А «Геннадий Невельской» несся и несся по морю за китом. Шел шестой час, силы раненого животного как будто не иссякали, но Ингвалл уже знал, что блювал от него не уйдет. И, как всегда при удачной охоте, он был словно в опьянении. Ему хотелось петь, заглушить своим голосом рев воды у форштевня. Ингвалл чувствовал себя сильным и от радости затянул песню старых китобоев:
В Индийском океане кашалота Однажды старый Хом убил. Ни гарпунера, ни гребцов, ни бота… Никто в родную гавань не приплыл…
А дальше в этой песне, быть может, сложенной еще во времена, когда за китами ходили на суденышках не больше теперешнего вельбота, рассказывалось о том, как гарпунер и семь его товарищей были унесены штормом и один за другим погибли от голода и жажды. Заканчивалась песня вызовом океану:
Осиротел наш у фиорда дом,
Там гарпунером был отец мой, Хом,
Но, как и он, уйду я в океан
И буду бить китов назло чертям.
…Вернувшись утром с хорошей добычей в Чин-Сонг, Клементьев собирался сразу же рассказать Белову об успехе гарпунера, но тот предупредил его. Константин Николаевич поднялся на китобоец встревоженным. Это сразу же заметил Клементьев:
— Чем обеспокоен, Константин Николаевич?
— Гость к нам пожаловал, из Императорской российской миссии в Сеуле!
— Ну и хорошо! — воскликнул Георгий Георгиевич, удивленный тревогой Белова. — У меня есть к нему рекомендательное письмо от Корфа. Неловко получилось, что мы не вручили его раньше.
Белов смотрел на оживленное лицо своего молодого друга. Из-под широких черных бровей жизнерадостно смотрели карие глаза. «Неужели и тебе грозит участь Олега Николаевича?» — подумал он и проговорил:
— Не ошибусь, сказав, что господин Вебер прибыл к нам отнюдь не как друг и покровитель. Был холоден, в голосе враждебность. Зачем прибыл — не соизволил сказать.
Теперь уже Клементьев изучал лицо старого моряка, как-то особенно отчетливо увидел морщины, мешки под глазами, седые виски. «Подозрителен стал. Прошлое не отпускает», — и спросил:
— Где же господин Вебер остановился? Вы не предлагали ему поселиться на шхуне?
Тут Белов расхохотался:
— Видели бы вы выражение его лица! Он все морщился от запаха ворвани.
Капитаны разговаривали, стоя у спардека. К ним подошел Ходов:
— Георгий Георгиевич, к нам кто-то подгребает.
К китобойцу приближались две шлюпки. В них можно было рассмотреть кроме гребцов трех европейцев в зимних пальто.
— Вон, на передней, в черном пальто с собольим воротником и в такой же шапке, и есть господин Вебер. А кто это рядом с ним? Какой-то старик кореец. Видите, в черной волосяной шляпе.
Георгий Георгиевич присмотрелся, и легкая улыбка смягчила выражение его лица.
— Да это же наш кунжу! Почетный эскорт, так сказать.
Шлюпка с сидящими в ней Вебером и Ким Каук Сином подошла первой. Клементьев встретил гостей у трапа. Вебер очень сдержанно и сухо представился и еле ответил на рукопожатие капитана. У кунжу вид был смущенный. Он виновато поглядывал на Клементьева. Георгий Георгиевич пригласил Вебера, кунжу и чиновника, сопровождающего советника, в каюту.
— Прошу и вас, Константин Николаевич, — сказал Клементьев капитану шхуны.
Вебер с нескрываемым удивлением приподнял светлые брови, но ничего не сказал. Это заметил Клементьев. «Кажется, Константин Николаевич прав, — подумал он, чувствуя, как в нем растет антипатия к Веберу. — Или я ошибаюсь. Дипломаты — народ сдержанный, осторожный». Он пытался успокоить себя и старался быть гостеприимным и любезным хозяином.
Когда все расселись и по бокалам было разлито вино, Георгий Георгиевич коротко рассказал о себе, о своих планах и передал Веберу письмо от Корфа.
— Фельдъегерь из меня получился неважный, — с улыбкой проговорил он. — Письмо написано в ноябре, а сейчас уже февраль на исходе.
— Да, времени прошло много, — сухо ответил Вебер.
Он сидел прямо, держался подчеркнуто официально. Серые глаза быстро пробежали письмо, и Вебер передал его чиновнику:
— Уберите. — Потом поднял бокал, отпил глоток и обратился к Клементьеву: — Господин Корф просит меня оказать вам всевозможное содействие. Но я, к глубокому моему сожалению, не могу этого сделать.
Он остановился, как бы давая Клементьеву возможность выразить свое отношение к его словам. Но Георгий Георгиевич молчал. «Послушаю, что вы, милостивейший соотечественник, скажете дальше». Вебер продолжал:
— Скажу больше того: я вас хочу просить покинуть корейские воды…
— Почему же? — перебил Клементьев, уже сердясь.
— Посещение корейских берегов вашими судами может вызвать международные недоразумения.
— Не понимаю, — покачал головой Клементьев. Вебер продолжал:
— Есть несколько очень важных обстоятельств. Первое — то, что корейским правительством не все порты открыты для европейцев. Чин-Сонг относится именно к таким.
— Но представители корейской власти не только не выразили протеста против моей стоянки здесь, когда узнали, что я русский моряк, но и проявили дружеские чувства.
Клементьев посмотрел на Ким Каук Сина, которому чиновник вполголоса все переводил. Кунжу, встретившись взглядом с капитаном, тут же отвел глаза. «Что это должно значить? — недоумевал Клементьев. — Ким Каук Син держится отчужденно».
— Совершенно иначе к вашему пребыванию отнесется правительство короля Кореи. Нельзя нарушать законы чужой страны, их надо уважать! Наша Императорская российская миссия поставлена в весьма затруднительное положение, принимая во внимание то, что в договоре с Кореей, который я имел честь подготовить, ничего не сказано ни о рыболовстве, ни о китоловстве. Таким образом, ваш промысел противозаконен с точки зрения правительств и Кореи, и России.
Георгий Георгиевич растерялся. Положение было действительно трудное. Сейчас его можно считать браконьером. «Черт возьми, как я опрометчиво поступил!» Белов и Клементьев обменялись тревожными взглядами.
Вебер снова отпил вина, обхватил бокал пальцами.
— Наконец, надо уважать и народные чувства. По примете корейцев, в год, когда к их берегам море приносит мертвого кита, бывают неурожаи. Зачем же вызывать у населения тревогу?
«Вот оно что», — подумал Клементьев, вспомнив, как встревожились жители поселка, когда он привел в бухту первого кита. Георгий Георгиевич рассказал об этом Веберу и добавил, что корейцы очень благодарны за китовое мясо.
— И тем не менее от этого положение не меняется, — неторопливо покачал головой Вебер. — Не будет урожая, окажетесь виноваты вы, мы, все русские.
— Хорошо, господин Вебер, — согласился Клементьев, не видя выхода из положения. — Я буду вести охоту на расстоянии выстрела — семи миль от берега и там, уже в нейтральных водах, на плаву разделывать китов.
— Нет, не могу поддержать вас в этом. — Вебер говорил однотонно, спокойно встречаясь взглядами с капитаном. — Волнами может прибить туши китов к берегу, и последствия будут те же.
В каюте наступила тишина. Было слышно, как на палубе ходили матросы. Клементьев размышлял: «Придется уйти. А как жаль. Еще бы месяц-полтора охоты, и трюмы были бы полны». Он вспомнил, как был добыт голубой кит, как это всех обрадовало.
— Я понимаю, что вам тяжело все это слышать, — заговорил Вебер. — Но обстоятельства… С ними надо считаться.
— Да, — только и произнес Георгий Георгиевич. — Вот и первая неудача.
— Могу дать вам неделю-другую на завершение здесь всех дел, — милостиво уступил Вебер, довольный результатами переговоров.
— Спасибо, — больше из вежливости, чем из благодарности, ответил Клементьев. Но навсегда отказаться от этих богатых вод он не мог. Капитан быстро заговорил: — Предполагая все же в будущем заниматься китоловным промыслом в здешних водах, я почтительнейше прошу Императорскую миссию и вас лично, господин Вебер, указать мне, куда и на каком языке следует мне обратиться к корейским властям, и не отказать мне в своем содействии на получение формального разрешения останавливаться моим судам для разделки китовых туш в корейских бухтах.
Действительный статский советник внимательно выслушал капитана, потер холеными пальцами левую бровь, как бы раздумывая, потом ответил:
— Обратитесь в правительство короля Кореи с прошением на корейском языке!
— Я же не знаю корейского! — едва сдерживаясь, проговорил Георгий Георгиевич. — Прошу вашего содействия.
Вебер пожал плечами:
— К сожалению, я бессилен чем-либо вам помочь в вашем намерении. Это вам подтвердит и уважаемый кунжу.
В это время чиновник, сопровождавший Вебера, передал старику из своего портфеля бумагу. Ким Каук Син растерянно взял ее и, выслушав какое-то распоряжение чиновника, протянул лист Клементьеву.
— Что это? — Капитан непонимающе смотрел на лист, густо исписанный иероглифами.
— Просьба корейского населения к вам покинуть бухту Чин-Сонг, — пояснил чиновник. — Разрешите, я вам переведу.
Клементьев слушал и не верил своим ушам. Да, это была просьба жителей поселка в бухте Чин-Сонг, чтобы китобой Клементьев со своими судами немедленно ушел. И, что еще больше удивило Георгия Георгиевича, бумага была подписана Ким Каук Сином.
— Хорошо, я уйду, — коротко бросил Клементьев, и в его душе шевельнулась обида. Он посмотрел на кунжу. Старик с виноватым видом перебирал свою реденькую мягкую бородку… «Вот и доверяй человеку», — подумал Клементьев.
Вебер поставил на стол бокал и поднялся:
— Мне было приятно познакомиться с вами, господин Клементьев. Здесь так редко приходится встречаться с соотечественниками. Итак, две недели, я думаю, вам срок вполне достаточный, чтобы…
— Да. — Клементьев едва сдерживал бушевавшее в нем негодование.
Пока прощался с гостями, он был внешне спокоен, и только Белов видел, что Георгий Георгиевич весь напряжен. Оставшись наедине с Беловым, Клементьев разразился бранью, которой еще никогда не доводилось слышать от него Константину Николаевичу. Он попытался успокоить Клементьева. Тот горько сказал;