Слова женщины точно грязью облили Анастасию. Она покраснела. На глазах выступили слезы. В шеренге женщин послышались смешки. Анастасия готова была бежать, но ее удержал за руку старик:
— Плюнь ты на дрянь эту. Становись вот сюда.
Он пристроил Анастасию в конец шеренги, порылся в кармане и, достав две медные монетки, протянул девушке:
— На харчи тебе! Коли тебя не возьмут сегодня, приходи — переночуешь.
— Спасибо, дедушка, — прошептала Анастасия. Губы ее дрожали, она готова была вот-вот расплакаться. Сторож похлопал ее по плечу:
— Ну-ну… слезы-то сдержи. От них и так земля соленая. Он ушел. Анастасия стояла не шелохнувшись, боясь насмешек. Невысокая молодая женщина добродушно спросила:
— Откуда? Как звать-то? Анастасия ответила. Та вздохнула:
— А я из Тамбова. Вот уж год маюсь.
Анастасия искоса взглянула на соседку и совсем упала духом. Женщина показалась Анастасии очень красивой. В ушах у нее голубели дешевые сережки, а голову покрывал цветной платок.
Соседка с голубыми сережками была разговорчива. Она то рассказывала о себе, то расспрашивала. Анастасия отвечала машинально, думая свою тяжелую думу. «Если меня сегодня не возьмут в прислуги, утоплюсь, — говорила она себе. — Пойду к маме, к отцу».
Она не замечала, что по ее лицу бегут слезы. Вдруг до ее подбородка дотронулось что-то холодное, неприятное. Анастасия услышала женский, чуть хрипловатый, но ласковый голос:
— О ком, красавица, слезы льешь?
Анастасия ладонью торопливо утерла слезы. Перед ней стояла пожилая, очень худая женщина в черном бархатном пальто, застегнутом на большие синие пуговицы. Шею закрывал пышный ворот шелкового желтого платья, подол которого чуть приоткрывал носки желтых ботинок на пуговицах.
— Смотри на меня, — приказала дама, и в ее голосе было столько власти, что Анастасия сразу же покорилась.
Женщина не опускала сложенного зонтика, концом которого она продолжала поддерживать подбородок Анастасии. Девушка смотрела на нее как завороженная. Худое, с впалыми щеками лицо дамы было густо покрыто пудрой и румянами. Брови и ресницы подведены.
— Новенькая? — спросила дама, ни к кому не обращаясь.
— Новенькая, — едва буркнула соседка Анастасии.
— Ты мне нравишься, красавица, — тем же ласково-покровительственным тоном сказала женщина, когда закончила расспрос Анастасии. — Мишель, ты согласен со мной, что это воплощение самой молодости и невинности?
— О, Адель Павловна, вы, как всегда, правы, — ответил бархатистый мужской голос, и тут вперед выступил низенький полный человек с белой бородкой. На нем была фуражка с зеленоватым околышем и пальто с бархатным воротником. Мишель все время передергивал плечами, точно ему было холодно. Он так осмотрел Анастасию, что она съежилась.
— Хороша душечка, хороша, простовата, а ля деревня, но свежесть, свежесть, — он потер руки. — Вы, Адель Павловна, всегда неотшлифованный алмазик найдете. Что значит вкус и глаз.
Мишель был прав. Рано развившаяся семнадцатилетняя девушка привлекала своей молодостью, здоровьем. Старенькое ситцевое платье обтягивало грудь, обрисовывало линии крутых бедер, стройных ног. Карие, широко открытые глаза Анастасии смотрели доверчиво и жалобно. Совсем светлые густые волосы, заплетенные в длинную косу, открывали чистый, высокий лоб. Маленький рот и узкий подбородок делали смуглое лицо очень привлекательным.
— Правда, носик чуть того-с… — начал Мишель, но Адель Павловна перебила его:
— Это даже пикантно.
Анастасия съежилась под взглядом прищуренных потускневших глаз барыни, как она уже про себя называла Адель Павловну.
Девушка все время прижимала к себе узелок, губы ее пересохли, лицо пылало. Адель Павловна кивнула, и ее оранжевое перо на шляпе, описав большую дугу, метнулось к Анастасии так неожиданно, что девушка испуганно отпрянула.
— Ну, ну, дикарочка. — Адель Павловна похлопала ее зонтиком по плечу. — Никто тебя не хочет обидеть. Я беру тебя в услужение… Я всегда помогаю бедным девушкам. — Последние слова она произнесла громче и строже, бросив сердитый предостерегающий взгляд на зашептавшихся женщин. — Иди за мной, девочка! Ну что же ты стоишь, пойдем!
Анастасия растерянно посмотрела вокруг себя, бросила взгляд на женщин и проговорила:
— Я иду, барыня, я иду.
Она с трудом сдерживала себя, чтобы не разрыдаться. Мишель потер руки. Он бочком подошел к Анастасии.
— Благодари судьбу, дурочка. Адель Павловна ниспослана тебе богом. Идем!
Анастасия робко пошла следом за Аделью Павловной. Ее глаза видели перед собой узоры прошивки на черном пальто барыни. «Как у батюшки на ризе», — мелькнуло у Анастасии воспоминание о попе из далекой родной деревни…
И снова вспомнились родной дом, пароход, отец, мать… Анастасия не видела окружающего, не заметила, куда ведут ее барин и барыня…
Очнулась она в низкой, но просторной кухне с огромной плитой, заставленной кастрюлями. У плиты в грязных белых куртках работали два китайца. Воздух был насыщен запахом вкусного жаркого, тушеных овощей, кипевших супов. Анастасия судорожно глотнула слюну. Голод напоминал о себе все настойчивее. Адель Павловна крикнула:
— Михаил!
Из дальнего угла кухни, от широкого стола, заваленною продуктами, подошел низкорослый человек в засаленном фартуке. Он только что разделывал мясо, и в его окровавленных руках был длинный блестящий нож, с которого на кирпичный пол падали яркие капли крови.
— Что изволите, Адель Павловна? — неожиданно гонким, как у ребенка, голоском спросил повар. Анастасия с удивлением посмотрела на одутловатое, блестевшее лицо повара, лишенное всякой растительности.
— Вот тебе судомойка… — начала барыня, но тут же, взглянув на небольшие смуглые руки Анастасии, прижимавшие к груди узелок, решила: — Нет, горячая вода испортит ей кожу. Пусть чистит овощи. Я принесу старые перчатки.
Повар молчал. Он скользнул взглядом по Анастасии, тыльной стороной руки, в которой держал нож, отер пот со лба. Он не удивился, не проявил никакого любопытства или интереса к появлению девушки. Только повара-китайцы, с грохотом передвигавшие кастрюли и помешивавшие в них длинными черпаками, часто поглядывали на хозяйку и Анастасию, коротко переговаривались. Адель Павловна продолжала:
— Пусть привыкнет эта дикарочка. Болтать меньше. Звать ее… — тут барыня сжала свои тонкие губы, зажмурилась на секунду и, вновь тряхнув головой, произнесла: — Звать ее Люси! Вот так.
Анастасия подумала, что барыня забыла ее настоящее имя, и начала:
— Меня зовут Анас…
— Я лучше знаю, как тебя звать, — резко перебила ее Адель Павловна. — Не смей мне больше возражать. Слышишь? Не смей! — Она дробно застучала зонтиком по плечу девушки. — Тебя будем звать Люси! Слышишь, Люси, ну-ка, повтори! Анастасия вздрагивающими от испуга и обиды губами тихо произнесла:
— Люси…
Она тут же возненавидела это имя, чужое и, как ей казалось, оскорбительное. Покорность девушки понравилась барыне, и она уже мягче добавила:
— Будь умницей и послушной. Тебе у меня будет хорошо. Так Анастасия оказалась в заведении мадам Загорской. Что это было за заведение, она не знала до того дня, когда ее впервые позвала к себе на второй этаж сама хозяйка, заставила выпить какой-то сладкой густой темно-красной жидкости, от которой перехватило дыхание, а желудок точно опалило огнем, а затем приказала переодеться в нарядное синее платье.
До этого же вечера Анастасия, или, как ее все звали в кухне, Люси, работала на кухне, выполняла поручения повара Михаила, который ни о чем ее не расспрашивал, ни о чем с ней не говорил. Он все время молчал и сосредоточенно думал, но это не мешало ему работать и следить за другими: подгонять хилого мужичонку, топившего плиту, носившего воду и помои, покрикивать на двух старых судомоек и двух китайцев-поваров.
Девушка часто замечала на себе добрые и как будто жалостливые взгляды судомоек и поваров, но не задумывалась над этим. Она была довольна, даже счастлива своей жизнью, отдыхала от обрушившихся на нее напастей. Работа не утомляла ее, привыкшую к тяжелому деревенскому труду. Еда была вкусная и досыта. Анастасия пополнела, расцвела, стала так хороша собой, что однажды вбежавший на кухню Мишель, увидев ее, остановился пораженный, вскинул свои реденькие брови, потер ладони:
— Боже, какой розанчик, боже! Ну, розан, розан!
Он с улыбкой рассматривал Анастасию. Она зарделась, а Мишель, засеменив к ней, ущипнул ее за щеку и, залившись смешком, убежал.
— Тьфу, — плюнула ему вслед одна из судомоек. — Поганка!
— Затихни! — прикрикнул на нее повар. — Взашей выгонит! Та покорно смолкла.
Немного привыкнув к окружающему, Анастасия пыталась узнать, что происходит за стенами кухни. Она приглядывалась к лакеям, которые прибегали сверху за блюдами, прислушивалась вечерами к музыке и шуму, который доносился со второго этажа до поздней ночи, но ничего понять не могла. «Видно, у барыни бывает много гостей», — думала она.
Окна кухни выходили во двор и, кроме сарая, в котором стояла серая лошадь, возившая дрова и воду, и вечно вывешенного для просушки белья, она ничего не видела. Однажды Анастасия вспомнила о добром старике, стороже из бараков для переселенцев, и решила сходить к нему, рассказать, как ей хорошо живется, поблагодарить его за помощь. Анастасия сказала о своем намерении повару. Михаил посмотрел на нее, помолчал и наконец пискнул:
— Нельзя! Барыню надо спросить!
Через лакея он передал просьбу девушки Адели Павловне. Та немедленно явилась сама, ласковая, заботливая, немного обиженная.
— Что, Люси, тебе у меня не нравится? Чем я тебя обидела? Почему ты хочешь уйти? — Она ласково смотрела на девушку, гладила ее густые, заплетенные в косы волосы. Анастасия повторила свою просьбу.
— У тебя хорошее сердце, милая, — закивала Адель Павловна. — Обязательно надо сходить к старичку. Но знаешь, не сегодня, не завтра, а на той недельке. Мы с тобой вместе пойдем. Пусть твой старичок увидит, у кого ты служишь. Хорошо, милая?