Основная нагрузка, конечно, пришлась на Севастополь. Сюда подходили главные силы: части Корниловской, Алексеевской, Марковской и Дроздовской дивизий, штаб армии Кутепова, штабы стрелковых корпусов. Здесь же грузился штаб главнокомандующего. Несмотря на протесты капитанов, суда вскоре были загружены сверх всякой меры. Транспорт «Херсон», например, принял части Дроздовской и Марковской дивизий, множество отдельных, в том числе бронепоездных, команд, часть Самурского полка, кавалерийские части. Всего свыше семи тысяч человек. Кроме того, он взял на буксир пароход «Тайфун» и баржу, тоже перегруженные. И все же свыше ста человек алексеевцев, когда в город уже входили красные части, девать было некуда. Врангель лично приказал поместить их на тоже перегруженный транспорт «Саратов», где находился со своим штабом Кутепов. Последний, со свойственной ему безаппеляционностью, дал им 10 минут на погрузку, а все их личные вещи приказал выбросить за борт{293}.
Далеко не всем, решившим покинуть Россию, это решение далось легко. Многие понимали, что уходят навсегда. Здесь, на пристани, в один момент рвались казавшиеся еще совсем недавно неразрывными служебные, дружеские и семейные связи. Иногда на пристани возникали полные трагизма сцены. Тот же Орлов так описал одно событие. Когда уже отчалил последний пароход «Дооб», на пристань прибежала мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота. Она умоляла сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег{294}. Как потом стало известно, он пять лет спустя эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 г. группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.
Другую полную трагизма ситуацию описал С. Смоленский.
Во время погрузки в Севастополе, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Смоленский приводит цитату из дневника капитана Стаценко, свидетеля этих событий: «...чего ждать? Вопрос казался всем неразрешимым. «Авось», кто-нибудь возьмет, «авось», что-нибудь подвернется. Но находились все же такие, которые не выдерживали «игры нервов»: с проклятиями уходили от пристани. Были другие. Они окончательно расставались со всем — стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы, один за другим. Нашел психоз, только крики более стойких: «Господа? Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!» — смогли остановить малодушных. На моих глазах офицер нашего полка застрелил сперва своего коня, а затем пустил себе пулю в лоб. Поручик Дементьев, бывший со мною, стал просить меня дать ему мой револьвер. «Обожди еще. Стреляться рано, — ответил я ему. — Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб»{295}.
О большом смятении чувств уходящих в изгнание говорит хотя бы такой факт. Всем погрузившимся было предложено еще раз подумать над своим решением — пожелавшие еще могли вернуться на берег. После этого все суда, находившиеся на внешнем рейде, обошла самоходная баржа и, собрав раздумавших покидать Россию, вернула их на пристань. Тем не менее, когда корабли шли к Босфору, неожиданно члены команды буксира «Язон» ночью перерубили буксирный канат, соединявший его с транспортом «Эльпидифор», и вернулись в Россию.
О том, как вел себя в этой обстановке Врангель, все очевидцы едины во мнении — действовал он твердо, энергично и уверенно. В день ухода кораблей из Севастополя он приказал снять с охраны порта юнкеров-сергиевцев, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал: «Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы едем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга»{296}. После этого он снял свою корниловскую фуражку, поклонился земле и отбыл на катере на крейсер «Корнилов». За ним погрузились на «Херсон» юнкера. Последним от берега отчалил начальник обороны Севастопольского района генерал П.Н. Стогов.
Около 15 часов 14 ноября Врангель на катере обошел суда, стоявшие на рейде Севастополя, всех поблагодарил за службу и еще раз предупредил, что впереди новые лишения и неопределенность. Из города уже доносилась пулеметная и ружейная стрельба. Однако еще и в ночь на 15 ноября небольшая часть запоздавших частей была снята с берега у Стрелецкой бухты.
Значительно сложнее проходила эвакуация в Феодосии. В этом городе размещались кубанское правительство с его управлениями и службами, сюда же должен был отступить и Кубанский корпус. Сначала здесь все было спокойно. Правда, была угроза нападения «зеленых», но против них были высланы юнкера и офицеры резервного батальона, и напряженность была снята. Катастрофа наступила совершенно неожиданно. Еще накануне вечером члены кубанского правительства во всю веселились на благотворительном вечере, сбор от которого должен был пойти в пользу кубанских войск. Там же произошла пьяная драка с участием министра финансов Гаврика, полковника Кулика и генерала Ходкевича, а на другой день был получен приказ о том, что на погрузку Феодосии дается 72 часа.
По воспоминаниям капитана 1-го ранга Н.П. Гутана, погрузка на корабли здесь началась 12 ноября. Накануне начальник военно-административного района генерал-майор Савищев проинформировал капитана 1-го ранга С.И. Зеленого — командира транспорта «Дон», временно назначенного старшим морским начальником в этом порту, что необходимо рассчитывать на эвакуацию 20 000 человек. Однако последнему нужно было постоянно находиться на своем корабле, и необходимые подготовительные работы в масштабе порта он провести не успел. Бастовали грузчики, и взять необходимое количество продовольствия и угля не удалось. Сменивший его капитан 1 -го ранга И.К. Федяевский прибыл из Севастополя слишком поздно и не мог решить, кого погружать первым, так как большинство прибывающих для эвакуации тыловых частей успели обзавестись разрешениями на внеочередную погрузку. Порядок соблюдался плохо, и на молу у каждого транспорта образовались целые таборы{297}.
Для кубанцев на рейде стояло два парохода «Дон» и «Владимир». На каждый из этих пароходов войсковым правительством были назначены коменданты. До 4-х часов дня, пока в город не прибыли фронтовые части, погрузка шла организованно. Но потом в порт прибыл командир Кубанского корпуса генерал Фостиков, назначенный начальником обороны феодосийского района обороны. Он поднялся на транспорт «Дон» и в резкой форме приказал всем, кто уже занял там места, покинуть судно. Вслед за этим Фостиков сменил комендантов от войскового штаба своими, корпусными, и заявил, что в первую очередь будут погружены его казаки.
Началась паническая разгрузка. Часть тыловых воинских учреждений и служб сошла добровольно, другим сообщили ложную весть, что Перекоп снова взят белыми и обманным путем очистили пароходы. Суда стояли порожними, драгоценное время уходило, а войска все не прибывали. На следующее утро под председательством Фостикова состоялось совещание, на котором был выработан новый план эвакуации. К этому времени в значительном количестве с фронта прибыли воинские части и скоро в порту уже находилось свыше 10 000 человек. Все они плотным кольцом окружили ограду единственного входа на причал. На «Владимир» вместе с обозами, хозяйственными тыловыми частями грузилась Кубанская Рада, а на «Дон» — исключительно части генерала Фостикова. Остальные войска стояли смирно на пристани, ожидая, что места и им хватит. Однако вскоре выяснилось, что «Владимир» больше 5 000 человек вместить не может, а нужно было забрать свыше 10 000. Капитан парохода протестовал, требовал прекратить погрузку, иначе корабль может перевернуться, но с его предупреждениями никто не считался.
К вечеру, когда погрузка была все же закончена, в порт вдруг прибыли еще и части терско-астраханской дивизии генерала Агоева. Они подошли в полном беспорядке подразделениями и стали требовать, чтобы их тоже забрали. Стали прибывать и еще какие-то части. На пристани и прилегающей вплоть до самого центра города территории скопились тысячи обезумевших людей, осыпающих бранью тех, кто уже погрузился. В военном порту, где стоял под погрузкой «Дон», раздавались команды открыть по нему огонь и даже поставить на прямую наводку орудия. Фостиков нигде не показывался, и, в конце концов, оставшимся на пристани объявили, что из них на борт возьмут еще 400 человек. Когда спустили трап, вся толпа заревела и бросилась на пароход. Началась несусветная давка. Люди стали сталкивать друг друга в воду. Трап затрещал. Комендант приказал поднять его и заявил, что больше ни одного человека на борт не возьмет. На пароходе была подана команда — рубить канаты. Вскоре подошли еще два маленьких парохода: «Аскольд» и «Корнилов», они в какой-то мере разрядили ситуацию, но не надолго. На «Владимире» в это время при норме 5 000 человек находилось уже 11 800.
Нервозность людей еще больше усилил пожар на артиллерийском складе в трех верстах от порта, а не разобравшийся в обстановке командир американского крейсера приказал открыть по складу огонь из орудий. К утру 14 ноября вдруг вспыхнул пожар уже непосредственно в порту. Горели пакгаузы, между которыми лежали штабеля ящиков со снарядами. Взрывов удалось избежать — срочно выделенные подразделения кубанцев сбросили ящики в море. Вскоре ни одно судно больше не могло принимать никого. Перегруженные сверх всякой меры они вышли в открытое море в то время, когда на пристани оставалось еще свыше пяти тысяч человек, в том числе из Донского и Кубанского корпусов. Из иностранных судов в эвакуации людей в этом порту небольшое участие приняли французский крейсер и американский миноносец