— Подавайте нам королеву, нам нужны кишки королевы! — долетели до женщин яростные возгласы.
— Выломали двери уже в приемном зале, — сказала Кампан и, подбежав к постели королевы, торопливо произнесла: — Ваше величество, ваше величество, проснитесь!
— Что случилось? — спросила Мария-Антуанетта, садясь на постели. — Что случилось?
Ей ответили грохот падающих дверей маленькой приемной и рев пронзительных женских голосов. Только одна дверь отделяла теперь королеву от кровожадной толпы.
Мария-Антуанетта вскочила с постели.
— Оденьте меня! Скорее! Скорее!
— Невозможно! Они выбивают дверь ружейными прикладами! Накиньте платье, вот туфли, надевайте на босые ноги! Скорее, через боковую лестницу!
Кампан побежала вперед; за нею спешили помощницы, поддерживая королеву и падавшие с нее одежды. Так они добежали через длинные коридоры и лестницы до спальни короля. Она была пуста!
— Боже мой, Кампан, где же король? Я хочу к королю! Мое место возле него! Где король? — воскликнула Мария-Антуанетта.
— Я здесь, Мария! — ответил, входя, король. — Я торопился спасти наши сокровища! — И с этими словами он положил на простертые к нему руки королевы еще не проснувшегося дофина, потом подвел к ней маленькую принцессу, которую привела ее гувернантка, и спокойно прибавил: — А теперь, когда мои драгоценнейшие сокровища здесь, я пойду взглянуть, что там происходит.
— Там мятеж, измена, убийства! — воскликнула королева, удерживая его. — Пусть приходят сюда и убьют нас, но зачем же идти навстречу гибели?
— Хорошо, останемся здесь, — согласился Людовик. — Принесите мой шоколад! — приказал он своему камердинеру. — Я пока позавтракаю, потому что проголодался.
— Как?! Вы хотите теперь завтракать? — в ужасе спросила королева.
— Почему же нет? Подкрепив тело, мы яснее видим и понимаем события. Вы также, Мария, должны бы позавтракать: бог знает, будет ли потом у нас время для этого!
Король занялся поданным ему шоколадом, а королева отвернулась, и слезы горя и гнева выступили на ее глазах.
— Мама, — сказал дофин, лежавший на ее руках, — я тоже хочу завтракать, где мой шоколад? Я хочу шоколада!
Королева принудила себя улыбнуться и, посадив ребенка на колени к отцу, сказала:
— Пусть король поучит своего сына, как завтракают в то время, когда руки изменников выбивают двери в королевском дворце! Пойдемте, Кампан, помогите мне одеться; я должна приготовиться дать революции аудиенцию!
Пока королева одевалась, а король завтракал со своим сыном, кабинет понемногу наполнился министрами, депутатами из дворян, спешившими исполнить свой долг и разделить с королевской четой минуты опасности. Каждый рассказывал об ужасах, которые ему пришлось увидеть.
Сен-При видел в швейцарском зале тело Варикура, покрытое ранами, Варикур вскоре умер на его глазах. Лианкур видел, как какой-то великан со всклокоченной бородой отрубил мясным ножом голову верному швейцарцу. Де Варенн видел другого швейцарского офицера, барона Дехют, защищавшего решетку и убитого мятежниками. Маркиз Круасси сообщил о подвиге еще одного швейцарца, Миомандра де Сен-Мари, защищавшего двери, соединяющие покои королевской четы, пока сам маркиз задвигал засовы и баррикадировал коридор.
И, пока кабинет все более наполнялся и рассказ следовал за рассказом, король спокойно продолжал завтракать. Королева подошла к нему и дрожащим голосом стала умолять его принять какое-нибудь решение, высказаться и поступить, как подобает королю.
Людовик пожал плечами и поставил на поднос чашку, которую только что поднес к губам. Мария-Антуанетта немедленно подозвала камердинера.
— Унесите поднос, — сказала она, — король кончил… А теперь, государь, — тихо прошептала она, — выкажите же себя королем!
— Дорогая моя, — спокойно возразил Людовик, — очень трудно быть королем, когда народ не признает в нас короля. Скажите, пожалуйста, что может сделать король, чтобы заставить замолчать тех, что вопят на дворе?
— Государь, выкажите свою власть, приказывайте, объявите, что вы отомстите за преступления сегодняшней ночи! Защищайте с мечом в руках трон своих предков и своего сына и вы увидите, что мятежники рассеются, а нерешительные люди, которые окружают вас, воодушевившись вашим примером, будут геройски защищать вас. О государь, преодолейте хоть теперь свою кротость и будьте строги и решительны!
— Но, скажите же, что я должен делать? — со вздохом спросил король.
Королева нагнулась к самому его уху:
— Пошлите эстафеты в Венсенн и другие пункты и прикажите прийти сюда войскам. Собрав армию, примите над нею начальство и идите на Париж, открыто объявив мятежникам войну. Вы войдете в столицу победителем. Только без уступок! Прикажите же, государь! Скажите мне, что вы этого хотите, и я тотчас пошлю преданного человека в Венсенн.
И взоры королевы невольно остановились на лице Тулана, который, стоя в дверях кабинета, не отрываясь смотрел на нее. Встретив ее взгляд, он проложил себе дорогу через толпу придворных и подошел к ней.
— Вашему величеству угодно что-нибудь приказать мне? — спросил он.
Королева с боязливым ожиданием смотрела на мужа, но он промолчал и стал ласкать дофина, чтобы избавиться от необходимости ответить.
— Вашему величеству ничего не угодно приказать мне? — повторил Тулан.
— Нет, — ответила королева, не скрывая от него слез, — мне нечего приказывать, я должна только повиноваться.
В эту минуту вошел Лафайетт.
Королева быстро пошла ему навстречу и воскликнула:
— Вот каков покой, вот какова безопасность, за которую вы ручались своим словом! Послушайте эти крики; взгляните, мы точно осажденные!
— Ваше величество, я сам был введен в заблуждение, — возразил Лафайетт, — мне так клялись последовать моим просьбам и уговорам, что я полагал…
— Кого вы подразумеваете под словом «клялись, обещали»? — прервала королева. — О ком отзываетесь вы с таким уважением?
— Я говорю о народе, который обещал мне успокоиться и не нарушать сна их величеств.
— Но вы говорите не о народе, а о мятежниках, — сверкая глазами, возразила королева, — об изменниках, которые силою ворвались во дворец своего короля, об убийцах, лишивших жизни наших верных слуг. С такими преступниками вы вступаете в переговоры вместо того, чтобы разогнать их с оружием в руках!
— Ваше величество, — бледнея, ответил Лафайетт, — если бы я сделал это, ваше величество уже и здесь не нашли бы себе убежища, потому что народному гневу невозможно противостоять.
— Сейчас видно, что вы прошли в Америке через революционную школу, — с гневной насмешкой сказала королева. — Вы говорите о народе с таким почтением, точно народ — также царствующая власть, пред которой следует преклоняться!
— В конце концов он прав, — сказал король, протягивая руки обоим спорящим. — Слышите рев этого льва? А ведь лев — царь зверей! Скажите, генерал, чего хочет этот лев и что означает его рев?
— Ваше величество, подстрекатели и вожаки революционных кружков успели внушить толпе, будто ваше величество сзываете войска, чтобы, лично руководя ими, идти на Париж.
Король бросил на Марию-Антуанетту многозначительный взгляд, на который она ответила гордым движением головы.
— Я напрасно старался разъяснить бедным, введенным в обман людям все безумие подобного плана, — продолжал генерал.
— Этот план, генерал, спас бы королевскую власть от бесчестия и унижения! — с гневом возразила королева.
— Но его невозможно привести в исполнение, — с легким поклоном ответил Лафайетт. — Если бы солдаты отдаленных гарнизонов могли перелететь сюда на крыльях, план удался бы, но так как это невозможно, то необходимо найти средство успокоить, угомонить восставших, если уже нельзя одолеть их.
— Чем же вы думаете успокоить их? — спросила королева.
Лафайетт взглянул на нее горестным, печальным взглядом и ответил, обращаясь к королю:
— Государь, народ в страшном волнении! Мне с большим трудом удалось вывести мятежников за пределы дворца. Подстрекатели внушили народу, что Париж будет наказан, обращен в пепел.
— Я выйду к народу! — воскликнул Людовик. — Я поручусь своим королевским словом, что не сержусь на парижан! Как, вы не советуете мне этого?
— Народ уже так раздражен, государь, что вашего слова ему недостаточно. Народ не поверит уверениям вашего величества, так как все-таки сознает, хотя и неясно, что совершил преступление и что человек не может простить такое преступление: это было бы уже не по-человечески, а по-божески.
— Как хорошо понимает генерал чувства мятежного сброда, который он называет народом! — язвительно заметила королева.
— Где король? Мы хотим видеть короля! — донеслись опять крики с площади.
Лицо Людовика просветлело; он быстро подошел к окну и распахнул его. Его не тотчас заметили, и он мог беспрепятственно разглядывать толпу. Огромная масса народа волновалась, подобно темному, бурному морю, кишевшему разъяренными лицами, сверкающими глазами, обнаженным оружием.
— Вы правы, Лафайетт, — сказал король, — это народ, потому что здесь по крайней мере двадцать тысяч человек, и боже сохрани меня считать все эти тысячи преступниками и сбродом. Я надеюсь…
Но тут короля заметили, и из массы грудей прозвучал, подобно раскату грома, единодушный крик:
— Да здравствует король! Да здравствует отец наш, Людовик!
Король с торжествующей улыбкой обернулся к своим министрам, а королева отошла в дальний угол комнаты и, прижав к груди обоих детей, упала в кресло.
— А меня еще хотели уверить, что мой добрый народ ненавидит своего короля! — сказал Людовик. — Стоит мне показаться ему, и он тотчас спешит выразить свою радость.
— В Париж, в Париж! — донеслось в эту минуту из толпы. — Мы хотим, чтобы король вернулся в Париж!
— Чего они хотят? — спросил король у Лафайетта, который стоял рядом с ним.
— Они умоляют ваше величество вернуться вместе с королевским семейством в Париж.
— А вы, генерал, что