Какими бы ни были правила частичных разрешений и запретов, характеризующих добрачную сексуальную жизнь в различных культурах — будь это повышенная половая активность без каких-либо обязательств, или эротические связи без половой близости, или строгое и полное воздержание — развитие эго использует психосексуальные силы юного человека для повышения чувства стиля и формирования идентичности. И в этом тоже человек нисколько не похож на животное: даже там, где общество поощряет половую близость, это делается в особой стилизованной манере.
С другой стороны, с биологической точки зрения, половой акт — это акт продолжения рода, а в сексуальной ситуации, которая не ведет к продолжению рода и длительной связи, есть элемент психобиологической неудовлетворенности, которую можно удовлетворить с другими людьми, к чему может привести любое частичное воздержание (и это в тот период, когда складываются столь благоприятные условия для формирования идентичности!).
Для женщины, несомненно, эта неудовлетворенность имеет гораздо большее значение, вследствие ее гораздо большей, чем у мужчины, вовлеченности, физиологической и эмоциональной, в половой акт как в первую ступень процесса продолжения рода, о чем ей постоянно напоминают ее месячные циклы.
Разнообразные помехи, встречающиеся на пути полного полового созревания юного человека, имеют для мужчины, когда он решает важную для него проблему планов на будущее, весьма глубокие последствия. Из них наиболее известен регрессивный возврат той ранней стадии психосексуальности, которая предшествует эмоциональному покою первых школьных лет, то есть, инфантильной генитальной и локомоторной стадии, с ее тенденцией к аутоэротическим манипуляциям, фантазиям и играм. Но в юности аутоэротизм, фантазии и игривость чрезвычайно усиливаются за счет генитальной потенции и локомоторной зрелости и дополняются тем, что мы будем называть новой исторической перспективой юного сознания.
Наиболее распространенная форма выражения неудовлетворенности юноши — это жажда движения, либо в форме «двигаться куда-то», либо — «стремиться за чем-то», либо — «бегать вокруг». Сюда же относится поиск надлежащего движения: в серьезной работе, спорте, захватывающих танцах, бесхитростных Wanderschaf[18], увлечениях быстрыми животными и машинами. Данное стремление находит выражение и в участии юноши в «движениях» своего времени (будь то шествия местных общин, парады или идеологические кампании), во всем, что только подходит к его желанию чувствовать себя и «движущимся», и чем-то важным в этом движении, причем движение должно иметь перспективу в будущем. Ясно, что общество предоставляет ряд ритуальных комбинаций идеологических перспектив и форм движений (танцы, спорт, парады, демонстрации, разгульные праздники), целью которых является включение молодых в исполнение их исторических задач. Когда общество оказывается неспособным делать это, данные структуры образуют собственные комбинации, в виде небольших групп, занятых какими-то своими играми: благодушной глупостью, жестокими выходками, войной с законом. Таким образом, ни на какой другой стадии жизненного цикла надежда обрести себя и опасность потерять себя столь тесно не связаны друг с другом, как в юности.
В связи с движением нам следует сказать о двух великих промышленных достижениях: автомобиле и кинематографе. Автомобиль, несомненно, — это душа и символ нашей технологии и ее совершенства, и он является целью и мечтой для большинства современной молодежи. Однако в связи с проблемой юношеской незрелости необходимо понять и то, что как машины, так и кино дают возможность тем, кто склонен к пассивности, иллюзию активного движения.
Много пишут и о частых кражах автомобилей молодыми людьми (почему-то общество никак не может понять, что автомобильная кража — это тоже элемент приобретательской психологии), хотя в большинстве случаев молодые люди крадут машины не ради обладания ими, а ради возбуждения, которое им доставляет езда, дающая реальные возможности быстро нестись прочь. Впрочем, хотя при этом юношу целиком охватывает чувство двигательного всемогущества, его потребность в движении активном часто останется неудовлетворенной.
Так же и кинематограф, причем в гораздо большей степени, предоставляет возможность сидящему зрителю, возбуждая его эмоции, двигаться быстро и неистово в искусственном визуальном поле, постоянно сталкиваясь со сценами насилия и сексуального обладания — и все это без малейшего усилия ума, воображения или воли со стороны смотрящего.
Я специально подчеркиваю данный дисбаланс в юношеском опыте, потому что, по моему мнению, он объясняет новые виды взрывов протеста молодежи и отмечает ее стремление к новым видам господства. Опасность подвергнуться этому дисбалансу в гораздо меньшей степени присуща той части молодежи, которая активно занимается техникой, стремясь освоить ее достижения и идентифицировать себя с процессом появления новых изобретений, усовершенствования производства, овладения машинной технологией, и это открывает перед юношей новые и безграничные возможности применения своих способностей. Однако когда молодежь ущемлена в участии в техническом развитии и не имеет технического опыта, то это неминуемо вызывает взрыв, порыве бунтарского характера; когда она лишена возможности пользоваться дарами технического прогресса, это вызывает у нее чувство отстраненности от современного мира, которое продолжается до тех пор, покуда технология общества и не технологическое сознание молодежи не приходят к некоторому согласию.
Когнитивные задатки, развиваясь в течение первой половины второго десятилетия жизни, оснащают стоящие перед юностью цели мощнейшим средством для их реализации. Ж. Пиаже называет достижения в познании, которыми обладает подросток примерно к пятнадцати годам, «формальными операциями». Это означает, что молодой человек способен теперь гипотетическими размышлять о возможных вариациях и потенциальных отношениях, причем размышлять исключительно в мысли, независимо от наличия необходимых для этого конкретных условий. Как замечает по этому поводу Джером С. Брюнер, ребенок теперь может «вызывать в своем воображении в виде системы все виды альтернативных возможностей, могущих существовать в какое угодно время»[19]. Такая когнитивная ориентация отнюдь не отрицает, а, наоборот, поощряет потребность молодой личности в развитии чувства идентичности, ибо среди всех возможных и воображаемых отношений она должна выбрать ряд достаточно четко определенных личностных, профессиональных, сексуальных и идеологических обязательств.
Здесь снова поляризуются верность и многообразие. При этом оба явления одинаково важны и взаимно поддерживают существование друг друга: верность без чувства многообразия может стать одержимостью и надоедливостью; разнообразие без чувства верности — простым релятивизмом.
Таким образом, чувство эго-идентичности становится в период юности более необходимым (и более проблематичным), когда взору предстает широкий набор возможных идентичностей. Термин «идентичность» используется в наше время с поразительной легковесностью; по этому поводу я могу лишь заметить, что реальный предмет на самом деле очень сложен. Эго-идентичность лишь частично сознательна; в большей же степени она — подсознательна. Она представляет собой психологический процесс, отражающий разнообразные социальные процессы. Кризис эго-идентичности происходит в юности, но нарастает в течение всего детства и постоянно напоминает о себе в периоды кризисов последующих лет. Поэтому столь много значит для юного существа творение чувства тождественности, единства личности, как его ощущает каждый человек и понимают другие люди, то есть в виде существующего во времени постоянства, в виде непреложного исторического факта.
Следовательно, первая опасность юношеского возраста — это замешательство, запутанность идентичности, которые могут выражаться в виде чрезмерно затягивающихся мораториев (Гамлет — наиболее яркий пример этого); в виде постоянно повторяющихся попыток положить конец мораторию посредством внезапного выбора, то есть, поиграв с историческими возможностями, затем отказаться от определенного непреложного обязательства, которое к тому времени уже существует; иногда даже в виде сильной регрессивной патологии, которую мы ниже собираемся проиллюстрировать на конкретных примерах. Поэтому главным итогом этой, как и любой другой стадии развития человека, является активное, избирающее эго-существо, ответственное перед собой и способное быть ответственным в рамках социальной структуры, которая, в свою очередь, предоставляет каждой возрастной группе то место, в котором эта группа нуждается — место, в занятии которого определенной возрастной группой нуждается и сама социальная структура.
В одном из писем к Оливеру Уэнделлу Холмсу Уильям Джеймс говорит о своем желании «вновь креститься» в своих друзьях — и в этих словах он выражает так много всего, что связано с прямыми требованиями социального опыта и социальных потребности юноши. Начиная с середины второго десятилетия жизни способность мышления и сила воображения обогащаются благодаря личностям, в которые юноша теперь способен глубоко погружаться. Юноша любит и ненавидит в людях то, что они «олицетворяют», и выбирает их потому, что находит в них что-то важное, совершая свой выбор путем приобщения к тому в этих личностях, что зачастую гораздо больше, нежели «ты» и «я». Мы слышали признание Гамлета в любви своему другу Горацио, признание, резко прерванное словами «достаточно об этом». Таким образом, перед нами некая новая реальность, ради которой человек желает переродиться при помощи тех и благодаря тем, кого он избирает в качестве новых родителей и подлинных современников.
Этот обоюдный выбор, хотя и связанный зачастую с той же средой, что окружала юношу в детстве, и поэтому часто интерпретируемый как восстание против этой среды и бегство от нее, на самом деле служит выражением новой перспективы, которую я назвал «исторической» — в одном из тех утраченных значений этого древнего и ставшего очень специальным слова, которое временами просто необходимо для выражения специфики новых смыслов. Под «исторической перспективой» я понимаю нечто, что каждый человек как бы заново развивает в период своей юности. Это явление состоит в чувстве непреложности важнейших событий и часто связано с обостренной потребностью понимать сразу и целиком, какой ряд событий в реальном мире и в мышлении определяет поведение других людей и почему это так. Как известно, ряд психологов, таких, как Пиаже, признают