Ленский Владимир Яковлевич
Трагедия брака
Владимир Ленский
Трагедия брака
...Однажды Ольга Викторовна проснулась с страстным желанием поехать в город. Она уже две недели не видела петербургских улиц, не слышала городского шума, не гуляла по Невскому. На даче, правда, хорошо, погоды стоят великолепные, солнца столько, что не знаешь, куда от него деваться -- но скучно, смертельно скучно! Один и тот же парк, один и тот же вокзал, одни и те же лица, нарочито праздничные, скучающие и глупые. Ей необходимо поехать, освежиться, окунуться в шумную, живую, кипучую жизнь города. Если она сегодня не поедет, она чувствует, что заболеет. Ею начинает уже овладевать тоска, апатия, бессилие. А вчера ее всю ночь мучила мигрень...
-- Ну что ж, поезжай, -- сказал Кедров, пожимая плечами, удивляясь ее горячности и возбуждению, с каким она говорила о поездке.
Он, впрочем, вполне понимал ее желание -- прокатиться в город; могла же она, действительно, соскучиться за две недели тихой однообразной дачной жизни. Но, слушая ее, он невольно вглядывался в ее порозовевшее от волнения лицо и насторожившимся слухом улавливал в ее голосе какие-то беспокойные, тревожные нотки, словно она страшно боялась, что он вдруг откажет ей и не возьмет ее с собой в город. И чем внимательней он смотрел на нее и вслушивался в звуки ее голоса, тем сильней убеждался в том, что ей нужно зачем-то быть сегодня в городе, что эта поездка таит в себе какую-то важную для нее цель, которую она скрывает от него...
Они вышли из дому об руку, он -- немного хмурый, с утомленным, покрытым болезненной желтизной лицом, с уныло висящими вниз усами, она -- свежая, розовая, хорошенькая, веселая и счастливая. Оттого, что он был ниже ее ростом, некрасив, немолод, рыжеват и лысоват, в то время как она была очень молода и необыкновенно изящна и красива -- дачники прозвали их Менелаем и Еленой. Прозвище это, вероятно, дано было им по их внешнему несоответствию, которое так резко бросалось в глаза, что при взгляде на них, невольно приходило в голову это сравнение. Но для Кедрова оно было источником постоянных подозрений, мучений, сомнений, ревности. Он не мог допустить, чтобы это была просто невинная шутка; люди очень злы, и если дают кому-нибудь прозвище, то непременно меткое, имеющее под собой почву. Если он и его жена стали для дачников Шувалова Менелаем и Еленой, значит что-то есть, что послужило поводом для подобного сравнения, что, может быть, уже знают все и чего не знает только он один. Эта мысль сводила его с ума; он не смел допрашивать жену, имея очень мало данных для подозрений, но следил за каждым ее шагом, взвешивал каждое ее слово и каждый взгляд и ревновал решительно к каждому, кто приходил с ней хоть в малейшее соприкосновение. У него было, хотя единственное, но достаточно сильное основание для подозрений: Ольга Викторовна не любила его, и он это знал...
Сидя в вагоне против жены, он изнывал, мучился от неизвестности: для кого она едет в город? Он перебрал в уме всех знакомых, и ни на ком не мог остановиться. Между ними не было ни одного, кто мог бы, по его мнению, заинтересовать Ольгу Викторовну. "Не Аргонский же, этот пошляк, лгун, пустоголовый фразер?!"
Он предпочел бы сразу узнать все и принять беду, чем бессильно метаться в догадках и предположениях. Ему хотелось схватить жену за руку и крикнуть: "Кто? Только скажи -- кто тот, к кому ты сейчас едешь?.." Его лоб покрывался горячим потом, он в изнеможении откидывался на спинку дивана и закрывал глаза. "Не может быть, чтобы это был Аргонский!.." Но вспоминая это имя, он чувствовал неприятное сосание под ложечкой, и от ревности у него холодели руки и ноги. Он чуть приоткрывал веки и украдкой смотрел на жену. Ее розовое лицо, положительно, выглядело счастливым. Кедров с трудом удерживал в груди глубокий тяжелый вздох...
На финляндском вокзале они расстались. Ольга Викторовна должна была навестить двух знакомых дам, оставшихся на лето в городе, примерить у портнихи новое платье, кое-что купить в пассаже и в гостином дворе. Кедрову же предстоял обычный прием больных в лечебнице на Вознесенском проспекте, где он принимал по женским, детским и накожным болезням. Обедать они решили в "Вене" на Малой Морской, где и условились сойтись в пять часов пополудни...
Мысль об Аргонском не оставляла Кедрова и в лечебнице. Принимая больных, осматривая и расспрашивая их о ходе болезни, он мучительно думал: "У них где-то назначено свиданье... это несомненно... Но где? Где?.." Исследуя больную, он вдруг, под влиянием своих тревожных мыслей, оставлял ее, отходил к окну и несколько минут задумчиво барабанил пальцами по стеклу. Опомнившись и заметив, что больная лежит и ждет, он сердито, грубо кричал:
-- Что же вы, черт возьми, лежите?.. Одевайтесь!.. Я не могу на каждого больного тратить по целому часу!..
И начинал взволнованно бегать из угла в угол, раздражаясь от испуганного взгляда торопливо одевавшейся пациентки...
Имя Аргонского, казалось, заполнило все извилины его мозга и приводило его в такое волнение, что он готов был сорвать белый халат, оставить больных, лечебницу и броситься на поиски жены. Но где ее искать?..
Аргонский был театральным рецензентом одной, очень распространенной и весьма двусмысленной по репутации, газеты. Это был рослый, красивый, веселый, но недалекий парень, страстно любивший сцену и оставшийся за ее бортом вследствие полного отсутствия сценического дарования и только изредка выступавший в любительских спектаклях. Из любви к сцене и актерам он брил бороду и усы и имел настоящий актерский вид Кедров невзлюбил его сразу за его фамильярное отношение к нему и к его жене. В первый же день знакомства Аргонский стал говорить ему "ты" и чуть ли не каждая пять минут целовал ручку Ольге Викторовне. При этом он смотрел на нее и разговаривал с ней с таким видом, словно она, как и вообще все хорошенькие женщины на свете, создана только ради него одного. С Кедровым же он обращался так, словно тот около своей жены решительно ничего не значил; он как будто милостиво прощал ему то, что тот был мужем Ольги Викторовны.
В его присутствии Кедров всегда раздражался, противоречил ему, старался уличить его во лжи; последнее ему часто удавалось, так как Аргонский любил прихвастнуть и приврать о своих небывалых успехах на сцене. Веселость и жизнерадостность Аргонского била Кедрова по нервам, и он нередко говорил ему с прямой откровенностью ненависти, что только глупые люди могут быть всегда так жизнерадостны, как он. Аргонский добродушно смеялся и фамильярно, снисходительно похлопывал его по плечу.
-- Прощаю тебя, -- говорил он с актерским пафосом: -- потому, что ты хороший эскулап!..
А нахальные глаза его как будто хотели сказать: ладно, говори, что хочешь; ты мне, брат, вовсе не нужен, и я тебя только терплю, потому что ты муж хорошенькой женщины, которая мне нравится...
У Кедрова от злости перекашивалось лицо; он терялся от его безграничного нахальства и не знал, как сократить этого самодовольного нахала. Он ревновал к нему жену, не отдавая себе отчета в этой ревности, объясняя свою ненависть к нему его глупостью, нахальством, бесстыдным хвастовством и невыносимым самодовольством. Давно мечтая о том, чтобы порвать с ним знакомство, Кедров все же не мог побороть крайней мягкости и деликатности своего характера, не позволявших ему обойтись с рецензентом чересчур уж грубо и резко. Иногда, впрочем, в отсутствии Ольги Викторовны, Аргонский делал вид, что она нисколько его не интересует и что он приехал к ним исключительно, из любви и дружбы к Кедрову, которого он в таких случаях посвящал в свои мечты и планы относительно своей будущей сценической деятельности. Кедров также, в отсутствии жены, относился к Аргонскому более миролюбиво и снисходительно, прощая ему хвастовство и даже его непозволительное самодовольство. Но едва лишь появлялась между ними Ольга Викторовна, как рецензент тотчас же принимал по отношению к Кедрову презрительно равнодушный вид и своим явным, нахальным ухаживаньем за его женой приводил Кедрова в бессильное, глухое бешенство...
* * *
Войдя в ресторан, Кедров сразу увидел Ольгу Викторовну, сидевшую за одним из столов около окна; против нее, спиной к нему, сидел мужчина с знакомым ему, ненавистным затылком. "Так и есть!" -- подумал Кедров, чувствуя снова неприятное, тоскливое сосание под ложечкой. Ольга Викторовна заметила его издали и густо покраснела; но тотчас же подавила свое смущение и овладела собой.
-- Представь себе, какая неожиданная встреча! -- оказала она, громко смеясь и кокетливо закатывая глаза: -- Ты можешь подумать что это условленное свиданье и приревновать меня к Аргонскому!..
Рецензент тоже засмеялся и дружески похлопал Кедрова по плечу.
-- Ну, что, эскулап, как живешь? -- спросил он, но таким тоном, как будто хотел сказать: не беспокойся отвечать, это я так, для приличия...
Кедров долго не мог заставить себя войти в их разговор и угрюмо молчал, опустив глаза в тарелку. Если Аргонский обращался к нему с вопросом -- он делал вид, что не слышит, или бормотал в ответ что-то невнятное, нетерпеливо передергивая плечами. Беспрерывный, возбужденный, отрывистый смех жены раздражал, бесил его; в течение всего обеда он только раз взглянул на нее и встретил ее спокойный, затянутый непроницаемой пленкой лжи, взгляд...
Ольга Викторовна была очень весела; она пила вино, немного опьянела, оживленно болтала, кокетничала и через стол давала целовать Аргонскому свою ручку в черной ажурной перчатке. При этом она каждый раз, смеясь, спрашивала мужа:
-- Ты не ревнуешь? Нет?.. -- и объясняла Аргонскому: -- Он у меня удивительно неревнивый, и я его за это страшно люблю!..
-- Это хорошая черта, -- соглашался тот, и целовал ее руку гораздо выше, чем позволяет приличие, словно испытывая "неревнивость" Кедрова...
К концу обеда Ольга Викторовна объявила мужу, что они втроем поедут в "Буфф" смотреть "Веселую Вдову": у Аргонского случайно оказались в кармане три бесплатные контрамарки на места второго ряда в партере. Слово "случайно" застряло у Кедрова в мозгу. Он не сомневался уже, что эта случайность была заранее условлена. Он внезапно раздражился, вышел из себя: