за юношей способность оценить, что любой процесс можно понять только тогда, когда он прослеживается мысленно и, таким образом, делается обратимым в сознании. Не будет противоречием сказать, что тот, кто приходит к пониманию данной обратимости, постигает и то, что в реальности, среди всех событий, о которых можно помыслить, некоторые жестко определены, зависимы друг от друга и наступают с исторической неизбежностью, происходят ли они (с точки зрения человека) заслуженно или незаслуженно, преднамеренно или непреднамеренно.
Юное существо, поэтому, чувствительно к любому воздействию, которое безнадежно определено событиями, происходившими до этого в жизни и в истории. С психологической точки зрения это может означать, что необратимые детские идентификации будут лишать молодого человека собственной идентичности; исторически же это значит, что данные, блокирующие личность силы способны помешать социальной группе обрести свою общую историческую идентичность. На основании этого юноша часто отрицает родителей и авторитеты, стремится свести их до уровня вещей, не имеющих на него влияния. Это сопровождается поиском личностей и движений, которые провозглашают, или кажется, что провозглашают, что способны предсказывать необратимое, как бы забегая во времени вперед — и, таким образом, делая необратимое обратимым.
Это, кстати, объясняет, почему молодежь легко воспринимает мифологические и идеологические учения, способные предсказывать развитие вселенной и ход истории. Ибо даже разумный, практичный юноша считает, что лучше обосновываться в рамках как можно более широкой структуры, ибо так он может быть преданным тому, чем занимается, одновременно зная (или предполагая на базе того, что ему внушили), что и в каких случаях означает объект его преданности. Именно так «истинные» идеологии проверяются ходом истории — проверяются, конечно, на определенное время. Ибо если идеология оказывается способной вдохновить молодых, то они делают предсказанную данной идеологией грядущую историю более чем истинной.
Отмечая, что в сознании юноши люди «означают», я вовсе не склонен чрезмерно подчеркивать идеологическую определенность этих «значений». Отбор значимых личностей может иметь место только в системе закрепленных образов поведения, таких, как школа или работа, а также в рамках приверженности какому-либо религиозному или идеологическому учению. Однако методы данного отбора могут варьироваться от банальных приятия или неприятия до опасной игры на грани психического здоровья и закона. События же, в общем, взаимно возрастающие и взаимно оправдывающие друг друга, тоже воспринимаются в качестве индивидуальностей, могущих быть чем-то гораздо большим, нежели это кажется.
Представители мира взрослых, вовлеченные в такой процесс, могут оказаться сторонниками и воплощениями того или иного профессионального мастерства, научной школы, более или менее убедительной истины, более или менее приемлемого типа справедливости или стандарта искусственной правдивости, более или менее подходящего способа достижения личностной неподдельности. В сознании молодых эти люди становятся представителями некой элиты, независимо от того, выглядят ли они так же в глазах семьи, общества или полиции.
Выбор может быть рискованным, но для некоторых молодых опасность — необходимая составляющая их опыта. Выбор главного всегда связан с риском, и если молодой человек не сумеет связать себя с этим риском, то не сможет обязать себя принять и сохранить подлинные ценности. В этом состоит один из ведущих механизмов психологической эволюции. Главный факт то есть такой, в котором верность обретает поле для своего проявления, — это здесь сам человек, этакий, так сказать, птенец природы, готовый опробовать свои крылья и занять свое взрослое место в экологической системе.
Представляет ли собой в пору юности это поле проявления полный конформизм или крайнюю отстраненность, самоотдачу или протест, нам следует всегда помнить о том, что человеку необходимо реагировать (реагировать наиболее интенсивно именно в юности) на многообразие условий. В рамках психосоциальной эволюции мы можем приписывать весьма различный смысл как склонному к идиосинкразии индивидуалисту, так и конформисту, в зависимости от различия исторических условий. Ибо здоровый индивидуализм и преданная отстраненность несут в себе протест и стремление служить некой целостности, которую необходимо восстановить, иначе без нее может сойти на нет вся психосоциальная эволюция. Таким образом, адаптация человека к обществу всегда предполагает своих беглецов и бунтарей, которые отказываются приспосабливаться к тому, что часто именуют, придавая этому замечательному сочетанию дурное звучание апологетического и фаталистического понятия, «условиями человеческого существования».
Отстраненность и формирование идентичности у крайних индивидуалистов часто связаны с невротическими и психотическими симптомами или, по крайней мере, с затянувшимся изоляционным мораторием на вступление в прочные отношения с другими людьми, от которого страдают все, кто в период юности чувствует себя отчужденным. В «Молодом Лютере» я предпринял попытку поместить подобные страдания незаурядного молодого человека в контекст его величия и места в истории.
Однако не наша цель обсуждать вопрос, который для многих молодых является самым насущным и на который нам, со своей стороны, всего труднее ответить, а именно: какова связь между одаренностью и неврозом. С другой стороны, мы просто обязаны охарактеризовать специфическую природу юношеской психопатологии, или, говоря более конкретно, отметить огромное влияние феномена верности на психопатологию молодого человека.
В классическом случае психопатологии в данной возрастной группе, а именно в опубликованном Фрейдом описании его встречи с восемнадцатилетней девушкой, страдающей «petite hysterie»[20]. Интересно вспомнить, что в конце лечения Фрейда привело в замешательство то, «какого рода помощь» хотела получить от него девушка. Он связал с ней свою интерпретацию структуры невротического расстройства девушки, интерпретацию, ставшую центральной темой этой классической публикации о психосексуальных факторах в развитии истерии. Эти клинические записи Фрейда остаются на удивление свежими даже спустя десятилетия, но сегодня данный случай ясно показывает психологическую сконцентрированность девушки на вопросах верности. Действительно, можно сказать, нисколько не преувеличивая, что социальную историю больной характеризуют три момента: сексуальная неверность со стороны одного из самых важных в ее жизни взрослых; вероломство отца девушки, которое было причиной, ускорившей развитие заболевания; странная тенденция со стороны всех взрослых, окружавших девушку, делать ее доверенным лицом в своих делах без достаточного внимания к ее проблемам, без признания того, что способствовало развитию ее болезни.
Фрейд, конечно, концентрирует свое внимание на других вещах, вскрывая, словно некий психохирург, символический смысл симптомов девушки и всей истории вообще; но, как всегда, он сообщает и много интересных данных, лежащих на периферии его интересов. Так, среди сведений, которые привели его в замешательство, Фрейд сообщает, что его пациентка была «почти уверена в том, что все считают ее человеком, который просто много фантазирует» и выдумывает условия, делающие ее больной. Там же он пишет, что девушка «с беспокойством все время пыталась удостовериться, до конца ли я искренен с ней» — или так же вероломен, как ее отец. Когда, в конце концов, она отказалась от аналитика и его анализа «ради конфронтации с окружающими ее взрослыми и их тайнами, которые она знает», Фрейд посчитал это актом мести по отношению к взрослым и к нему тоже; и эта часть интерпретации хорошо укладывается в общую схему его интерпретации.
Тем не менее, как мы теперь можем увидеть, в этом настойчивом требовании исторической правды есть нечто большее, чем просто отрицание внутренней правды — особенно в юном существе. Ибо вопрос, к какому типу молодым людям причислить себя, причислить необратимо — к правдивым или к обманщикам, к слабым или к бунтарям — является в их сознании вопросом первостепенной важности. Столь же важен для них и вопрос, правильно или неправильно они поступают, не принимая условия, которые делают их слабее: он важен в качестве инсайта в отношении того, что из себя вообще может представлять структура их слабости.
Другими словами, они настаивают на том, что смысл их слабости становится постижимым в переформулировке исторической истины, как она является в их собственных инсайдах и искажениях, но не в связи с понятиями окружающего мира, в отношении которых им бы хотелось, чтобы те «были возвращены к разуму» (как сформулировал это отец Доры, когда привел ее к Фрейду).
Несомненно, Дора была истеричкой, и симптомы ее болезни имеют психосексуальное происхождение. Но сексуальная природа ее расстройства и поводов, непосредственно спровоцировавших его, не должна заслонять от нас тот факт, что и другого рода измены, семейные и общественные, заставляют молодых людей регрессировать на более ранние стадии своего развития, и происходит это разными путями.
Способность же к такому явно регрессивному и симптоматичному образованию появляется только с наступлением юности: только когда укрепляется историческая функция сознания, могут становится заметными и значимые подавленности, заметными в такой степени, что они могут вызвать последующие симптоматические образования и деформацию характера. Глубина регрессии определяет природу патологии и характер терапии, которую здесь надлежит задействовать. Однако существует некая патогномическая картина, которой обладают все болезненные молодые люди и которая ясно просматривается в описании Фрейдом общего состояния Доры. Эта картина в первую очередь характеризуется отказом от исторического течения времени и попыткой ретроспективного вызова, что сопровождается переоценкой родительского влияния перед лицом новой истины, реализация которой относится к будущему, в котором молодой человек освободится от родительской опеки.