Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а лишь о сохранении власти.
17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выдвинуть из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой. Я телеграммою от 18-го октября за № 03533 ответил, что «при малочисленности конной дивизии — переброской 1—2 дивизий дела не решить». Остающиеся части Кавказской Армии, ввиду их малочисленности, я предлагал свести в отдельный корпус, оставив во главе его генерала Покровского.
Стратегическое решение напрашивалось само собою — объединение сосредоточенных в районе Купянска 4-го Донского, 3-го Конного корпусов, Терской отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной кубанскими дивизиями и использование для управления конной массой штаба Кавказской армии. На этом решении настаивали все три командующих армиями, в том числе и генерал Май-Маевский, но в желании старших военачальников, армии и общества видеть меня во главе войск, действующих на главнейшем направлении Вы уже видели для себя новую опасность. Еще при взятии Царицына, когда бывший все время начальником штаба моей армии генерал Юзефович предложил сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся «первыми войти в Москву». Теперь падение обаяния Вашего имени Вы видели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из Кавказской армии были взяты только две дивизии, и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить все три с половиной дивизии, но время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска терпели поочередно поражение. Еще 21 ноябри Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что после детального обсуждения «отказываетесь от предложенной мною перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежный отход в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для нового назначения, «принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы». Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось, единственное, что еще можно было сделать,— это попытаться вывести армию из-под удара, вывести армию и, отведя ее на соединение с Донской армией, прикрыть Ростовское направление. Я это сделал после тягчайшего 550-верстного флангового марша.
По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, тревога, неудовольствие росло: общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.
Вы видели, как пало Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9 декабря я подал Вам рапорт с подробным указанием на причины постигших нас неудач и указанием необходимости принятия спешных мер для улучшения нашего положения.
Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона и т.д. Ничего сделано не было, и в ответ на рапорт мой последовала телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме» и «требованием беспрекословного повиновения».
В середине декабря имел необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и конская мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и т.д.) с генералами Покровским и Сидориным, просил их прибыть в Ростов для свидания со мною. Телеграмма эта была сообщена мною в копии генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями, в коей указывалось на недопустимость моей телеграммы и запрещался командующим выезд из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших близких помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы это впоследствии пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действует самовольно.
Между тем в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном Вами ему поручении, и заявление его Вашим штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял Генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли неизвестно для меня кем командированные два агента контрразведывательного отделения братья Карташовы. Последние вели специально против меня агитацию среди казаков, распространяя слухи о моих намерениях произвести переворот, опираясь на «монархистов», и желании принять «германскую ориентацию».
В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25 декабря я написал Вам рапорт, указывая на необходимость удержания Новороссии и Крыма и на неизбежность развала на Кубани, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи в связи с пребыванием моим в столь тяжелое для Родины время «не удел», не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при полной самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссийска стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником генерала Шиллинга по военной части. 28 января, вдень моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что «ввиду оставления Новороссии должность помощника главноначальствующего замещена не будет».
В Новороссийске за мной велась Вашим штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах новороссийских агентов контрразведывательного отделения Вашего штаба аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а Генерал-Квартирмейстер Вашего штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то «внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе».
Усиленно распространяемые Вашим штабом слухи о «намерении моем произвести переворот» достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии с чрезвычайной миссией г-н Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена от его правительства депеша, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мной «перевороте». При этом г-н Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения.
Он просил меня, буде я найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу.
Я ответил ему, что не могу допустить и мысли о каком-то ни было выступлении против начальника, в добровольное подчинение которому сам стал, и уполномочил его передать его правительству, что достаточной порукой сказанного является данное мною слово и вся прежняя моя боевая служба.
В рапорте от 31 декабря за № 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г-ном Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне.
Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, потеряв веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку и уехал в Крым «на покой».
Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунгом «борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта», вызвало бурю страстей.
Исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок вещей. Во мне увидели человека, способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов объявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после падения Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на это место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представителей духовенства, народов Крыма просили Вас о том же. На этом же настаивали представители союзников.
Все было тщетно.
Цепляясь за ускользавшую из рук Ваших власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».
8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру» и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных, невзирая на их высокий чин и положение».
Одновременно приказом были уволены в отставку я и бывший начальник штаба моей армии генерал Шатилов, а равно и ходатайствовавшие о моем назначении в Крым — генерал Лукомский и адмирал Ненюков.
Оба приказа появились в Крыму одновременно — 10 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой убеждал его как старый офицер, отдавший Родине 28 лет жизни, рада блага ее подчиниться требованию начальников.
Затеявшего подлую политическую игру не было необходимости разгадывать, и его имя громко называлось всеми.
Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это вы мне передали через англичан. Переданное таким образом подробное предложение может быть истолковано, как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так ус