграции тюленей через пролив Белл-Айл в те зимы, когда китобои были вынуждены оставаться в гаванях Нового Света.
Первыми же европейскими зверобоями стали, по-видимому, французские колонисты, начавшие в середине XVII века селиться по берегам нижнего течения реки Св. Лаврентия. Вначале, как мы уже знаем, они охотились на «лошадиных голов», но по мере заселения берегов восточной части эстуария взялись и за тюленей другого вида, появлявшихся там в январе в невероятном количестве.
Поскольку эти серебристые животные с черным верхом головы и темными пятнами по бокам, очертаниями слегка напоминающими арфу[130], никогда не заходили глубоко в устье реки и не выходили на берег или на речные утесы, как это делали «лошадиные головы», единственным возможным способом охоты на них была стрельба с небольших лодок. Малоэффективные мушкеты и забитое льдами море не только снижали продуктивность такой охоты, но и делали ее весьма опасной. Тем не менее некоторые считали, что она стоит риска, поскольку каждый добытый тюлень имел такой толстый слой подкожного сала, что из него можно было получить почти столько же жира, сколько из гораздо большего размера «лошадиной головы». За это таких тюленей очень высоко ценили колонисты, называвшие их loup marin brasseur[131] в отличие от первого вида loup marin, или «лошадиной головы».
Невероятное множество loup marin brasseur при их относительной недосягаемости, должно быть, вызывало у французов немалую досаду, пока они, в конце концов, не додумались, как убивать их «еп masse». В первой половине XVII века какой-то искатель приключений, исследуя terra incognita в восточной части северного берега залива Св. Лаврентия, наткнулся на самых искусных в мире зверобоев — инуитов. В те времена инуиты оставались зимовать на западе по крайней мере до острова Антикости и питались главным образом тюленями, из которых лысун был их главной добычей. Они не имели ружей и добывали тюленей с помощью сетей, сплетенных из полос тюленьих шкур и устанавливаемых поперек узких проливов между прибрежными островками.
Французы, всегда быстро схватывавшие охотничьи приемы местных жителей, без промедления стали плести и ставить собственные сети для лова тюленей. Этот сетной промысел скоро оказался настолько прибыльным делом, что власти в Квебеке и Париже быстренько занялись продажей участков новым феодалам. К 1700 году их владения протянулись на восток до самых островов Минган, и в каждой дарственной четко указывалось на то, что самым ценным из предоставленных ею прав является местная монополия на промысел тюленей.
Проникновение французов на восток приостановилось не вследствие недостатка тюленей, а из-за враждебности инуитов, вызванной французами, связавшими свои интересы с различными индейскими племенами. Вражда вылилась в жестокие кровавые столкновения, и до начала XVIII века ни французы, ни даже индейцы не отваживались зимовать на берегу залива Св. Лаврентия восточнее М инга на.
Выход из положения был найден, когда к этой проблеме подошли с другого конца. В районе пролива Белл-Айл, где уже долгое время господствовали промышлявшие треску рыбаки из Франции, тоже происходили кровавые стычки с инуитами, однако отряды французских зимовщиков держались стойко, отступая при необходимости в безопасные деревянные блокгаузы под защиту корабельных пушек. В 1689 году были созданы два таких опорных пункта, главным образом для промысла тюленей на всем лабрадорском и ньюфаундлендском побережье пролива Белл-Айл.
К тому времени тюлений промысел стал настолько прибыльным, что французы собрали войско своих индейских союзников и повели успешную войну против инуитов за контроль над «Северным Берегом». К 1720 году цепь феодальных владений протянулась по всему северному побережью залива от Тадуссака до пролива Белл-Айл, затем дальше на север вдоль Атлантического побережья Лабрадора до самого залива Гамильтон. Еще несколько баз тюленьего промысла возникло на западном берегу Ньюфаундленда, отчасти в тех самых местах, которые когда-то занимали ушедшие затем оттуда скрэлинги.
Промысел тюленей изменялся и усложнялся по мере того, как французы все яснее постигали годовой цикл развития тюленей. Восточнее острова Антикости охота теперь велась в течение двух сезонов: в начале зимы, когда стада тюленей устремлялись через пролив Белл-Айл на запад вдоль «Северного Берега», и весной, йосле начала миграции взрослых тюленей на север к линным лежкам. Сетные орудия лова также претерпели изменения. Вместо того чтобы использовать, как и прежде, исключительно объячеивающие сети, в которых тюлени запутывались и тонули, теперь одновременно стали применять и ставные, которые вскоре достигли таких размеров и такой степени сложности, что для работы с одной ставной сетью требовалось до дюжины людей. Поднимая и опуская с помощью береговых лебедок деревянные щиты, можно было отсекать в ловушках целые группы мигрирующих тюленей, чтобы затем не спеша убивать их.
К середине XVIII века промыслом тюленей занимались сотни поселенцев в Новой Франции, и эта колония ежегодно экспортировала до 500 тонн тюленьего жира; для получения такого количества жира нужно было убивать примерно 20 000 взрослых тюленей в год. Требования расширить этот приносивший уйму денег промысел нарастали с такой быстротой, что один инспектор, посетивший Новую Францию, посчитал своим долгом выступить с письменным предостережением:
«Сомнительно, чтобы расширение тюленьего промысла пошло бы на пользу колонистам… напротив, логично думать, что умножение промыслов привело бы вскоре к уничтожению этого вида животных. Они производят на свет всего лишь одного детеныша в год; промысел ведется весной, то есть в сезон размножения, или осенью, когда самки беременны, поэтому нельзя добывать большое количество тюленей, не разрушая вида и не рискуя оскудением промысла».
Можно было заранее предсказать, что это мнение будет проигнорировано. На деле стремлению добывать как можно больше тюленей способствовала конкуренция, возникшая со стороны англичан. В начале XVIII века английские поселенцы из Восточного Ньюфаундленда, обычно промышлявшие летом на легких судах треску и лосося у северного побережья, обнаружили, чем занимались французы на «Пти-Норд» (Большой Северный полуостров Ньюфаундленда), и сами приступили к промыслу тюленей. Вскоре они стали создавать постоянные поселения близ Фого и в заливе Нотр-Дам, где можно было вести зимний промысел тюленей и летний — трески и лосося.
Англичане даже прибегли к новой уловке. Обнаружив, что весной, через несколько недель после ухода взрослых тюленей, в северных заливах появляются орды вылинявших хохлушей и подростков, которых они прозвали «бедламерами» (искаженное от bêtes de lа mer[132]), они стали стрелять в них с небольших гребных лодок посреди тающих льдин.
Этот, а также сетный промысел оказались настолько успешными, что уже в 1738 году немногочисленное население острова Фого отгрузило тюленьего жира и шкур на 1200 фунтов стерлингов — итог ежегодного уничтожения более чем 7000 тюленей. Жребий был брошен. Почувствовав, какие деньги можно заработать на промысле лысунов, англичане поспешили прибрать к рукам этот кровавый бизнес.
На этом этапе ни французы, ни англичане не имели четкого представления о фактической численности популяции лысунов, да и мало что знали о самом лысуне. Долгое время они даже не знали, что «бедламеры» и хохлуши принадлежат к одному и тому же виду. И им ничего не было известно о том, чем занимаются тюлени за пределами видимости земли. Мир дрейфующих ледяных полей казался им столь враждебным, что они и не пытались его познать. Пока ледовая цитадель тюленей оставалась неприкосновенной, хищничество людей, каким бы масштабным оно ни казалось его участникам, затрагивало только периферию, не оказывая большого влияния на популяцию в целом. Однако, учитывая превратности судьбы и звериную сущность человеческой натуры, так не могло продолжаться слишком долго.
Однажды в самом начале весны в середине XVIII века (возможно, это произошло в 1743 году) не по сезону продолжительная оттепель, сопровождаемая обильными дождями, затронула огромный язык льда, спускающийся вдоль побережья Лабрадора и рождающий плавучие ледяные поля, на которых большая часть лысунов производит на свет своих детенышей. Когда миллион или больше беременных самок добрались до этих полей, разломанные льды настолько разрушились и подтаяли, что тюлени не могли найти подходящего места для щенки. Однако пришла пора родить, и самки в отчаянии выходили на любые льдины, способные выдержать их вес, чтобы произвести на свет потомство. На этот раз они щенились не на обычных гигантских залежках, а на разбросанных, словно солома ветром, на тысячи километров разрушенных плавучих льдинах.
Через день-другой после массового рождения детенышей над льдинами завыл норд-ост. Открытый за паком океан вздыбился крутой волной, которая, подкатываясь под плавучие льдины, кидала их в беспорядочную круговерть, сталкивая друг с другом. Погибло много новорожденных бельков и немалое количество их матерей, а многие уцелевшие детеныши, еще не научившиеся плавать, были смыты волной и утонули. Оставшиеся в живых оказались на быстро таявших осколках льдин, которые ветром и течением быстро тащило на юг. В середине марта эти льдины с десятками тысяч бельков на