Крушение власти
1. Реорганизация Правительства
Надо вернуться к дням, предшествовавшим эвакуации Омска. 22 октября Верховный правитель «изложил обстановку, которую считал грозной» [запись Пепеляева]. В минуту опасности начинаются особенно усиленно разговоры о необходимости изменения состава Правительства — в этих переменах ищут панацею от зла. «В городе опять толки о смене председателя Совета министров. Кандидатами считаются Третьяков и я», — записывает Пепеляев 20-го. Изменение состава министров могло быть целесообразным лишь в том случае, если новый кабинет удовлетворил бы оппозиционные элементы. Найти пути сближения с земцами и чехами и пытается Пепеляев. Для осуществления этой задачи он намерен ехать в Иркутск. Колчак его торопит. «Правитель чего-то ждет от моей поездки особенного», — гласит последняя запись той части дневника Пепеляева, которая опубликована в «Кр. Архиве».
Почему за эти переговоры взялся Пепеляев, имя которого, по мнению JI. Кроля, было в Сибири «синонимом реакции»? Очевидно, играли роль связи с братом Анатолием. Популярность генерала в левых кругах поддерживала и авторитет министра вн. дел.
Кроме того, надо иметь в виду, что характеристика Кроля — характеристика, данная однопартийцем, очевидно, тенденциозна. Автор воспоминаний в «Сиб. Огнях», принадлежавший к социалистическому лагерю, дает несколько иной портрет Пепеляева: «Честолюбив, упрям и настойчив; значительный запас самомнения и негибкий, примитивный ум; безусловно, не монархист, демократ, но республиканец сомнительный; много доверия к старой бюрократии; полное недоверие и враждебное отношение к социалистам за их негосударственность; и храбр, и безукоризненно честен» [с. 83].
В намеченное время Пепеляеву выехать не удалось. В Иркутск он попал уже после омской эвакуации.
16 ноября Совет министров прибыл в «сибирские Афины». Он попал сразу во враждебную обстановку, среди которой и должен был осуществлять «демократизацию» правительственного курса. На первом же заседании Совета выступил с информацией управляющий губернией Яковлев. Его речь довольно полно приводится в воспоминаниях N1:
«Мы в полосе заговоров... Если не выступают иркутские большевики, то только потому, что они уверены в скором прибытии большевиков с запада... Эсеры не выступают, да и не выступят одиноко, потому что одни они, несмотря на обычную шумиху, бессильны сделать что-либо. Но опасны они тем, что... могут войти в соглашение с чехами... А чехи признают... всякую группу, которая создаст демократическое правительство внутреннего мира и порядка...
Между тем кольцо восстаний, окружающих Красноярск и Иркутск, становится с каждым днем все теснее и у Правительства нет сил бороться... Настроение военных, правительственных служащих паническое: настроение обывателя таково, что кто бы ни поднял восстание, оно будет иметь успех... «Доклад произвел на всех тяжелое впечатление — некоторое время все молчали. «Что же надо сделать? — спросил докладчика Вологодский. — Необходимо отречение Верховного правителя, смена его Правительства и высшего военного командования; переход от военного к гражданскому управлению страной в рамках не всероссийских, а только сибирских и, наконец, созыв Земского Собора». Совет министров заволновался... Опять все говорили о мелочах в то время, когда каждый сознавал, что поставлен... вопрос о бытии самого Правительства. И только Пепеляев заявил, что Яковлев изложил, конечно, программу максимума, но что часть ее может... быть выполнена, и это примирит Правительство, сознающее и исправляющее свои ошибки, с обществом. Но и он конкретных предложений не сделал, и снова Совет разошелся, не вынеся никакого решения» [с. 81—82].
Гинс своей инициативе приписывает последовавшее вскоре затем назначение Пепеляева министром-председателем Правительства Спасения. Он, как управляющий делами, послал 19 или 20 ноября Верховному правителю большую телеграмму с характеристикой положения. Но аналогичную телеграмму послал и Вологодский с указанием на необходимость приглашения в состав министров «представителей общественных течений». 21-го Вологодский говорит с Верховным по прямому проводу. Его «правдивое слово» о демократическом переустройстве власти довольно резко. Производит действительно впечатление, что он как бы повторяет чьи-то чужие слова и ломится в открытую дверь!
«...Позвольте в этот грозный и ответственный момент ставить вопрос прямо. Нужен вам Совет министров или не нужен? Если да, то дайте ему полную возможность быть действительно властью, которая, опираясь на широкие общественные круги, вывела бы страну из создавшегося тяжелого положения. Пусть военные делают свое военное дело и не вмешиваются в сферу гражданского управления. Довольно обвинять только тыл, нужно оздоровить и фронт. Вы должны властно разрушить то средостение, которое на гибель общего дела создано происками честолюбцев и интриганов между вами и Советом министров, вручившим вам год тому назад осуществление верховной власти... В частности, в отношении себя... теперь более, чем когда-либо, я чувствую слабость своих сил руководить деятельностью Совета министров». Верховный правитель, подчеркивая свое согласие с положениями Гинса, так как «они были уже обдуманы в Омске», отвечает: «Я считаю необходимым призвать на пост председателя... В. Н. Пепеляева и ему поручить составить солидарный кабинет. Я считаю совершенно необходимым существование Совмина и не мыслю без него управления страной, ввиду тяжелого положения армии и необходимости связать ее потребности с управлением государства» [Последние дни Колчаковщины. С. 129].
В цитируемом сборнике имеются и заметки самого Пепеляева о формировании нового кабинета, заимствованные из его записной тетради:
1. Совет министров, согласно конституции 18 ноября, есть орган законодательный... Отсюда ясно следует, что он один ведает вопросами внешней и внутренней политики...
2... Необходимо немедленно призвать на ответственный пост командующего армией человека, пользующегося доверием страны... Таковым могу назвать лишь одно лицо, именно М. К. Дитерихса.
3. В[аше] В[ысокпр.] должны находиться там, где Совмин, т. е. в г. Иркутске.
4. Совет министров должен знать, что происходит в армии.
5. Генерал..., позорно сдавший Омск без боя, должен быть... предан военному суду.
6. Господа министры..., приведшие страну к краху, а теперь жаждущие... уехать за границу, не могут быть отпущены. Они должны или предстать перед судом народной совести, или продолжать работу на низших ступенях госуд. службы... или поступить в действующую армию.
7. Деятельность... Михайлова, погубившего русский рубль, Сукина, окончательно запутавшего наше международное положение... Неклютина, погубившего дело снабжения нашей армии и развившего правительственный грабеж в стране, должна быть гласно выявлена... путем назначения над этими лицами судебного следствия.
8. Наша внешняя политика должна иметь... совершенно определенную программу, каковая совершенно ясно вытекает из международного положения.
9. Взаимоотношения... Гойера и Р[ус.] Аз.[банка] должны быть ясно выявлены порядком судебного следствия.
10. Программа Правительства — борьба с большевизмом, отметая все, что идет на соглашение с мировым злом, как справа, так и слева.
11. Гинс должен быть уволен [Последние дни Колчаковщины. С. 130-131].
Очень интересен разговор Пепеляева по прямому проводу с адмиралом. Пепеляев говорит об «общей ненависти к нынешней уродливой двоевластной системе внутреннего управления тылом».
«Я совершенно не закрываю глаза, — отвечает Колчак, — ибо мне лучше, чем кому-либо, известна вся тяжесть настоящего положения. Основной причиной неудовлетворительности внутреннего управления является беззаконная деятельность низших агентов власти, как военных, так и гражданских. Деятельность начальников уездной милиции, отрядов особого назначения... представляет собой сплошное преступление. Все это усугубляется деятельностью военных частей польских и чешских, ничего не признающих и стоящих вне всякого закона. Приходится иметь дело с глубоко развращенным контингентом служащих... Такова среда, в которой приходится работать, но эту работу продолжать необходимо...»
Пепеляев намечает «основы» будущей деятельности:
«1. Верховный правитель управляет страной через назначенных им министров, командование — воюет. 2. Необходимо проникновение в народ, сближение с оппозицией, объединение здоровых сил страны. 3. Отказ от исключительно военной системы управления страной, поддержка широкого добровольческого движения, решительное выступление на путь законности... 4. Расширение прав Государственного Земского совещания. 5. Попытка сближения с чехами».
У Верховного правителя остаются «две неясности»: какое расширение прав Земского Совещания Пепеляев считает необходимым и какие пути сближения с чехами существуют?
«Чехи сами не желают этого сближения, и вопрос об их уходе уже решенный в этом смысле... Я был сторонником всегда содружеской работы с чехами и поляками, но признал, что деятельность чехов отшатнула от них армию... Я обращаю ваше особое внимание на более тесное сближение с... польским правительством. Поляки желают помочь нам... и не прикрываются никакими демократическими лозунгами, чтобы оправдать свое нежелание драться — желание, правда, вполне законное, понятное».
Пепеляев разъясняет, что расширение прав Гос. Зем. Совещания он мыслит себе «пока как возможность эволюции его в законодательное учреждение», но ставит это «сейчас в запасе, не выдвигая на первую очередь...». По этому поводу Колчак замечает: «Вопрос о расширении прав Земского Совещания в принципе не вызывает возражения, но практически я не могу сказать, к чему приведут выборы...» Беседа заканчивается полным как будто бы соглашением [Последние дни Колчаковщины. С. 132—135].
Приведенные переговоры служат лучшим ответом на обвинение Верховного правителя в том, что он будто бы тормозил всякую «демократизацию» власти. Больших надежд на эти реформы Колчак не возлагал. Но неужели он был не прав в этом отношении? Пепеляев носился с утопиями. Колчак реалистичнее оценивал ход событий.
* * *
Пепеляев сделался премьером. Первой трудной задачей для нового премьера являлось устранение конфликта с чехами. Гирса «заверил» Пепеляева, что против нового Правительства «никаких выступлений чехи не допустят»2. Далее предстояло решить задачу примирения с иркутской общественностью.
«С этой целью в кабинете Яковлева, — рассказывает N, — сошлись совершенно негласно В. Н. Пепеляев и эсеры Я. Н. Ходукин и Е. Е. Колосов. Никому не известны подробности этого разговора, но собеседники, проговорив более двух часов, вышли из кабинета дружно и довольно беседуя друг с другом, а Пепеляев просил Яковлева на следующий день, тоже негласно, созвать для собеседования с ним представителей социалистических и общественных организаций. Позднее Колосов говорил, что Пепеляев, изложив свою программу и выслушав возражения собеседников, предложил обоим войти во вновь формировавшийся кабинет, на что ни тот, ни другой не дали определенного ответа, так как предложение было неожиданно, а им неизвестно было мнение их товарищей. На другой день в столовой Яковлева за чаем и закусками собрались представители эсеров, эсдэков, энэсов, Земства, Городской Думы, кооперации, профессиональных союзов; присутствовал Колосов и покойный М. Н. Богданов как представитель бурят и забайкальского земства.
— Я не могу, — говорил Пепеляев, — принять лозунг: «Долой гражданскую войну», ибо это значит мир с большевиками, а я формирую Правительство борьбы с ними; я не могу согласиться на отрешение адм. Колчака от звания Верховного правителя, ибо нам, хотя бы для иностранцев, нужен символ государственного единства России, и адмирал есть этот символ, носитель этой идеи. Я могу рекомендовать ему уехать к Деникину, на юг России, если его имя стало так одиозно, но и только. Я говорил уже по проводу с братом и обещаю, что высшее военное командование будет заменено новыми честными и способными людьми; я готов в состав правительства ввести лиц, которых вы мне укажете. Я твердо решил ликвидировать военный режим и перейти к новому гражданскому управлению. Я добьюсь признания законодательных прав Земского Совещания и превращения его в Земский Собор... Я отлично вижу ошибки прошлого; честно хочу их исправить и избегнуть в дальнейшем. Иду вам навстречу с открытой душой и прошу вашей помощи в трудной работе.
В оживленном обмене мнениями, последовавшем за этой декларацией, не было ни возражений, ни даже дополнений; даже разногласие о гражданском мире и войне осталось как-то в стороне, не было и намека на то, что гости собрались с готовым решением, продиктованным партийным комитетом. Был момент, когда казалось, что падет завеса взаимного недоверия и непонимания и в этой столовой произойдет бескровный переворот. Но задания были даны. Правительство Пепеляева решено было изолировать, и Колосов разрубил иллюзию сближения.
— Для того чтобы общество поверило новому Правительству, — сказал он, как бы резюмируя беседу, — нужно устранить всех виновных в создании диктатуры и ее ужасов, и прежде всего одного человека.
— Кого же именно? — простодушно спросил Пепеляев.
— Вас, Виктор Николаевич, — отрезал Колосов.
Что-то надорвалось...
Соглашение оказалось невозможным, и призрак нового кровопролития придвинулся ближе» [«Сиб. Огни», № 83-84].
В период формирования нового кабинета3 «революционная демократия» решила устроить Правительству открытую демонстрацию. 26 ноября состоялось заседание Городской Думы по вопросу о текущем моменте — это было первое публичное выступление Политцентра. На него пригласили весь «консульский корпус». Половина иностранных представителей явилась, по выражению Крейчи, на «манифестацию противоправительственных течений»4 и выслушала речи Константинова, Гольдберга и Колосова. «Правительство лишний раз могло увидеть, — добавляет N», — что социалистическое крыло иркутской демократии стремится к его свержению, а не к соглашению с ним».
Не отставал от социалистического крыла и противник социализма JI. Кроль. 8 декабря возобновились заседания Экономия. Совещания. Открывавший его заместитель председателя Совета министров Третьяков счел уместным выступить с критикой прошлого омской власти, которая-де ориентировалась на карательные отряды и не умела прислушиваться к нуждам народа. Ему аплодировали «левые», и критиковали «правые», считая такое выступление «безответственным митингованием». «Бледная» декларация Третьякова была сильной в этой критической части. Последнюю охотно развил Кроль. Всячески «смягчая» свою речь, Кроль говорил о том, что Правительство, «когда ему становилось туго», прибегало к «частным совещаниям» членов Экон. Совещ. по политическим вопросам (в действительности, скорее, было как раз наоборот). Но «стоило хоть чуть-чуть улучшиться положению», Правительство «старалось обойтись без этого плохенького суррогата народного представительства».
«Нашим требованием созыва действительного народного представительства, — продолжал Кроль, — пренебрегли. Если бы перед нами выступил старый Совет министров, я бы ему ответил: вы не имеете права выступать перед нами по политическим вопросам и мне с вами говорить не о чем». «Правительство не должно опираться на штыки, ненавистные населению!» — воскликнул оратор. Он «верил», конечно, в «искренность Правительства», но не был убежден в его реальной силе для проведения новой программы [Кроль. С. 200].
Было море критики в эти дни — море хороших слов о водворении законности, о подчинении военной власти гражданской в делах управления, о немедленном созыве народного представительства: Земский Собор станет источником объединения всей России и установления гражданского мира [тел. Р. Т. Аг. 12 декабря]. Все как будто бы соглашались на созыв Земского Собора — в нем спасение: власть должна быть ответственна перед народом. В действительности происходил кавардак.
В городах и уездах шли уже выборы в Госуд. Земское Совещание, положение о котором было утверждено Верховным правителем и выборы в который должны были закончиться не позже 1 января. «Левые» эти выборы бойкотировали. В Иркутске земцы, «долго и честно» поддерживавшие Омское правительство, разрабатывали свое положение о выборах в Земский Собор. Созвать его должна была какая-то новая власть. И действительно, теряла смысл та «левая политика», которую пытался проводить новый состав министров5. «Левые», по выражению «Св. Края», «с миной оскорбленной добродетели отворачивались в сторону» [№ 388], и их мало уже интересовало осуществление проектов Пепеляева о демократизации власти и о предоставлении Гос. Земск. Совещанию законодательных прав. «Долой Правительство», — говорило каждое их слово и каждое их действие.
2. У Верховного правителя
8 декабря Пепеляев выехал из Иркутска для переговоров с Верховным правителем.
Когда видишь Колчака в эти сумбурные дни, невольно поражаешься, до чего люди могут быть несправедливы.
Удивительное спокойствие отмечает Верховного правителя по сравнению с истерикой, которая подчас охватывала его министров. С редким хладнокровием и достоинством отвечает он даже на глубоко оскорбительные по форме требования. У него не видно дряблой растерянности в тяжелый момент, и он как бы стоит над мятущейся толпой.
Вопреки настойчивости Совета министров, Колчак хотел быть с армией и разделять ее судьбу. Скоро, однако, он от нее отделился и поехал вперед с золотым запасом — по-видимому, в значительной степени под влиянием телеграммы Нокса (так рассказывал мне Гинс): для будущего надо было спасти золото, хотя бы ценою собственной гибели. Началась тяжелая страда для Верховного правителя и его восьми «эшелонов».
Эвакуирующиеся из Омска войска и беженцы очень скоро соприкоснулись с лихорадочно двигающимися на восток чехословаками. В распоряжении последних фактически была сибирская магистраль. Чехословаки двигались, не считаясь с распоряжениями ни железнодорожной администрации, ни русских военных властей6. На этой почве происходили столкновения, еще больше обострявшие взаимные отношения. Колчак обвинял чехов в расстройстве движения, которое внесло еще больший сумбур в эвакуацию, дезорганизовало окончательно отступление армии и поставило под угрозу гибели многочисленные транспорты беженцев, санитарные поезда с ранеными и больными. Все попытки добиться соглашения для регулирования движения не достигли цели и приводили лишь к взаимному озлоблению. 28 ноября главноком. Сахаров из Новониколаевска, ссылаясь на заявление начальника Томской ж.-д. линии, обращается к иностранному командованию с указанием на то, что «вмешательство чешских войск опрокинуло все расчеты...». Когда паровозы забираются принудительным порядком и угрозами, невозможна планомерная работа. Указывая на то, что чешские поезда забивают крупные распределительные станции, Сахаров заканчивает:
«Спасти положение еще можно, если чешские войска будут отправляться в числе трех эшелонов в сутки с каждой распределительной станции и будут подчиняться требованиям ж.-дор. администрации»7.
«Плохо было то, что в официальной бумаге заключалась угроза: "Видя перед собою верную гибель, нам не остается ничего, как решиться на последнее средство, которое я здесь не называю"» [ Субботовский. С. 209].
21 ноября после ряда бесплодных обращений посылает протест Жанену и сам Верховный правитель, предлагая чешским эшелонам предоставить половину всех поездов [Последние дни Колчаковщины. С. 116]. Ни Колчак, ни Сахаров, по-видимому, непосредственного ответа не получили. На телеграмму Колчака, в связи с задержанием его поезда на ст. Красноярск, Жанен ответил Третьякову. Ответ этот чрезвычайно показателен. Он начинался так: «Его превосходительству господину Третьякову. Я получил сегодня циркулярную телеграмму Колчака...8 Он обращается к помощи дипломатических представителей по поводу некоторых мелких фактов для того, чтобы представить ряд неопределенных ходатайств, которые трудно удовлетворить даже в нормальное время». Жанен ссылается на саботаж и «жемчужную» (?) забастовку жел.-дор. служащих. В этом — причина дезорганизации. С неуместной и, пожалуй, даже слишком грубой иронией Жанен говорит:
«Я сообщил Занкевичу для адмирала, что его поезд пройдет сперва один, но я бессилен в отношении семи поездов, на 5 больше, чем для продвижения его величества, и на шесть больше, чем для продвижения его высочества великого князя Николая Николаевича... К тому же, повторяю, ежедневно я получаю пять или шесть просьб на так называемые внеочередные поезда, которые при наилучших намерениях удовлетворить невозможно... Я должен добавить, что опубликование телеграммы... адмирала будет, к моему сожалению, рассматриваться чехословаками как вид объявления войны. Соответствующее состояние умов лишит результатов всякое вмешательство, которое я желал бы предпринять для удовлетворения требований положения дня».
Совершенно ясно, что Жанен сделать ничего не мог. Но престиж не позволял признать собственное бессилие. В дневнике Жанен говорит, что чехословаки всегда выполняли его приказания. В действительности же установленный порядок эвакуации — чехи, поляки, сербы, румыны, русские — не мог быть изменен: Сыровой определенно заявил, что, в случае непредоставления чехословацким эшелонам первенства в эвакуации на восток, он не ручается за последствия [Парфенов. С. 115]. При хаосе трудно найти настоящего виновника в каждом отдельном случае. Но не очевидно ли, что эшелоны Верховного правителя, на которые негодовали чехи [Дюбарбье. С. 140], не могли нарушить правильности движения.
Естественно, что иностранные войска подлежали эвакуации в первую очередь. Но здесь не была соблюдена нужная пропорция. И это привело к тяжелым сценам в ближайшем же будущем. Русские негодовали на то, что иммунитетом в смысле транспорта пользовались не только живые силы, но и огромное имущество, принадлежавшее чехословацкому войску. Имуществу (не военному даже) отдавали первенство перед ранеными, женщинами и детьми. Это — факты, которые, к сожалению, оспаривать нельзя9. И как-то дико читать в красноярском «Народном Голосе» охотно перепечатанное враждебными газетами обвинение Колчака в том, что по его вине между ст. Чулим и Новониколаевск замерзло 200 вагонов с беженцами: вследствие запрещения движения встречных поездов, так как эшелоны верховного правителя шли по свободному пути, остановлены были поезда, которые беженцам подавали воду и топливо [цитирую по иркутскому «Делу Народа», № 390].
В такой обстановке произошло и резкое реагирование Колчака на «меморандум» 13 ноября. Нельзя забывать об этом. Ответом был «саботаж» чешскими жел.-дор. комендантами поезда Верховного правителя10. Сами чешские военные власти в Иркутске были бессильны: «Здешние начальствующие лица обещают все сделать, — передает в разговоре по прямому проводу 18 декабря Харитонов секретарю предсовмина, — а в действительности на местах положение не только не улучшается, а ухудшается. Так, напр., несмотря на обещание не задерживать эшелоны Верховного правителя, который сейчас в Красноярске, на ст. Каштан (?) был отобран паровоз и начальник эшелона арестован [Последние дни Колчаковщины. С. 152].
Грондиж уподобляет положение русских и чехов в дни эвакуации положению двух людей, потерпевших кораблекрушение и ухватившихся за одну доску, которая может вынести только одного. Дело было не в угрозах и запугивании: сильнейший должен был выжить, другой — погибнуть в море [с. 533].
Таковым ли в действительности было положение?
* * *
Несмотря на афронт, полученный в Иркутске со стороны «левых», Пепеляев ехал к Верховному правителю с целью убедить его в необходимости превратить Земское Совещание в законодательный орган и таким путем добиться сговора с иркутскими «земцами». Пепеляев подхватывал чужой лозунг, и притом уже фактически изжитый: декабрьская декларация П. Ц. от имени «сибирской демократии» ни о каком Земском Соборе уже не говорила. «Земский Собор» оставался темой для разговоров тех из «земцев», которые не принимали непосредственного участия в подготовке заговора. Попытка же Пепеляева войти в соглашение с конкурирующей силой — Пол. Центром, нашедшим поддержку у чехословаков и выставлявшим лозунгом создание новой власти на «социалистических» основах, конечно, была более чем эфемерна.
У Верховного правителя «волевой» Пепеляев в союзе с братом тем не менее действовал с экспрессией. Он сам достаточно ярко описал свое поведение в телеграфном сообщении со ст. Тайга Совету министров в Иркутске:
«...Я пришел (к) окончательному выводу, что необходим крупный политический шаг, который бы остановил сползание (в) пропасть по инерции. Считаю совершенно необходимым созыв сибирского Зем. Собора... Верховный правитель должен остаться для верховного объединения всех частей России... Два дня я убеждал правителя (в) необходимости Земсобора. Он выдвигал вопрос (об) отречении в пользу Деникина. Я высказался против отречения. (В) вопросе (о) Земсоборе я остаюсь непреклонным. Иного выхода нет. Вчера я и командарм, учитывая грозную обстановку и то, что остается (в) нашем распоряжении несколько дней, послали Верховному правителю на ст. Судженка телеграмму (с) настоянием издания указа о созыве Зем. Соб.11, назначив срок для ответа. Определенного ответа нет. Я больше не нахожу возможным оставаться на посту предсовмина» [Последние дни Колчаковщины. С. 148].
«Мы не были уверены, — вспоминает Гинс, — что Пепеляев не совершит какого-нибудь насилия над Верховным правителем. Поступки и телеграммы премьера казались дикими. Мы отправили ему в ответ резкую отповедь» [II, с. 465]. Пепеляев действительно «почти вымогал решение». Естественно, что адмирал протестовал, так как решения Пепеляева не были вовсе решениями Совета министров, а результатом местной ориентировки, т. е. влияния закулисных дирижеров в пепеляевской армии12.
Колчак поручает ген. Мартьянову выяснить у Пепеляева смысл его ультиматума (Пепеляевы находились на ст. Тайга). Верховный правитель принципиально соглашается на обсуждение в Совмине после приезда в Иркутск поставленного Пепеляевым вопроса. «А посему, — спрашивает Мартьянов, — как прикажете понимать вашу телеграмму: как ультиматум или представление главы кабинета, а также, что означают ваши слова в телеграмме, что «во имя родины вы решились на все и что вас рассудит Бог и народ»?» Пепеляев дает какую-то странную по своей уклончивости реплику: «Я отвечу через некоторое время». В конце концов ответ гласил: «Нашу телеграмму, отбрасывая юридическую ее природу, нужно понимать как последнюю попытку спасти Верховного правителя, помимо его воли, и все дело. Больше я ничего не могу сказать».
Гинс дает такое объяснение несколько непонятному поведению Пепеляева: «Пепеляев обладал психикой, напоминающей взрывчатое вещество... Долго гореть ровным пламенем он не мог. Его телеграмма была взрывом». Объяснение можно найти действительно только в крайне нервной обстановке под влиянием «безумного выступления кучки офицеров». Пепеляевы хорошо относились к адмиралу и едва ли могли принять участие в заговоре против него13. Пепеляев, пропагандировавший отъезд Колчака, в то же время был решительным противником его отставки. Вероятно, не только чувство чести говорило в нем, но и сознание, что с отставкой Верховного правителя крушилась бы идея борьбы с большевиками, от которой Пепеляев не отходил ни на минуту. Я думаю, что мысль об отъезде Колчака вытекала из его намерения привлечь на командный пост Дитерихса, который ставил условием выезд Верховного правителя.
Остыв, Пепеляев сообщает верховному правителю:
«Ген. Каппель передал мне желание в. в., чтобы я прибыл в Иркутск. Для этого я должен быть уверен, что Зем. Собор приемлем для вас, хотя принципиально. Конец моей телеграммы мог быть понят неверно, если забыть основную идею моей деятельности, в силу которой я ни теперь, ни когда-либо ничего не предприму против носителя верховной власти. Мои слова значат следующее: по моему мнению, государственность, в случае непринятия указанного мною шага, погибнет...» [Последние дни Колчаковщины. С. 149].
Колчак никакой оппозиции проектам Пепеляева не оказывал, как свидетельствуют его переговоры с Третьяковым, находившимся в Иркутске, и хотел лишь выяснить мнение Совета министров по столь важному вопросу. Последний не стоял на позиции Пепеляева и склонялся к сохранению старой конструкции Земского Совещания при условии исключения членов по назначению и придания ему законодательных функций. «Все это совершенно совпадает с моими взглядами», — отвечал Колчак. Только Государственное Совещание должно носить местный «сибирский» характер [там же. С. 150]. Соглашался Колчак и на увольнение Сахарова, указывая, однако, Совету министров на то, что «формулировать обвинение можно только по окончании расследования». Верховный правитель предлагал назначить Чрезв. следственную комиссию, чтобы тем самым «прекратить взаимные обвинения фронта и Правительства14.
Тактика Совета министров довольно элементарна. При «демократическом» курсе надлежало вину свалить на наиболее одиозные фигуры. К числу их принадлежал, напр., Сукин. В новом министерстве Сукина уже не было. По-видимому, предполагалось привлечь его к ответственности, как и Гойера. Сукин был даже подвергнут домашнему аресту. Но Колчак телеграфировал: «Я не допускаю придавать ознакомлению Совета министров с нашей политикой характера какого-то следствия. Бывшему управляющему министерством надлежит дать все необходимые разъяснения. И. И. Сукин исполнял указания только мои и Сазонова, и я требую, чтобы вопрос этот (в) Совете министров не выходил из рамок осведомления» [Последние дни Колчаковщины. С. 144]. Позиция Совета еще может быть понята у новых его членов — Третьякова, Червен-Водали, Бурышкина, но она несколько наивна со стороны старых членов кабинета: ведь первое расследование надлежало бы направить по адресу бывшего министра внут. дел, т. е. самого премьера реорганизованного кабинета.
Колчак в эти дни проявил все благородство своей натуры. По красоте духа человек познается именно в такие моменты.
* * *
Увольнению Сахарова предшествовало довольно необычное обстоятельство. Главнокомандующий еще до своей отставки был арестован братьями Пепеляевыми. Иркутское «Дело Народа» [№ 390] объясняло арест чрезвычайно просто. Сахаров-де с момента отъезда из Омска все время пьянствовал. Поэтому и был арестован Пепеляевым... На этом инциденте Сахаров, естественно, останавливается довольно подробно. По его словам, он предложил реорганизовать 1-ю армию в неотдельный корпус и подчинить его Войцеховскому.
«Адмирал поморщился, — рассказывает Сахаров, — и начал уговаривать меня отложить эту меру, так как она может-де вызвать большое неудовольствие и даже волнения, а то и открытое выступление. «Вот, — добавил он, — и то мне Пепеляевы уже говорили, что Сибирская армия в сильнейшей ажитации и они не могут гарантировать, что меня и вас не арестуют»...
Верховный правитель не соглашался. Тогда я поставил вопрос иначе и спросил, находит ли он возможным так ограничивать права главнокомандующего, не лишает ли он этим меня возможности осуществить тот план, который мною составлен и адмиралом одобрен...
Колчак стал очень мягко уговаривать пойти на компромисс; здесь он, между прочим, сказал, что оба Пепеляева и так уже выставляли ему требование сменить меня и назначить главнокомандующим опять ген. Дитерихса... «Хорошо, — сказал адмирал, — только я предварительно утверждения этого приказа хочу обсудить его с Пепеляевыми. Это мое условие»...
Сначала Пепеляевы, видимо, растерялись, но затем генерал оправился и заговорил повышенным, срывающимся в тонкий крик, голосом:
«Это невозможно, моя армия этого не допустит»... Верховный правитель вспыхнул. Готова была произойти одна из... гневных сцен... Но через мгновение адмирал переборол себя. Лицо потемнело. Потухли глаза, и он устало опустился на спинку дивана.
Прошло несколько минут тягостного молчания, после которого Верховный правитель отпустил нас всех. «Идите, господа, — сказал он утомленным и тихим голосом, — я подумаю и приму решение. — Ваше превосходительство, обратился он... — этот приказ подождите отдавать!!!»
На другой день, 9 декабря, поезд Сахарова на ст. Тайга был окружен пепеляевскими егерями, а сам Сахаров объявлен арестованным15. Таким образом, те, которые поднимали знамя введения принципа законности, начинали с явного беззакония. Арест главнокомандующего, конечно, лишь демонстрировал начавшийся развал...16 Верховный правитель, начав переговоры с Дитерихсом, временно главнокомандующим назначил Каппеля17.
Премьер Пепеляев между тем совсем «остыл». Он догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным правителем, но скорее поддерживал его [Гинс. II, с. 466]. Судьба их связала и обоих обрекла на смерть.
* * *
Не только Пепеляев «вымогал» решение у Верховного правителя. В роли «вымогателя» выступил и представитель ат. Семенова, полк. Сыробоярский. В отношении его этот термин был употреблен самим адмиралом.
Выступление Семенова на авансцену как бы вытекало из программы Пепеляева, намеченной еще в Омске и предполагавшей возможность активной поддержки со стороны Японии. У Семенова в Забайкалье была реальная неразложившаяся военная сила. Нетрудно было уже предвидеть, что центральным событиям предстоит разыграться в Иркутске, где у командующего войсками Артемьева не было своих сил. Нужна была помощь Семенова. Пассивная поддержка Японии могла бы парализовать опору, которую находили революционные силы у чехословаков, и распутать запутанный клубок. Вероятно, таковы были рассуждения многих из тех, кто стоял за более тесный союз с Японией, который выдвигал на первые роли забайкальского атамана. Но Верховный правитель слишком хорошо сознавал отрицательную сторону семеновской «атаманщины» и отнюдь не склонен был потворствовать демагогии Семенова и поддерживавших его обществен, кругов. Отсюда вытекала большая настороженность в отношении забайкальского атамана. Сахаров рассказывает, что в дни пребывания Верховного правителя в Новониколаевске в его вагоне происходил ряд совещаний [с. 193]. По словам Сахарова, намечалось два выхода: использование Забайкалья или отход на юг в
Алтайский край на соединение с Анненковым и Дутовым. Адмирал «отверг второй план совершенно и остановился на первом», причем, однако, «категорически отказался отправить золото в Читу»18. С Семеновым шли переговоры о возможности занятия им Иркутска «на случай предупреждения возможных событий». Семенов ответил, что выполнение этого он может взять на себя «только при полном подчинении ему всех вооруженных сил Д. Востока и полосы отчуждения». Колчак запросил главнокомандующего союзными войсками на Д. Востоке, ген. Ойея не вызовет ли назначение Семенова протест держав. Может быть, подобный запрос являлся простой оттяжкой ответа, на котором настаивал представитель ат. Семенова. Это как будто бы вытекает из доклада, который Сыробоярский представил Семенову после посещения Верховного правителя:
«...Не могу же я здесь в пути, в поезде, отдавать такой серьезный и важный приказ, — ответил Колчак на домогание Сыробоярского, — а главное, я совершенно не вижу, что может... это назначение... изменить в реальных действиях атамана? Я считаю, что если ат. Семенов имеет реальные силы, то он и без этого приказа может захватить Иркутск и воздействовать на чехов, а если нет, то и приказ не поможет с его высокими правами и полномочиями» [Последние дни Колчаковщины. С. 159].
Наконец, Колчак не выдержал: «это просто какое-то вымогательство» данного назначения...
Но события не ждали. В Черемхове, близ Иркутска, 21 декабря произошло восстание по директивам Пол. Центра. 23 декабря Колчак получает телеграмму военного министра Ханжина: «Иркутский гарнизон... не (в) состоянии выделить достаточного отряда в Черемхово для восстановления порядка. Необходима немедленная присылка войск Забайкалья... Временное подчинение Иркутского округа а т. Семенову необходимо» [там же. С. 168]. В ответ Семенов получил назначение главнокомандующим вооруженными силами Д. Востока. Очевидно, что без такого назначения Семенов не двинулся бы на помощь Правительству.
Гинс пытается быть конституционалистом до конца. В своей книге он пишет:
«...Верховный правитель, разговаривая со мной и ген. Артемьевым и выяснив положение в Иркутске, принял решение, которого не сообщил ни мне, ни генералу, а именно: назначить ат. Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока.
По существу, едва ли Верх, правитель мог найти иное решение. Положиться на военные силы ген. Артемьева не представлялось возможным, подавление мятежа в Иркутске могло быть произведено только при содействии войск Забайкалья; отсюда логически вытекало назначение ат. Семенова командующим всеми войсками. Нельзя, с другой стороны, упрекать несчастного адмирала, человека глубоко патриотичного, честного и чуткого, но исключительно военного по психологии, не привыкшего и не умевшего усвоить приемов управления через министров, в том, что он в такой тревожный момент не запросил предварительно мнения Совета министров... Назначение ат. Семенова главнокомандующим без ведома Совета министров и без точного определения прав главнокомандующего поставило Правительство в чрезвычайно неловкое и затруднительное положение» [II, с. 473-474].
Итак, «по существу», Колчак был, по мнению Гинса, прав — «оставалось спасти остатки государства на Д. Востоке». Помощь Семенова была необходима. Так рассуждал и Совет министров, иначе заместитель председателя Третьяков не поехал бы в Читу разговаривать с Семеновым. Следовательно, как будто бы Колчак действовал в полном соответствии с намерениями Совета министров. Разговаривать же по проводу с министрами после 23-го было невозможно: у поезда адмирала «связи с Иркутском уже не было». При Колчаке был сам председатель Совета.
Пожалуй, претензии на несоблюдение в таких условиях «конституции» чрезмерны. В сущности, с 23 дек. никакого Совета министров фактически в Иркутске уже не было — 8 министров были в отсутствии. Но главнейшее в том, что Гинс не знал или забыл о процитированной выше телеграмме военного министра. Следовательно, только на последнего могли бы претендовать те министры, которые не были осведомлены о проекте назначения Семенова. Кстати, можно думать, что и для командующего войсками Артемьева ничего неожиданного не было в назначении Семенова, так как 24-го ат. Семенов был запрошен о срочной высылке войск в Иркутск в связи с появлением «революционного штаба» в Глазковском предместье [Последние дни Колчаковщины. С. 168]. Семенов сообщил, что войска его будут в Иркутске 28—29 декабря и что они примут энергичные меры к подавлению восстания. Правительство облегченно вздохнуло и выпустило даже прокламацию, в которой говорилось уже не о семеновских войсках, а о войсках Японии, которые идут из Забайкалья и будут охранять Иркутский военный округ.
Маленькое отступление о неконституционных действиях Верховного правителя достаточно характерно. Слишком легко рождаются обвинения у современников, и слишком легко со страниц мемуаров попадают они на страницы истории: у Милюкова Колчак в данном случае «по привычке» игнорирует Совет министров. Это один из примеров того, как создаются исторические легенды. А вот и другой — из дневника ген. Жанена:
«Иркутск, 11 декабря... Вильтон, прибывший с ген. Дитерихсом, приходил поговорить вчера и сегодня. Мы согласны в том, что адмирал одержим манией величия и обладает наивным лукавством безумных. Стало известно, что он сносился с Семеновым по прямому проводу, побуждая его продвинуться досюда, чтобы перевешать министров, и предлагая ему даже часть поездов с золотом, которые он тащит за собой» [«М. S1.», 1925, III, р. 353-354].
Назначение Семенова еще более обострило отношение чехов лично к Верховному правителю. Причиной послужила телеграмма, якобы посланная Колчаком окружным путем Семенову и предписывавшая ему в целях воздействия на чехословаков воспрепятствовать продвижению их эшелонов через Забайкалье, не останавливаясь даже перед взрывом туннелей на Кругобайкальской жел. дор. Странным образом текст этой телеграммы — на нее любят ссылаться все иностранные свидетели, и особенно чешские мемуаристы, — я нигде не нашел. О телеграмме из русских упоминает только Сахаров, относя ее к ноябрю месяцу [с. 186]... Думаю, что телеграмма эта — один из многих апокрифов19. Угроза непропуска эшелонов раздалась со стороны Семенова, но едва ли не по собственной его инициативе. Это было шумное выступление, адресованное всем, всем, всем (в том числе и адмиралу Колчаку), в котором забайкальский «брат» обращался к чехословакам во имя «общеславянских идей», призывая их помочь «последней борьбе за Россию» и заканчивая требованием беспрепятственного пропуска до Иркутска поездов с русским командованием, ранеными воинами, семьями бойцов и ценностями: «В случае неисполнения вами этого требования я с болью в сердце пойду и всей имеющейся в моем распоряжении вооруженной силой заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и замученной сестрой — Россией» [Парфенов. С. 116].
3. Восстания
По плану «бюро военных организаций», председатель которого Калашников давно уже находился в Иркутске, в пепеляевской армии, отводимой в тыл, должны были одновременно, в момент разрухи отступления, вспыхнуть восстания: в Томске, Новониколаевске, Красноярске и Иркутске. Частично этот план и получил осуществление, но не в том виде, как предполагали зачинщики переворота.
Началось в Новониколаевске 6 декабря. Председатель Совета министров в своей телеграмме в Иркутск характеризовал его как «безумное выступление кучки офицеров под лозунгом мира с большевиками». По словам Сахарова, восстание было как бы провоцировано Ан. Пепеляевым в целях воздействия на Колчака. Предположение это, конечно, неосновательно. Но выступлением полк. Ивакина Пепеляевы воспользовались для того, чтобы охарактеризовать настроение 1-й Сибирской армии и вынудить у Верховного правителя решение объявить о созыве Земского Собора: «Идея Земского Собора, — говорил Пепеляев в том же сообщении Совету министров, — ультимативно развита первой армией». Совершенно прав, однако, Сахаров, когда говорит, что самочинное действие войск под начальством полк. Ивакина было инспирировано и подготовлено теми эсерами или эсерствующими, которые гнездились в военной тайной организации при штабе Пепеляева. Прокламации сибирского военно-социалистического союза поразительно совпадают с творчеством якушевской группы во Владивостоке — это были эсеровские прокламации20. Одна из прокламаций с чрезвычайной наглядностью показывает, что инициаторы восстаний рассчитывали не столько на идейное содержание своих воззваний, сколько на психологию усталости от гражданской войны, при которой призыв к окончанию борьбы мог найти отклик даже в офицерской массе. В воззвании, выпущенном от анонимной «офицерской группы», прямо говорилось:
«Что нам до спасения России, когда 99% не хочет ее, а кто хочет, он желает сделать ценою тысяч жизней других, но никак не своей... Будет, ни капли крови больше — и начнем переговоры с большевиками о мире в залитой братской кровью России. Этим мы в тысячу раз сделаем лучше для России, чем то, что хочет кучка болтунов-созидателей великой России. Бояться нечего: наши требования поддержат народ и братья-чехословаки... Медлить нечего: начнем с Томска. Эти воззвания рассылаются во все части гарнизона, и начальники частей... должны собрать офицеров и взводных 6 декабря...»21
В изображении Сахарова, инициатор новониколаевского восстания — наивный 26-летний офицер, уверенный, что вся Сибирская армия «эсеровская», и рапортующий об этом даже главнокомандующему [с. 188]. Сахаров рассказывает, что до Колчака дошли слухи, что этот «полумальчик», начальник дивизии собирается его арестовать. Колчак вызывает к себе Ивакина и около часа говорит с ним. Тем не менее Ивакин при поддержке губернского земства выступает 6 декабря, пытается арестовать командующего 2-й армией ген. Войцеховского, захватывает с Барабинским полком 1-й Сибирской дивизии город, образует «комитет спасения родины» и объявляет о прекращении борьбы с советами. При столкновении, однако, с полком 5-й польской дивизии восставшие части Ивакина положили оружие. Сам Ивакин был убит.
* * *
Красноярское выступление имело свои специфические черты. Во главе восстания как бы встал командующий первым сибирским корпусом ген. Зиневич. Но, в сущности, это — простая пешка в руках образовавшегося «комитета общественной безопасности».
Заговор подготовлялся давно в «офицерских собраниях» — в действительности же в редакции официальной корпусной газеты «На страже свободы», где устраивались совещания «при участии Колосова и большевиков»22. Сам редактор газеты, Сабашников, — бывш. большевик, секретарь Мищенков — «плехановец», ставший скоро большевиком. Таков весь руководящий персонал газеты, выпустившей в момент нахождения поезда адмирала в Красноярске (здесь произошла задержка на 6 суток из-за недоразумений с чехами) воззвание от имени «группы демократических организаций» с призывом к миру с большевиками и к неподчинению Верховному правителю. Эту компанию Зиневич посвящает в свои планы созыва Земского Собора. Затем Зиневич созывает собрание «демократических организаций», которое от себя уже посылает делегацию к начальнику повстанческой армии Кравченко. От имени этих организаций начинаются переговоры с чехами и французами о задержке Верховного правителя в Нижнеудинске. В целях умиротворения местных элементов командующий войсками ген. Марковский передает командование Зиневичу. Вступив 23 декабря в командование, Зиневич передает управление гражданской частью комитету общественных организаций.
Сумбурному, ничего не понимающему генералу кажется, что он своими действиями предотвратил взрыв в пороховой бочке, остановил паралич власти и спас фронт (фактически своими действиями Зиневич прервал связь адмирала с армией). У комитета нет еще «полной» платформы, не урегулировано еще отношение его с верховной властью. Зиневич обращается с открытым письмом к адмиралу. Как «честный солдат, чуждый всякой политической авантюры и политических интриг», Зиневич предлагает Колчаку не цепляться за власть и передать её Земскому Собору — выразителю воли русской демократии.
Обстановка в Красноярске показательна. Мы можем пойти на митинг рабочих жел.-дор. депо, на котором председательствует коммунист Михайлов, а докладчиками выступают ген. Зиневич, с.-р. Колосов и левый с.-р., вскоре коммунист, Левинов. «Братья-труженики», — начинает свою речь Зиневич. «Сними сначала погоны»... — кричат ему. Большевицкий оратор предлагает не верить Колосову. Власть должна быть советская...
Заканчивается красноярская эпопея образованием большевицкого Революционного Комитета и арестом «братьями-тружениками» революционного генерала. Зиневич нервно заболел. Но это было уже позже23. Раньше, 2 января, Колосов и Зиневич ведут переговоры с военно-политическим комиссаром наступающей бригады Красной армии — с тов. Грязновым. Небезынтересно начинается разговор:
Грязнов. ...Завтра мы займем Красноярск. Третья армия нами отрезана. Ни на какие соглашения не пойдем.
Колосов. А информацию не желаете получить?
Грязнов. Пожалуйста.
Колосов информирует о задачах Пол. Центра в Иркутске, и о переговорах с краевым комитетом партии большевиков, и о желательности переговоров с советской властью. Комиссар спрашивает об условиях. Колосов увиливает.
Грязнов. Меня удивляет, что вы, видный политический представитель, не можете, хотя схематически, угадать точки соприкосновения с нами как с революционной демократией... Нам нужны конкретные шаги.
Колосов. ...Сибирское Народное Собрание должно определить программу мира. Я говорить за него не могу, но не потому, что не имею политической платформы. Наша основная цель — созыв сибирского У. С. для окончательного установления формы власти. Но мы... не закрываем глаза, что у нас нет фронта, и мы не имеем сил его создать против Советской России. У нас есть фронт на востоке против реакции... Я думаю, что на нем придется сосредоточить все силы, объединив их в одном стремлении. Я знаю, что вы отнесетесь отрицательно к идее У. С. Конечно, вы победители, и нам необходимо в этом пойти на уступки... необходимо создать в борьбе с реакцией единый фронт...
Грязнов. Переговоры и политика сближения для совместной борьбы с капиталом всех социалистических группировок до сих пор кончались или неудачей, или простой недобросовестностью, предательским поведением центра и правых социалистических партий... Мы надеемся выйти победителями в мировой борьбе... пролетариат... достаточно пострадал от этих... блокирований...
Колосов. Здесь много говорили об изменении политической физиономии коммунистов и о том, что они теперь совсем иные. На этом многие не только из мелкобуржуазной среды строили свои упования. Слушая вас, я вижу, как много в этом наивности... Будем продолжать разговор в Красноярске лично... Еще два слова: в Енисейске состоялось соглашение земства с отрядом Бабкина, вышедшим с Тасеевского фронта, на условии признания советской власти. Еще раз желаю вам... полного самообладания, дабы не слишком быть опьяненными победой [Последние дни Колчаковщины. С. 179—182].
Затем идут переговоры с Зиневичем о сдаче Красноярского гарнизона. Начбриг был очень разочарован, узнав, что «бандиты» Каппеля не собираются сдаваться и что мир с Пол. Центром вовсе еще не означает ликвидации «Восточного фронта».
Красноярск был сдан. Так закончился переворот «в пользу Полит. Центра». Первая Сибирская армия положила оружие. Остатки ее Пепеляев распустил «до лучших времен». Его последний приказ гласил: «Сибирская армия не погибла, а с нею вместе не погибло и освобождение Сибири от ига красных тиранов. Меч восстания не сломан, он только вложен в ножны. Сибирская армия распускается по домам для тайной работы — до того времени, пока грозный час всенародного мщения не позовет ее вновь для борьбы за освобождение Сибири. Я появлюсь в Сибири среди верных и храбрых войск, когда это время наступит, и я верю, что это время скоро придет»...
Около Каппеля объединяется все, что сохраняет еще организованность и бодрость духа.
11 декабря Колчак в телеграмме в Иркутск так характеризует состояние армии:
«Первая Сибирская армия, отведенная в глубокий тыл и составляющая стратегический резерв фронта, подверглась влиянию пропаганды, и многие части находятся в состоянии полного разложения. В некоторых частях определенно высказываются требования заключения мира с большевиками и обычные эсеровские лозунги. Подтверждением служит сдача сорок третьего и сорок шестого полков в полном составе повстанческим бандам и задавленный в его начале бунт в некоторых частях новониколаевского гарнизона. Следует отметить, что часть офицеров также затронута этой пропагандой и даже выступает активно.
Вторая армия находится на фронте и хотя имеет слабую сопротивляемость, но еще не обнаруживает тех признаков разложения, как 1-я армия. В нее вливаются небольшие добровольческие части, которые, быть может, поднимут ее боеспособность.
Третья армия находится в лучшем состоянии. Многие ее части, несмотря на огромные потери и ряд тяжелых боев, все же сохранили полную боеспособность.
Эти части состоят преимущественно из добровольцев и оренбургских казаков» [Последние дни Колчаковщины. С. 86].
* * *
21 декабря произошло восстание в Черемхове — это была уже прелюдия к иркутским событиям. Началось восстание по прямому телеграфному предписанию Пол. Центра. Мы имеем описание черемховских событий в виде доклада, представленного уполномоченным П. Центра. Устюжанином-Алко.
Восстание вылилось в форму выступления гарнизона, среди которого в ноябре была создана соответствующая организация «военно-социалистического союза» [Последние дни Колчаковщины. С. 165]. Большевики делают поправку, утверждая, что переворот произвел не комиссар Алко, а черемховские рабочие, руководимые коммунистами [«Сиб. Огни», 1922, № 2, с. 85].- Это, пожалуй, вернее. Во всяком случае, коммунистические организации играли первенствующую роль24.
Алко в докладе говорит, что была опасность срыва восстания рабочими, несмотря на «полную договоренность с краевыми коммунистическими организациями» представителей Пол. Центра. Договоренность заключалась в признании невозможности «выкидывать советские знамена» при наличии международных сил. Рабочие, среди которых было много коммунистов, неохотно подчинились таким директивам. Алко утверждает, что организаторы восстания избегали привлекать в широком масштабе черемховских рабочих ввиду специфичности их состава. Русских рабочих вообще было немного, причем все это были случайные элементы, пришедшие из деревни на заработок. Основную массу составляли китайцы и пленные мадьяры — черта, отмеченная еще Уордом [с. 58]25. Между последними и русскими организованными рабочими (коммунистами) существовала довольно тесная связь. Вооружение русских предрешало вопрос о вооружении мадьяр. Это представлялось опасным ввиду острого антагонизма между мадьярами и чехами. Можно было ожидать столкновений с чехословацкими частями, стоявшими в городе и на станции. Очевидно, однако, в расчете на эту рабочую силу предполагалось начать восстание именно в Черемхове.
Движение под руководством военно-социалистического союза происходило в полном и «строгом» соответствии с платформой Пол. Центра — утверждает Алко. Согласно декларации П. Ц., органом политической власти на местах должны были явиться земские и городские самоуправления. Но «борьба с черными силами реакции» фактически заставила в Черемхове создать по иному образцу орган коллективной власти. Черемховский Революционный Комитет на началах паритетного представительства был возглавлен членами партии с.-р., соц.-дем. и большевиков-коммунистов. Таким образом, открыто уже был осуществлен принцип «единого фронта»26.
Круг замкнулся. Сибирское движение началось под лозунгом единого социалистического фронта. Под тем же лозунгом для «революционной демократии» оно заканчивалось после двух лет кровавой борьбы с большевиками27.
Примечания ко второй главе :
1 Автор только ошибочно относит заседание к 22 ноября.
2 Крейчи даже утверждает, что д-р Гирса оказал «немалое влияние» на образование (?) пепеляевского министерства и что чехи видели в нем «заручку добрых отношений» с правительственными кругами [с. 197]. Чешскому соц.-демократу казалось, что новое Правительство могло бы удовлетворить и «земцев» и «социалистов».
3 Сведения об указанном совещании проникли и в газеты. Напр., «Св. Край», № 384.
4 Крейчи подчеркивает особую предупредительность в отношении чешских представителей (Крейчи, Гирса, Благош), которые были посажены на возвышении рядом с ораторами. Ясно, что их присутствию придавали «особое значение». Их ждали для открытия заседания [с. 187].
5 От «общественности» в него вошли Третьяков, Червен-Водали, Бурышкин. Кооператоры отказались выставить своих кандидатов. Любопытно, что Болдыреву назначение Третьякова и Пепеляева казалось резким поворотом «вправо» [с. 276].
6 Объяснение ген. Сырового см. ниже.
7 Отмечу, что мин. пут. сообщения Устругов в период эвакуации все время сам был на линии.
8 Приходится пользоваться текстом, приведенным у Субботовского. Этот автор не принадлежит к числу тех, на которых можно положиться в точности воспроизведения документа.
9 Уполномоченные Красного Креста в особом акте, составленном в Красноярске 15 января, засвидетельствовали то, что пришлось пережить эшелонам Кр. Кр. — как у них отбирали паровозы, воду, топливо, как посылали их поезда на пути, заведомо забитые замерзшими вагонами, и т. д. Уполномоченный 2-й армии под влиянием пережитого застрелился. Красноярский акт подписан пом. главноуполномоченного кн. Куракиным.
10 См.: Кроль. С. 199. Рассказ подп. Малиновского в № 8 «Дней России» воспроизведен в «Чешских аргонавтах». С. 13.
11 «Умоляем вас в последний раз о немедленном издании акта о созыве сибирского Зем. Собора, в лице которого народ возьмет в свои руки устройство Сибири. Мы действуем исключительно во имя защиты родины от большевиков... Мы ждем согласия до 24 часов девятого декабря. Время не ждет, и мы говорим вам теперь, что во имя родины мы решимся на все. Нас рассудит Бог и народ» [там же. С. 146].
12 Пепеляев, по словам Гинса, «забыл о всех текущих делах, не доложил адмиралу ни одного из присланных нами законопроектов и вместо расширения прав и демократизации состава Гос. Зем. Сов. потребовал созыва Зем. Собора». Из этих слов вытекает, что проект указа, предложенный Колчаку Пепеляевым от имени Совета министров, таковым не был.
13 У меня имеются данные, указывающие на то, что жел.-дор. рабочие Омска присылали к ген. Пепеляеву делегацию с предложением встать во главе движения и обещали его поддержать. Пепеляев отказался.
14 Совет министров (телеграмма Третьякова 9 декабря) предъявлял Сахарову обвинение в том, что он «сдал» врагу город, служивший центром возрождающейся России... и нанес удар всему национальному делу. «По мнению Совмина, Сахаров подлежал суду для справедливой ответственности перед родиной по всей тяжести законов военного времени» [Последние дни Колчаковщины. С. 149].
15 В письме к Колчаку 27 декабря Сахаров, излагая подробно историю своего ареста, сам просил о всестороннем гласном и широком расследовании его деятельности [Приложение к «Борьба за Урал», № 348].
16 Сахаров был освобожден подошедшим отрядом Каппеля. И, по-видимому, у Каппеля произошло резкое объяснение с Пепеляевым.
17 Первоначально вновь Колчак хотел назначить на этот пост Войцеховского, но тот, по словам Сукина, отказался.
18 Семенов захватил в свои руки первый эшелон с золотом, отправленный в сентябре во Владивосток [Будберг. XV, с. 316]. Это самоуправство могло объясняться предвидением падения Омска и желанием обеспечить себя деньгами. Только полная неосведомленность ген. Жанена может объяснить все его рассуждения о передаче Колчаком золота Семенову. Мы уже отмечали ту щепетильность, которую в отношении золотого запаса проявлял все время Верховный правитель.
19 Существование такой телеграммы решительно опровергает подчас хорошо осведомленный в закулисных сибирских делах Ган (Гутман) в «Белом Деле» [III, с. 174].
20 Многих могло ввести в заблуждение то обстоятельство, что военная эсеровская организация приняла старое большевицкое наименование в Сибири — военно-социалистического союза.
21 Последние дни Колчаковщины. С. 85. О восстании в Томске перед захватом его Красной армией я, к сожалению, никаких характерных деталей не мог найти.
22 «Последние дни Колчаковщины»; «Красн. Лет.». X, с. 218.
23 Зиневич был расстрелян большевиками.
24 При выступлении, между прочим, был убит начальник милиции Малиновский, старый член партии с.-р.
25 Надо иметь в виду, что это явление, в той или иной степени, присуще было всей Сибири. У меня нет точных статистических данных, но показательно, что на одном Урале к концу 1916 года исчислялось на общую цифру рабочих в 178 630 человек, 53 434 военнопленных и 10 тыс. китайцев. На некоторых крупных предприятиях процент военнопленных доходил до 44 [ Сидоров К. Рабочее движение в России в годы империалистической войны. — «Очерки по истории окт. революции». Т. I, с. 216]. Несомненно, все это не могло не оказывать влияния на несколько специфический характер сибирского «пролетариата».
26 В г. Зиме состав Комитета был исключительно коммунистическим [Последние дни Колчаковщины. С. 197].
27 Я не останавливаюсь на разрозненных выступлениях в отдельных городах, не имевших непосредственной организованной связи с общим планом, который пытались осуществить «революционные» кадры. Пользовались каждым поводом для того, чтобы внести сумятицу в тылу. Напр., поводом для восстания 12 декабря в Верхоленске послужил приказ об избрании делегатов на Государственное Совещание. Восстанием руководил представитель эсеровской партии. Местные коммунисты (около Верхоленска) немедленно, конечно, примкнули к восстанию [сведения заимствованы из № 1 «Зем.-Нар. Газ.» в Иркутске].