— Вы сами виноваты, если правда звучит лестью, — с легким поклоном возразил граф Прованский.
— Вот ответ, достойный ученого! — воскликнул «школьный учитель», граф д’Артуа. — Брат, ты не знаешь даже азбуки в науке любезностей. Ты непременно должен поступить ко мне в учение.
— О, я уверен, брат Шарль, что мог бы многому научиться у тебя, — засмеялся граф Прованский, — только не знаю, осталась ли бы довольна этими уроками моя супруга!
— А вот мы спросим ее, — сказала королева. — До свидания, дорогие братья, я тороплюсь поздороваться со своим милым мельником.
Она быстро взбежала на деревянную лесенку, ведшую на мельницу, и обвила руками шею мельника, а он, крепко прижав ее к своему сердцу, увлек ее внутрь.
— Благодарю тебя, Людовик! — воскликнула королева, целуя руку мужа. — Какой прелестный сюрприз ты мне устроил!
— Разве ты не говорила, что тебе хочется этого маскарада? — весело ответил король. — Здесь все делается по приказу королевы, так не удивляйся, что мы покорно исполнили роли, которые ты сама распределила между нами.
— О Людовик, как ты добр! — со слезами на глазах сказала королева. — Ведь я знаю, что все эти игры не доставляют тебе удовольствия, но ты все-таки принимаешь в них участие!
— Все потому только, что я люблю тебя, — просто ответил король, и счастливая улыбка скрасила его широкое, добродушное лицо. — Да, Мария, я люблю тебя, и мне доставляет большую радость доставлять тебе удовольствие.
Королева нежно прислонилась головой к груди мужа.
— Даря мне Трианон, Людовик, ты сказал мне: «Вы любите цветы, я дарю вам целый букет!» Мой дорогой государь, вы не только букет цветов подарили мне: вы мне подарили целый букет счастливых часов, счастливых лет, которыми я обязана только вам, вам одному!
— Пусть же этот букет никогда не завянет, Мария, — произнес король, поднимая к небу набожный, молящий взор и кладя руку на голову своей жены, словно благословляя ее. — Однако, госпожа фермерша, — после некоторого молчания прибавил он, — вы заставили меня позабыть свою роль: колесо остановилось, потому что мельник не на своем месте. Вообще наша мельница не совсем в порядке, и мне придется приложить здесь к делу свои слесарные познания… Но что это за пение раздается на улице?
— Это «крестьяне» и «крестьянки» зовут нас, — смеясь, сказала королева, — покажемся им, господин мельник!
Они вышли на наружную лестницу, у подножия которой собрались мэр, учитель, крестьяне и крестьянки, которые хором пели:
Выше счастья нет нигде,
Как в родной своей семье.
На глазах королевы навернулись радостные слезы. О, как полны были счастьем часы, проведенные сегодня в Трианоне королевской четой! Они были так ярко озарены солнцем, что Мария-Антуанетта совсем забыла тучи, омрачавшие утро.
Все обедали по-деревенски, потом гуляли по лугу, любуясь на пасущихся коров; потом фермерша подала подругам пример и принялась за работу: принесли ее прялку, и она уселась за пряжу. Быстро вертелось колесо прялки, подобно колесу счастья, приносящему сегодня радость, завтра — печаль. Колесо счастья уже повернулось, горе уже близилось, но Мария-Антуанетта еще не знала этого; ее глаза еще светились счастьем, губы улыбались. Она сидела со всем своим обществом на берегу озера и удила рыбу и радовалась, если ей удавалось поймать что-нибудь: ведь эта рыба должна быть подана на ужин, на который фермерша пригласила своего супруга и который она была намерена приготовить своими руками.
Король ушел на мельницу отдохнуть, но кто-то нарушил его покой. Вероятно, дело было очень важно, если рискнули сделать это; ведь все знали, что в Трианоне король бывает редко и, раз он там, его нельзя беспокоить делами.
Но сегодня его обеспокоили, и министр барон де Бретейль сам явился в Трианон, чтобы видеть мельника и попросить его на этот раз стать опять королем.
IV. Ожерелье королевы
Когда камердинер, переодетый помощником мельника, доложил о приезде министра, король немедленно удалился в свою комнату и переоделся в свой обычный костюм: короткие панталоны, серый кафтан с серым атласным, вышитым золотом жилетом и орденом Святого Людовика на небесно-голубой ленте.
Переодевшись, король с озабоченным и встревоженным лицом вошел в комнату, где его ждал его первый министр, барон де Бретейль, и воскликнул:
— Говорите скорее! Вы принесли мне дурные вести? Случилось что-нибудь неожиданное?
— Государь, — почтительно ответил министр, — случилось действительно нечто неожиданное; насколько оно может быть названо дурной вестью, покажет следствие.
— Следствие? — воскликнул король. — Значит, дело идет о преступлении?
— Да, государь, о позорном обмане и крупной растрате как денег, так и драгоценностей.
— Ах, вот что! — со вздохом облегчения сказал король. — Значит, дело касается только денег?
— Нет, государь, оно касается также чести ее величества.
Людовик вскочил, и краска гнева залила его лицо.
— Неужели снова осмеливаются затрагивать честь королевы?
— Да, ваше величество, и на этот раз план задуман так тонко, что будет весьма трудно добиться истины. Ваше величество дозволите мне изъяснить дело несколько подробнее?
— Говорите, барон, говорите! — воскликнул Людовик, опускаясь на деревянную скамью и приглашая министра также сесть.
Бретейль поклонился и сел.
— Ваше величество, может быть, помните прекрасное ожерелье, которое несколько времени назад придворный ювелир Бемер имел честь предложить ее величеству?
— Помню; еще королева выказала при этом свойственные ей великодушие и бескорыстие.
— Всем известен благородный ответ, который ее величество дала своему супругу, желавшему подарить ей это ожерелье, — сказал Бретейль, — Париж с восхищением повторял ее слова: «Государь, у нас больше бриллиантов, чем кораблей; купите на эти деньги корабль».
— У вас хорошая память, — сказал король, — ведь это было пять лет назад.
— Я полагаю, государь, что после этого Бемер, несмотря на запрещение вашего величества, еще несколько раз беспокоил ее величество своим предложением продать ей ожерелье; по-видимому, он твердо решил, что в конце концов королева купит его. Он несколько лет собирал по всей Европе бриллианты, подбирая камни, совершенно одинаковые по величине, весу и игре. Так как королева отказалась приобрести ожерелье за два миллиона франков, то под конец Бемер просил за него уже только один миллион восемьсот тысяч.
— Да, я слышал об этом, — сказал король, — и королеве надоели его предложения, так что она велела больше не принимать его.
— Да, государь, его перестали допускать в Версаль. Но две недели назад он прислал ее величеству письмо, в котором просил королеву не забывать ее придворного ювелира и выражал радость, что ее величество обладает самыми дорогими бриллиантами в Европе. Королева прочла это письмо своей камер-фрау, мадам Кампан, и сказала, что эти бриллианты, очевидно, свели бедного Бемера с ума. Письмо ее величество бросила в огонь. Это сообщила мне мадам Кампан, к которой я должен был обратиться для разъяснения дела.
— Да что же случилось с этим ожерельем и какое отношение может иметь к нему королева? — воскликнул король, вытирая кружевным платком пот со своего лба.
— Государь! Бемер уверяет, что продал ожерелье ее величеству, и требует уплаты.
— Королева права: этот человек сошел с ума!
— Государь, он уверяет, что ее величество приобрела ожерелье тайным образом, через третье лицо, выдав двести тысяч франков задатка и установив последующие уплаты, по тридцати тысяч франков каждая.
— Кто же это доверенное лицо, его имя?
— Государь, это кардинал де Роган, состоящий при особе вашего величества.
Король вскрикнул и, вскочив с места, повторил:
— Роган? Кто осмелился соединять его имя с именем королевы, которая его терпеть не может? Полноте, Бретейль, эта сказка чересчур глупо задумана: никто не поверит ей!
— Однако, ваше величество, Бемер поверил и передал ожерелье кардиналу, после чего получил собственноручную расписку от ее величества. Все это он сообщил мне письменно, прибавив, что обратиться ко мне ему посоветовала мадам Кампан, так как я имею честь быть министром королевского двора. Обратившись к мадам Кампан, я узнал от нее такие важные сведения, что с ней вместе поспешил в Трианон, чтобы вы, ваше величество, могли немедленно выслушать ее показания. В Трианоне я узнал, что там только что был Бемер, и так как, по обыкновению, не был допущен к королеве, то ушел, плача и бранясь.
— Пойдемте! Я хочу переговорить с Кампан, — сказал король и поспешно вышел из комнаты.
Министр следовал за ним. Они прошли боковой дорожкой, минуя деревенскую улицу, чтобы не быть замеченными королевой.
— Кампан, — сказал король, входя в маленькую уборную королевы, — министр рассказал мне диковинную историю; повторите мне весь свой разговор с Бемером.
— Ваше величество, вы приказываете мне говорить, прежде чем об этом деле узнала королева? — спросила мадам Кампан с низким поклоном.
— Ах, вы видите, я был прав, — сказал король Бретейлю, — королеве ничего не известно, иначе она рассказала бы все мне. Слава богу, у королевы нет от меня тайн. Я благодарен вам за ваш вопрос, Кампан! Конечно, лучше, чтобы ее величество присутствовала при нашем разговоре. Есть тут кто-нибудь из прислуги королевы? — крикнул король, распахнув двери.
Тотчас же прибежал камердинер.
— Вебер! — сказал ему король. — Бегите немедленно в Малый Трианон и попросите от моего имени ее величество королеву прийти сюда на четверть часа по важному делу, не терпящему отлагательства. Только смотрите, не испугайте ее величества, чтобы она не подумала, что получены какие-нибудь печальные вести от ее родных. Торопитесь! А теперь, барон, — прибавил он, обращаясь к министру, — вы должны своими глазами и ушами удостовериться, что королева так же мало знает об этом деле, как и я, и будет так же удивлена: я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре, но так, чтобы королева не подозревала о вашем присутствии. Это заставит вас тотчас же убедиться в дерзком и бесстыдном обмане. Куда ведет эта дверь, Кампан? — обратился король к камер-фрау, указывая на белую с золотым бордюром дверь, полузакрытую белыми атласными портье