Клементьев стоял на мостике в парадном военном мундире и отдавал команды. Сбавив ход, китобоец подходил к пристани.
Георгий Георгиевич взглядом смерил оставшееся расстояние и приказал застопорить машину. Капитан волновался, но этого нельзя было заметить ни по его лицу, ни по ровному голосу и четким движениям.
На судне все блистало чистотой, свежей краской. Команд, была одета в новое. Ходов, радуясь и волнуясь, что сейчас увидит Лигова, не мог оставаться на месте, проверял, готовы ли матросы отдать швартовы. Он часто поглядывал на капитана, ожидая от него команды, и беспрерывно расправлял усы. Ему страшно хотелось курить, слюна заполняла рот, сводило скулы, но боцман крепился. Он то и дело вглядывался в толпу встречающих, отыскивал Лигова.
Китобоец плавно подходил к пристани. Люди махали ему руками, что-то кричали, но Клементьев не различал отдельных слов. Он был захвачен швартовкой судна, точно сдавал экзамен на звание капитана. В этом было и стремление показать, что он не забыл военной морской выучки, и желание подчеркнуть отличные качества своего корабля.
— Отдать швартовы! — наконец приказал он.
На пристани приняли швартовы, и пока закрепляли их, на носу корабля был поднят гюйс[22] и в тот же момент сброшен трап.
— О! — проговорил с улыбкой Корф. — Совсем по-военному.
— Что ж, у него есть артиллерия! — указал Рязанцев на гарпунную пушку. — Но все-таки…
— Гордитесь своим воспитанником, — перебил его генерал-губернатор. — Идемте на судно!
Они вступили на трап. За ними двинулись офицеры и чиновники. У трапа Корфа встретил Клементьев. Он отдал честь и отрапортовал:
— Переход Христиания — Владивосток совершен за семьдесят девять дней!
— Молодец, истинный мореход. О вас уже зарубежные газеты шумят, Георгий Георгиевич. Доказали вы, что значит русский моряк. Ну, с благополучным прибытием. — Корф обнял капитана и трижды поцеловал.
Примеру губернатора последовали Рязанцев, офицеры, друзья Клементьева с «Иртыша». Палуба китобойца заполнилась встречавшими. Клементьев, разыскивая кого-то глазами, пожимал руки, отвечал на приветствия.
— Вы кого-то ждете? — спросил Рязанцев, заметив ищущий взгляд Клементьева.
— Да. Олега Николаевича.
— Он был вместе с нами, — сказал Рязанцев, указывая на пристань. — Да где же он? Поглядите-ка, господа, он уходит!
— Где? — рванулся вперед Клементьев.
— Вон, в черном пальто… — Рязанцев не договорил. Георгий Георгиевич, чуть ли не расталкивая удивленных гостей, сбежал на берег и бросился вслед Лигову.
— Олег Николаевич! Олег Николаевич!
Лигов, очевидно, не слышал капитана. Он продолжал идти. Клементьев догнал его, схватил за руку и, тяжело дыша, проговорил:
— За что вы меня обижаете, Олег Николаевич? Почему уходите?
Капитан с тревогой смотрел в лицо Лигова. Боже мой, как вменился Олег Николаевич! Совсем старик, а ведь ему и пятидесяти нет. И Клементьеву стало как-то неловко, даже стыдно перед Лиговым за свою молодость, здоровье, силу.
— На судне вашем успеем побывать, дорогой Георгий Георгиевич. Сейчас у вас там гости, начальство. Я счастлив вас видеть. Вот найдете как-нибудь часок, прошу ко мне…
— Олег Николаевич! — Клементьев сжал руку Лигова. — Вы зародили во мне стремление стать китобоем, быть наследником вашего дела. Вы, вы… — Голос Клементьева дрогнул, и он, обняв старого моряка, поцеловал его, как целует сын любимого отца. — Вы самый дорогой гость на моем корабле. Идемте!
С корабля десятки глаз следили, как рука об руку шли китобои. Едва они ступили на палубу, как их окружили гости. Ходов, не решаясь при людях подойти к Лигову, хмурил мохнатые брови.
— Любопытно осмотреть ваше судно, — обратился Корф к Клементьеву. — Вы окажете нам милость, разрешив осмотреть, что можно.
— Все, — ответил с улыбкой капитан. — Я далек от мысли делать из своего предприятия секрет. Я буду сообщать о ходе нового промысла!
— Похвально, Георгий Георгиевич, — одобрительно произнес Корф. — Таиться, как иноземные китобои, не к лицу русскому человеку! Этот промысел должен наконец заинтересовать русское общество. Ведь наибольшее количество китов водится в наших водах!
— А у нас общество имеет самое смутное понятие об этом промысле, — усмехнулся Клементьев, — и едва ли не ограничивается сведениями о трех китах, на которых держится земля. Прошу, господа!
Последние слова Клементьева заставили многих переглянуться. Уж слишком смелы они были. Как-то к ним отнесется барон Корф? Но Корф с дружелюбной улыбкой последовал за Клементьевым и Лиговым, а за ними потянулись остальные, перешептываясь и многозначительно кивая друг другу. Да этот капитан еще к тому же и безбожник. Ох, навлечет он на себя гнев божий!
Осмотр китобойца произвел большое впечатление. Это было крепкое, надежное судно с двойным комплектом всех запасных частей машины и двумя винтами. Котел из специальной стали был приспособлен для топки углем и дровами, помимо этого, китобоец был снабжен прочным парусным вооружением.
— Вы преотлично снарядили судно для крейсерства в наших дальневосточных водах, — похвалил Рязанцев.
— Промышляя в Охотском или в ином здешнем море, можно рассчитывать только на свои личные средства, а не на услуги береговых заводов, — ответил Клементьев.
Командир «Иртыша» все более внимательно присматривался к своему бывшему офицеру, прислушивался к его словам. Перед ним был новый человек, от которого так и веяло энергией и решительностью, и он уже в который раз пожалел, что лишился такого офицера.
Когда все вновь поднялись на верхнюю палубу, кто-то из приближенных чиновников Корфа спросил:
— Почему ваше судно носит такое название? Кто этот Геннадий Невельской?
При этом вопросе Клементьев заметил, как вздрогнул Лигов, как недобро загорелись его глаза, и сам Георгий Георгиевич почувствовал себя оскорбленным. Он повернулся к чиновнику и резко сказал:
— Название это дано мной в память покойного адмирала Геннадия Ивановича Невельского! Несколько лет он самоотверженно трудился над исследованием устья Амура и побережья Татарского пролива. Геннадий Иванович, к сожалению, до сих пор мало известен в русском обществе. А он великий труженик науки, герой и гражданин русский, господа!
— Спасибо, Георгий Георгиевич, — тихо проговорил Лигов и пожал ему руку.
Чиновник надулся и скоро покинул судно. Гости стали постепенно расходиться. Клементьев пригласил в кают-компанию только близких знакомых. По правую руку от него сидел Лигов, по левую — Корф.
Клементьев поднялся:
— Проплавав несколько лет на военном клипере в прибрежных водах Тихого океана, я мог ознакомиться с богатствами наших морей! И усмотрел те громадные выгоды, которые может дать морской промысел в наших водах Тихого океана! И я решил продолжить славное дело Олега Николаевича Лигова!
Все зааплодировали старому капитану, а Клементьев продолжал:
— В успехе дела я не сомневаюсь и надеяюсь, что примеру Олега Николаевича в следующие годы найдутся еще последователи. И тогда торговый флаг русских промышленников будет охранять русские воды от расхищения их богатств иностранцами!
Клементьева слушали внимательно. Его тост был необычным. В словах Клементьева была озабоченность хозяина, желание принести пользу Отечеству. Корф уловил краем глаза, что некоторые из чиновников перешептываются. Один даже укоризненно покачал головой, и генерал-губернатор поспешил на помощь Клементьеву:
— Эта охрана будет стоить правительству, конечно, дешевле посылки с той же целью военных крейсеров!
— Истинно так, господа, — добавил Рязанцев, и его умное лицо стало печальным. Не поднимаясь, он негромко, но так, что все слышали его, сказал: — А сейчас моряки жизнью расплачиваются, борясь с иностранными браконьерами!
В кают-компании стало тихо. Все знали, что в минувшем году непригодный для крейсерства старый клипер три месяца нес сторожевую службу в Беринговом море, охраняя лежбища морских котиков. И когда американские зверобои попытались напасть на лежбище Командорских островов, русский клипер помешал им, а затем, во время преследования браконьеров, погиб.
— За русских людей, посвятивших жизнь свою освоению и защите богатств столь далеких окраин Отечества нашего, — поднял тост Корф, и все присоединились к нему…
…Была глубокая ночь, когда Клементьев, проводив Лигова, остался один. Он прошелся по судну, проверил вахтенных и направился в свою каюту. Чувствовал он себя усталым. День выдался хлопотливый. Нужно было хорошо отдохнуть. Назавтра предстояло много дел.
Клементьеву показалось, что в каюте душно, он открыл иллюминатор, выходивший в сторону города. В осеннем мраке безлунной ночи ярко светились редкие огоньки. Георгий Георгиевич отыскал взглядом освещенные окна дома Ясинского и долго смотрел на них, думая о Тамаре.
Не знал капитан, что в эту же ночь смотрела на огни его судна Тамара, смотрела усталыми, заплаканными глазами.
Еще днем она сказалась больной и укрылась в своей комнате. Девушка с тоской следила, как пришел китобоец. Там, на судне, был ее любимый, ее жизнь, счастье.
Тамара нетерпеливо ждала возвращения Клементьева во Владивосток. На что надеялась, она не знала. Уже дважды отец и мать заговаривали с Тамарой о замужестве, но она всем решительно отказывала.
И вот Георгий вернулся. Он во Владивостоке. Что же делать? Девушка отошла от окна. Слез больше не было. Она села за столик, взяла перо и начала письмо капитану, но после двух строк остановилась, задумалась… Долго сидела, не двигаясь, подперев голову руками.
Отбросив перо, Тамара быстрым движением разорвала начатое письмо и подошла вновь к окну… Она с нетерпением посмотрела на часы. Как медленно идет время. Скорее бы утро, день… Она все решила, все. Так и будет. Ведь Георгий любит ее…
На следующее утро Клементьев, как всегда, проснулся рано и с ощущением облегчения и удовлетворения. Трудный переход завершен. За кормой осталось семь морей и три океана. Он вспомнил, как оценивали газеты его рекордный рейс, вчерашнее непритворное восхищение гостей. Георгий Георгиевич усмехнулся и сам себе сказал: «Доволен? А чем? Ведь главное впереди».