ичество, чтобы вы соизволили вверить мне охрану своей священной особы и милостиво назначить час, когда вы желаете гулять в здешних парках и садах, чтобы я мог сделать нужные распоряжения по долгу службы.
— Чтобы образовать шпалеру из ваших национальных гвардейцев, под прикрытием которой королева Франции будет ограждена от ненависти народа и нападения ее врагов! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Нет, я не могу принять это предложение. Пусть видят, по крайней мере, что я не трусиха и не прячусь от тех, которые являются нападать на меня.
— Ваше величество, — с волнением воскликнул де Бальи, — заклинаю вас сделать это из сожаления к нам, ко всем вашим верным слугам, которые трепещут за безопасность и спокойствие вашего величества и которых вы осчастливите, позволив господину де Лафайетту отстранить от вас грубость народа и охранять ваши прогулки.
— Довольно, господа, — нетерпеливо сказала Мария-Антуанетта. — Вы знаете теперь мое неизменное решение, и нам нет надобности останавливаться дольше на этом предмете. Я не стану прятаться от народа и ставлю себя пред ним под защиту Единого Господа. Хранимая Им и вооруженная чистым сознанием, что я не заслужила ненависти и вражды, которыми меня преследуют, я буду всегда выступать перед подданными короля с открытой головой, и только Бог и судьба должны рассудить нас. Благодарю вас, господа, за ваше усердие и предусмотрительность; будьте уверены, что я никогда не забуду этого. Но теперь прощайте! Становится холодно, и мне пора вернуться во дворец.
— Не соизволите ли вы, ваше величество, разрешить нам обоим примкнуть к вашей свите и проводить вас до дворца? — стал просить Лафайетт.
— Я пришла сюда только в сопровождении двоих лакеев, которые ожидают перед павильоном, — ответила королева. — Ведь вы знаете, что я отменила придворный этикет, который требует, чтобы королеву сопровождали даже на ее прогулках, и не дозволяет ей свободного наслаждения природой. Мои враги ставят мне в преступление и это; они находят непристойным, чтобы королева прогуливалась без блестящей придворной свиты, как обыкновенная смертная. Но я думаю, что народ не должен сердиться на простоту моих обычаев; ему следует понять из этого, что я вовсе не так горда и неприступна, какой меня стараются выставить. Итак, прощайте, господа!
Она сделала приветственный жест рукой по направлению к дверям, отпустила грациозным наклонением головы обоих сановников, и они удалились с печальным видом.
— Пойдем, сын мой, — сказала королева, — вернемся во дворец.
— Но по той же дороге, по которой мы пришли сюда, не правда ли, мама-королева? — спросил дофин, схватив протянутую ему руку матери и прижимая ее к губам.
— А ты не заплачешь, если люди начнут кричать и смеяться? Ты не будешь больше бояться?
— Нет. О, ты будешь довольна мною, мама-королева! Я в точности запомнил все, что ты говорила этим обоим господам, и очень рад, что ты не позволила господину де Лафайетту идти следом за нами. Тогда люди подумали бы, что мы боимся их, а теперь они увидят, что нам нисколько не страшно.
— Ну, пойдем, дитя мое! — повторила Мария-Антуанетта, взяв сына за руки и собираясь покинуть павильон.
Но дофин остановился на пороге и с мольбой посмотрел на мать.
— Я хотел бы попросить тебя об одном, мама-королева.
— Говори, чего ты хочешь, мой маленький Луи?
— Я хотел бы, чтобы ты позволила мне идти одному, мама, иначе люди подумают, что я боюсь. А я хочу поступать, как рыцарь Баяр, о котором сегодня рассказывал мне аббат. Я хочу быть, подобно ему, без страха и упрека.
— Хорошо, мой доблестный рыцарь! — с улыбкой ответила Мария-Антуанетта. — Тогда иди один, рядом со мною.
— Нет, мама, если ты позволишь, я пойду впереди тебя. Рыцари всегда ходят впереди своих дам, чтобы отражать всякую опасность, которая представится им в пути. А я твой рыцарь, мама-королева, и хочу им быть, пока жив. Итак, ты позволяешь, моя царственная дама?
— Позволяю! Ступай вперед, мой рыцарь Людовик-Карл! Мы пойдем по той же дороге, по которой пришли сюда.
Дофин поспешно перебежал площадку перед павильоном и миновал аллею, которая ведет к колоннаде со стороны набережной. Однако он остановился перед лесенкой, ведущей на эту колоннаду, и обернулся назад к королеве, которая спокойно и не торопясь следовала за ним в сопровождении двоих лакеев.
— Ну, что же, рыцарь Баяр? — улыбаясь, спросила она. — Почему ты колеблешься?
— Я только поджидаю ваше величество, — серьезно ответил ребенок. — Отсюда начинается моя рыцарская служба, потому что здесь опасное место.
— Правда, — подтвердила королева, остановившись у подножия лесенки и прислушиваясь к нестройному гаму, доносившемуся издали. — Это похоже на бурю, разгулявшуюся над океаном, когда ревут волны и грохочет гром. Но ты знаешь, сын мой, что и бури находятся во власти Божьей, а Бог хранит тех, которые предаются Его воле. Помни это, дитя мое, и не бойся.
— О, я вовсе не боюсь! — воскликнул мальчик, взбегая по ступеням с проворством газели.
Королева несколько ускорила шаг и, казалось, устремила все свое внимание на дофина, шедшего впереди нее с веселою беззаботностью; она как будто не слышала происходившего вокруг нее. А между тем за решеткой, отделявшей колоннаду с левой стороны от набережной, стоял народ густыми толпами, и все эти сверкавшие глаза были устремлены на королеву; а слова ненависти, проклятий, диких угроз преследовали ее на каждом шагу.
— Смотрите, добрые люди, смотрите! — кричала женщина с распущенными волосами, ниспадавшими из-под ее круглой шапочки и спускавшимися на раскрасневшееся, сердитое лицо. — Смотрите, вот булочница, а идущий впереди нее — булочный мальчишка! Они могут наряжаться и веселиться, потому что им живется хорошо, и едят пирожное, тогда как мы голодаем! Но постойте, постойте! Все изменится, и мы доживем еще до того, что булочнице придется голодать не хуже нашего. Но когда мы дорвемся до хлеба, то не дадим ей ничего! Нет уж, извините!
— Конечно, не дадим! — ревела, вопила и хохотала беснующаяся чернь.
И все теснились к решетке, а обнаженные руки и сжатые кулаки просовывались между железных прутьев и грозили королеве и шедшему впереди дофину.
«Выдержит ли он это? Не расплачется ли опять мое дитя от испуга?» — такова была единственная мысль, занимавшая королеву, пока она шла, сопровождаемая яростным ревом толпы; ее взоры были устремлены на одного дофина, и ни разу не оглянулась она на решетку, за которой рычал и топал ногами народ, как стая диких львов.
Вдруг сердце королевы замерло от ужаса, и у нее захватило дыхание. Она увидала, как в том самом месте, где колоннада делает поворот, какой-то человек просунул свою обнаженную руку как можно дальше сквозь решетку и протянул ее поперек дорожки в виде шлагбаума, преграждавшего путь.
Взор королевы перешел с этой страшной, обнаженной руки на дофина. Она заметила, как мальчик нерешительно замедлил шаги, остановился, а потом стал тихо подвигаться вперед.
Королева поспешила к нему, чтобы быть с ним рядом, когда дофин достигнет препятствия, преграждавшего ему путь. Народ за решеткой, видевший маневр этого человека, который просунул теперь через решетку уже свое плечо и согнул два железных прута, — народ внезапно прекратил свой рев, и оглушительный гам сменился напряженной, жуткой тишиной, какая наступает порою во время грозы, когда она собирается с силами для нового, страшного громового удара.
Каждый чувствовал, что соприкосновение этой угрожающей руки и приближавшегося легкой поступью ребенка, подобно соприкосновению стали с камнем, может вызвать искру, которая заставит вновь вспыхнуть, пламя революции.
Это чувство заставило толпу притихнуть и оно же заставило королеву ускорить шаги, чтобы догнать дофина, прежде чем он поравняется со страшным подвижным шлагбаумом.
— Поди сюда, сын мой! — сказала Мария-Антуанетта. — Дай мне руку!
Но не успела она схватить маленького принца за руку, как он прыгнул вперед и остановился как раз перед протянутой огромной рукой.
— Боже мой, что он затевает? — пробормотала про себя королева.
В тот же миг в толпе за решеткой грянуло громкое, оглушительное «браво» и было подхвачено и повторяемо тысячью голосов.
Дофин протянул свою беленькую ручку, положил ее на загорелый кулак, обращенный к нему, и кивнул человеку, смотревшему на него так злобно.
— Здравствуйте, — громко сказал он, — здравствуйте! — И мальчик схватил своей ручонкой руку рабочего и слегка потряс ее в виде дружеского приветствия.
— Маленький карапуз, — рявкнул этот человек, — что ты затеваешь? Как можешь ты класть свои маленькие когти на лапу льва?
— Я думал, что вы подаете мне руку, и также подал вам свою, чтобы поздороваться с вами.
— Если бы я захотел, то раздавил бы твою руку в своем кулаке, как в тисках, — крикнул силач, не выпуская руки принца.
— Но ты не сделаешь этого, — подхватили сотни голосов из толпы. — Нет, Симон, ты не сделаешь вреда ребенку!
— А кто из вас мог бы помешать мне, если бы я захотел? — с громким смехом спросил озорник. — Смотрите, вот я держу в кулаке руку будущего короля Франции и могу раздавить ее, если захочу, и могу сделать так, чтобы она никогда не могла поднять скипетр над Францией. Мальчуган сказал, что ему захотелось взять мою руку и оттеснить меня назад, а теперь моя рука схватила его и держит крепко. Знай, мальчик, что миновало то время, когда короли хватали нас; теперь мы хватаем их и держим крепко и не выпускаем, если нам так угодно.
В этот момент королева, отстранив повелительным жестом руки лакеев, подскочивших, чтобы освободить дофина, сказала Симону:
— Прошу вас, уберите свою руку, чтобы мы могли продолжать нашу прогулку.
— Ах и вы тут, булочница? — воскликнул мастеровой с злобным смехом. — Неужели мы снова встретились, и взор нашей прекраснейшей королевы опять устремлен на грязное, жалкое лицо такого презренного создания, каким должен быть в ваших небесных глазах сапожник Симон?