Она умолкла, потому что в эту минуту часы начали медленно и торжественно бить шесть. Вот он, решающий час! Сейчас должен прийти ламповщик; если им окажется Тулан, они еще могут считать себя спасенными. Его мог задержать непредвиденный случай… Еще светил слабый луч надежды.
В коридоре раздались шаги, голоса… Королева, почти не дыша, прижав руки к сердцу, которое то останавливалось, то начинало бешено колотиться в ее груди, слушала и не сводила взора с дверей передней. Принцесса подошла к ней и нежно обняла ее. Дети, испуганные этим страхом взрослых, робко жались к матери и также смотрели на дверь.
Шаги и голоса становились громче, дверь наконец отворилась. Вот он наконец, ламповщик! Но это был не Тулан, а обыкновенный, настоящий ламповщик, и с ним были его дети. Глухой стон вырвался из груди королевы; она судорожно сжала дофина в своих объятиях, шепча:
— О мой милый, милый сын, пусть Господь возьмет мою жизнь, лишь бы Он сохранил твою!
Где Тулан, где Верный, храбрый, неутомимый?
Покидая утром этого дня свое жилище, он простился с Маргаритой, только в этот момент сказав ей, что идет на рискованное дело, что должен или спасти королеву и ее детей, или умереть за нее. Его вечно, храбрая молодая жена поборола свои слезы, чтобы благословить его на опасное дело, и сказала, что будет молиться за него и ждать его; что если он не вернется, погибнув за свою королеву, то его жена также умрет, чтобы соединиться с ним. Глубоко растроганный Тулан поцеловал большие, сияющие глаза своей Маргариты и сказал ей, что никогда не любил ее сильнее, чем в эту минуту, когда покидал ее и шел, может быть, на смерть ради другой женщины.
— В этот час разлуки, — с волнением сказал он, — я хочу отдать тебе самое дорогое, самое святое, что только имею: возьми этот золотой флакон; его дала мне королева; на клочке бумаги, который лежит внутри, она написала собственной рукой: «На память Верному!» Верный — это я; это почетное прозвище, которым моя королева наградила меня за то немногое, что я до сих пор мог для нее сделать. Золотой флакон я дарю тебе, как то, что после твоей любви для меня дороже всего на этом свете. После моей смерти отдай эту вещь нашему сыну в день его совершеннолетия и скажи ему, что я завещал ему ее в надежде, что он будет ее достоин, что будет жить и умрет, как истинный сын своего отечества и верноподданный своего короля, которым, как надеюсь, будет сын Марии-Антуанетты. Скажи ему, что его отец безгранично любил и его и тебя, но что поклялся отдать свою жизнь служению королеве и исполнил свой долг радостно и охотно. Если мне удастся спасти королеву, то сегодня в десять часов вечера я забегу к тебе на минуту; если же всю ночь меня не будет… тогда… тогда, значит, меня нет в живых, и наш мальчик стал сиротой. Не плачь, Маргарита! Будь сильна, мужественна и покажи друзьям, соседям и шпионам веселое лицо. Следи за всем, прислушивайся ко всему! Держи дверь открытой, чтобы я всегда мог пробраться в дом! Держи также открытыми потайную дверь из моей комнаты на лестницу, дверь с лестницы в подвал и будь во всякую минуту готова встретить меня, спрятать или даже дать приют и другим.
— Буду ждать тебя день и ночь, — прошептала она, — буду ждать тебя всю жизнь.
— А теперь, Маргарита, дай поцеловать твои прекрасные, милые глаза, всегда сиявшие для меня любовью, всегда ободрявшие меня! Прощай, дорогая, и да благословит тебя Бог за всю твою любовь!
— Подожди еще, мой любимый, не уходи! Пойдем к колыбельке нашего малютки, поцелуй его на прощанье!
— Нет, Маргарита, это расстроит и смутит меня, а сегодня мне надо быть сильным и решительным. Прощай! Я иду в Тампль.
Прежде чем он успел завернуть за угол, ему встретился Лепитр, бледный и с расстроенным лицом.
— Слава богу! — воскликнул он, задыхаясь. — Слава богу, что я еще застал тебя! Мы должны бежать, и сию минуту! Все открыто, и только немедленное бегство может спасти нас!
— Что открыто? — спросил Тулан. — Да говори же, что такое открыто?
— Ради бога, не будем стоять на улице! Нас, вероятно, уже велено схватить! Войдем в этот дом, в нем есть выход на другую улицу. Слушай: на нас донесли, жена Симона донесла на нас, как на подозрительных, комитету общественной безопасности. Тизон сказала, что вдова и сестра Капета привлекли нас на свою сторону и через нас узнавали обо всем, что происходит. Фабрикант Арно тотчас же обвинил нас обоих в собрании городского совета и сказал, что, по словам гражданки Симон, мы разговариваем с заключенными в Тампле тихо и ласково и тем приводим Марию-Антуанетту в радостное настроение. Поэтому совет вычеркнул наши имена из списка дежурящих в Тампле, а также из нового общинного комитета.
— И это все? — спокойно спросил Тулан. — Это — единственные дурные новости, которые ты можешь сообщить мне? Значит, план бегства королевской семьи не открыт? Но тогда против нас нет никаких положительных улик. Вся история заключается в доносе двух баб, ни на чем не основанном!
— Ради бога, что ты говоришь? Нас объявили подозрительными и вычеркнули из комитета, разве этого мало? Разве не осуждают всех подозрительных поголовно, без исключения? Не смейся, Тулан, не качай головой! Поверь мне, мы погибнем, если сию минуту не скроемся из Парижа. Я на это твердо решился и через час уже покину Париж, одетый санкюлотом. Друг мой, не рискуй безумно жизнью, последуй моему примеру!
— Нет, я останусь. Я поклялся служить королеве и, пока жив, буду верен своей клятве. Пока есть хоть малейшая возможность быть ей сколько-нибудь полезным, я не могу уехать. Если нельзя бежать сегодня, то это может удасться в какой-либо другой день, и этого благоприятного дня я должен ждать и быть наготове.
— Но говорю тебе, что они арестуют тебя! — простонал Лепитр. — Королеве ты тогда не можешь служить и только даром повредишь себе!
— Ба, так легко меня не поймают! — беспечно возразил Тулан. — Фортуна любит смельчаков, а я докажу ей, что я смел. Спасайся, друг, спрячься, и пошли тебе Бог долгую жизнь и душевный покой!
— Ты рассердился на меня, Тулан? Ты считаешь меня трусом? Но повторяю тебе: твоя безумная смелость погубит тебя.
— Нет, Лепитр, я на тебя не рассердился. Каждый должен поступать так, как ему подсказывают собственные ум и сердце. Прощай, друг, позаботься о своей безопасности, потому что надо, чтобы в резерве остались преданные люди, а я знаю, что в случае надобности ты будешь верно служить ей.
— Дай мне еще раз свою руку, Тулан! Если ты поймешь, что должен бежать, то приезжай в Нормандию: ты найдешь меня в местечке Леру, близ Дьеппа, и мой старый отец примет тебя, как родного сына.
— Спасибо, друг, спасибо! Твою руку, так! А теперь уходи в ту сторону, а я сюда.
Тулан с веселым лицом вышел на ту же улицу и отправился прямо в ратушу, где собрался общинный совет.
— Братья и граждане! — смело воскликнул он. — Мне сейчас сказали, что на меня донесли, будто я подозрительный. Друзья предупредили меня и понуждали бежать. Но я не трус, и моя совесть чиста; поэтому я не убежал, а пришел сюда и спрашиваю вас: правда ли это? Неужели вы в самом деле можете считать меня дурным патриотом, изменником?
— Да, — ответил председатель Обар спокойным, суровым голосом. — Ты неблагонадежен, и мы не доверяем тебе. Эта низкая соблазнительница Мария-Антуанетта остановила на тебе свои рысьи глаза, чтобы завлечь тебя, и, конечно, это удалось бы ей, если бы ты чаще встречался с нею. Поэтому тебя навсегда исключили из списков муниципальных чиновников, назначаемых на дежурство в Тампле, так что уже не представится случая впасть из-за австриячки в искушение. Кроме того, так как сегодня поступил на тебя уже второй донос, в котором говорится, что ты имеешь тайные сношения с аристократами, мы по требованию комитета общественной безопасности сочли за нужное приказать арестовать тебя. Пристав только что отправился к тебе на квартиру, чтобы объявить тебе приказ и взять тебя, но ты явился сам. Пристав, солдаты, сюда! — И он приказал отвести Тулана в Консьержери.
— Прекрасно! — с великолепным спокойствием сказал Тулан. — Я знаю, что вы пожалеете о том, что так оскорбили истинного патриота, и для успокоения вашей совести желаю только одного: чтобы у вас хватило времени исправить эту несправедливость и чтобы моя голова все еще сидела тогда на моих плечах и я мог сказать вам то, чем в эту минуту полно мое сердце: я прощаю вам! Вы введены в заблуждение, но так как вы поступаете таким образом ради блага отечества, а не из личных враждебных чувств, то, как верный и любящий сын нашей великой матери-республики, я прощаю вам, что вы верите моим несправедливым обвинителям. Даже если уж суждено пролиться моей невинной крови, моим последним, предсмертным вздохом будет благословение моему отечеству и великой республике!
— Это все прекрасные и очень достойные слова, — холодно ответил Обар, — но если факты противоречат словам, то мы не должны обманываться пустыми речами; правосудие позаботится об этом.
— Я только этого и желаю, — бодро возразил Тулан. — Если я попаду в руки правосудия, то очень скоро окажусь на свободе, потому что, братья, я совершенно невинен. Ведите меня в тюрьму! Прошу только зайти по дороге ко мне, чтобы я мог захватить с собой кое-какие вещи. Прошу также опечатать мое помещение в моем присутствии, потому что, если хозяин отсутствует, его имущество подвергается известной опасности, и я только тогда буду спокоен, когда на все будут наложены печати республики. При этом вы убедитесь, что ни моя жена, ни друзья не прячут и не скрывают ничего предосудительного, и моя невиновность станет еще более явной. Итак, пожалуйста, исполните мою просьбу!
Члены совета, переговорив между собою, решили удовлетворить просьбу Тулана, и председатель приказал двум чиновникам отправиться с арестованным на его квартиру, взять необходимые ему вещи и затем наложить печати на все его бумаги и на все имущество. Тулан поблагодарил его и со спокойным лицом вышел из зала. Идя по улице между своими стражниками, он все время беспечно болтал с ними, смеялся и шутил, но в его душе звучал вопль: «Ты погиб, погиб! Если двери тюрьмы закроются за тобою, ты не уйдешь от гильотины! Беги, спасайся, или ты безвозвратно погиб!»