нувшим голосом:
-- Послушай... не находишь ли ты, что твое поведение по отношению ко мне крайне... легкомысленно и... неделикатно?..
Аргонский спокойно, с легким удивлением приподняв одну бровь, посмотрел на него.
-- Я не понимаю, о чем ты говоришь, -- сказал он с пренебрежением, с каким обычно разговаривал с ним.
-- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! -- уже с раздражением возвысил голос Кедров: -- Ты привык вращаться в обществе актрис, кокоток и проституток и с порядочными женщинами не умеешь себя держать!..
-- Теперь я начинаю понимать тебя, -- с тем же невозмутимым спокойствием, но уже видимо заинтересованный, проговорил Аргонский, подливая себе в чай коньяку: -- Ты, кажется, ревнуешь меня к своей жене?..
-- Не употребляй, пожалуйста, этого глупого слова! -- вспылил Кедров. Ревность тут ни при чем!.. Я просто хочу сказать, что ты обращаешься с моей женой -- как с женщиной, которую ты совершенно не уважаешь! Этим ты оскорбляешь и ее и меня! Вот и все!..
Аргонский пожал плечами, но ничего не сказал. Он медленно помешивал в стакане ложечкой, как будто раздумывая, как ему отнестись к словам Кедрова -- всерьез, или в шутку... Высказав первую, мучившую его мысль, Кедров, казалось, успокоился и сидел неподвижно, уставившись глазами в синеватые сумерки сада; только дрожавшие на коленях руки выдавали его волнение...
Несколько минут прошло в глубоком молчании. Заговорил первым Аргонский, тихо, спокойно, дружеским тоном, каким он говорил с Кедровым только в отсутствии его жены:
-- У тебя, брат, нервы расстроены, ты, должно быть, не совсем здоров, и оттого так подозрителен. Уверяю тебя, что у меня не было и нет никаких видов на твою жену. Она -- прелестная женщина, и не скрою, очень мне нравится, но не настолько, что бы у меня явилось желание разрушить ваш союз и обременить себя супружескими обязанностями. Ты не можешь заподозрить меня в этом... И потому -- плюнь на эту историю и давай лучше выпьем!.. Неужели ты не веришь своей жене?..
Он налил две рюмки коньяку, чокнулся и выпил. Кедров, не притрагиваясь к своей рюмке, взволнованно, раздраженно возражал:
-- Я действительно не могу заподозрить тебя в желании обременить себя семьей. Это совсем не входит в твои расчеты!.. Гораздо приятней тайком пользоваться чужой женой, оставляя заботы о ней ее законному мужу... И потом, что за вопрос -- верю ли я своей жене! Женщине нельзя ни верить, ни не верить! Ты сам это хорошо знаешь. Тут весь вопрос заключается в том: верю ли я тебе?.. А я тебе не верю!..
Аргонский усмехнулся и снова пожал плечом.
-- У тебя странный взгляд на мужчину и женщину. По-твоему выходит, что женщина -- существо совершенно безвольное, которое отдается каждому, кто только пожелает? Так, ведь?..
-- Ничего подобного! -- возмутился Кедров: -- Женщины очень падки на комплименты, на ухаживанье, в особенности, если долго бывают лишены их. Но принимая ухаживанья, порядочная женщина никогда не думает о том, что это ее к чему-нибудь обязывает. Ей приятно нравиться, приятно поклонение, но она далека от того, что преследует мужчина, поклоняясь ей!..
-- Ты наивен, как ребенок, -- сказал Аргонский, спокойно закуривая папиросу, словно между ними был только дружеский, принципиальный спор и больше ничего. -- Ты слишком идеализируешь женщину...
-- Женщина в тысячу раз чище и порядочней мужчины! -- воскликнул Кедров, выведенный из себя его спокойствием. -- И если она падает, то только благодаря тому, что какой-нибудь подлец, беспрерывно действуя на ее женское тщеславие лестью и комплиментами, нахально овладевает ею, воспользовавшись ее минутным замешательством или просто ее физической слабостью, благодаря которой она не могла отразить нападения!.. Я не говорю о порочных и уже развращенных женщинах, изменяющих мужьям по собственной инициативе. В большинстве случаев, -- измена жены -- ни что иное, как насилие со стороны ее поклонника!.. Ты, может быть, никогда не думал об этом, потому что не был еще в положении мужа. Ты вдумайся и пойми, какую гнусную подлость совершают эти холостяки, обольщая чужих жен!.. Ведь, это делается ими ради одной простой, физической потребности их тела! Им нужна женщина, но не жениться же только ради этого! Проститутка же требует денег и притом, может наградить еще скверной болезнью. А тут -- и не стоит ничего, и нет опасности заразиться, и все-таки, более или менее, поэтическая обстановка, с намеками на любовь... И ради этого они развращают чистых женщин, губят их жизнь, разбивают семьи!..
Кедров от волнения не мог дальше говорить. Последние слова он произнес с дрожью слез, видимо душивших его. Помолчав и успокоившись немного, он говорил уже тихо и грустно:
-- Я совершенно ясно видел твои намерения, и потому и решил просто и откровенно объясниться с тобой. В таких случаях соперники, обыкновенно, стараются оскорбить друг друга, потом дерутся на дуэли. Но разве дуэль решает вопрос? Разве она может помочь чему-нибудь... Нет, здесь она совсем не нужна... Пусть я покажусь тебе смешным, но я хочу, чтобы ты понял меня, мой страх, мою тоску и боль перед тем, что ты собираешься сделать с нами. Уверяю тебя, это не ревность!.. Если бы вы, действительно, любили друг друга, я молча перестрадал бы свое горе и дал ей возможность соединиться с тобой. Но, ведь, этого нет, ты не любишь ее, тебе она нравится, как и всякая хорошенькая женщина, и ты не прочь, если возможно, позабавиться ею, удовлетворить потребность твоего здорового, всегда голодного в этом смысле, тела... А она... я готов поклясться чем угодно, что у нее ни на одну минуту и в мыслях не было того, чего ты добиваешься от нее! Она об этом не думает так же, как не думает упасть в пропасть дитя, ходящее по краю ее. И от тебя зависит -- столкнуть или удержать это дитя над пропастью... Если случится то, к чему ты влечешь ее -- я не... переживу... И тогда она -- погибла... Ты не должен так легко относиться к этому... Я... требую... я прошу...
Он закрыл глаза ладонью, из-под которой вдруг потекли слезы. Он отвернулся и, достав из кармана платок, весь затрясся от сдерживаемых рыданий...
Аргонский казался смущенным, растерянным; блуждая по сторонам глазами и стараясь придать себе самый невинный и беспечный вид, он деланно веселым тоном проговорил:
-- Ну что за ерунда, право!.. Ты преувеличиваешь, старик!.. У тебя просто нервы расходились!.. Ну что такое, если я и поухаживал немного за Ольгой Викторовной? У меня решительно никаких таких намерений не было... Я глубоко уважаю и тебя и твою жену и никогда не позволил бы себе ничего подобного...
Голос его звучал тепло и искренно, лицо выражало неподдельное удивление, даже нежность дружеского участия; глядя на него, можно было подумать, что если у него и были какие-нибудь намеренья относительно Ольги Викторовны, то теперь он совершенно от них отказался. Кедров тотчас же почувствовал это, и его сердце дрогнуло от надежды. Он посмотрел Аргонскому прямо в глаза.
-- И ты мне поклянешься?..
-- Я вовсе не такой подлец, каким ты меня считаешь, -- прервал его немного обиженным тоном рецензент: -- в моем поведении по отношению к Ольге Викторовне не было ничего непозволительного. Это -- самые обыкновенные отношения между хорошо знакомыми людьми, позволяющие некоторые дружеские вольности. Господи Боже мой, ведь мы, кажется, с тобой друзья, говорим на "ты" и все такое, почему же я не могу поцеловать ручку твоей жены, или сказать ей, что она очаровательна?..
Он встал, подошел к Кедрову и положил ему на плечо руку.
-- Впрочем, если ты в этом нашел для себя что-нибудь оскорбительное, то прости, ради Бога. Обещаю тебе, что больше это не повторится... Ну, а теперь будь здоров... мне пора на станцию, а то опоздаю на последний поезд...
Кедров, подкупленный теплотой и искренностью его слов, несколько успокоенный, крепко пожал его руку. Провожая Аргонского, он смущенно говорил:
-- Ты меня извини, пожалуйста... У меня действительно, нервы расходились... И притом, я того мнения, что лучше начистоту объясниться, чем, не разобравшись, ссориться и прерывать отношения...
-- Ты рассуждаешь вполне правильно, -- одобрил рецензент: -- и я нисколько не сержусь на тебя...
В кабинете, по приказанию Ольги Викторовны, была постлана на диване постель для Аргонского. Кедров остановился и схватил его за руку.
-- Постой! Ведь, ты хотел остаться ночевать! Куда ж ты поедешь так поздно?..
-- Нет, уж я лучше поеду, -- проговорил Аргонский с кислой усмешкой.
-- Ну, что за глупости! Я тебя не пущу... оставайся...
В порыве великодушия, Кедров долго убеждал его, и тот наконец, сдался...
Когда рецензент лежал уже на диване, закрытый до самого, бритого и сизого подбородка одеялом, Кедров сидел около него на краю постели и тихо, растроганным тоном, говорил:
-- Ты не сердись на меня и забудь все, что я говорил... Ты не знаешь, какая это мука -- любить женщину!.. Говорят, что любовь -- счастье, радость, наслаждение; поэты воспевают ее на разные лады и благословляют. А по-моему, любовь -- это тяжелое, беспрерывное страдание. Она поражает человека, как болезнь. Именно, поражает. "Бог поразил его любовью", -- говорит Гамсун и совершенно справедливо... С тех, пор, как я женился, я не знаю ни минуты, свободной от страдания. Любовь, помимо всех, вызываемых ею осложнений и чувств, сама по себе уже есть страдание, несмотря на взаимность, на обладание любимым существом, несмотря на всю нежность и любовь принадлежащей тебе женщины. А если нет взаимности и говорить нечего... Я смотрю на жену -- и каждый раз испытываю боль и каждый раз спрашиваю себя: что случилось? Отчего мне больно?.. Я как будто постоянно ношу в себе предчувствие какой-то большой, страшной беды, висящей над нами. И это предчувствие, этот страх, эту боль я испытываю даже тогда, когда смотрю на ее вещи. Часто, в ее отсутствии, увидев в шкафу ее платья, я прижимаюсь к ним лицом, целую их и плачу, плачу, Бог весть, о чем... Когда она идет со мной по улице и на нее смотрят мужчины, или с ней кто-нибудь разговаривает -- мое мучение становится нестерпимым, страх сжимает мне горло, я начинаю задыхаться... И тогда, как первобытный человек, я готов схватить ее и унести в какую-нибудь пещеру и там скрыться с ней от всех, завалив вход камнями и землей... Если она куда-нибудь уходит без меня -- мне кажется, что несчастье, которое я постоянно предчувствую, уже совершилось, что все погибло, и я не нахожу себе места и жду ее прихода с таким чувством, как будто вместе с ней должна прийти и моя смерть...