Важным должен быть тот эволюционный факт, что человек сверх и выше сексуальности вырабатывает избирательность любви. Думаю, это проявляется во взаимности супругов и партнеров в их общей идентичности ради взаимной верификации через опыт обретения себя в другом, при потере себя.
Позвольте мне здесь специально подчеркнуть, что идентичность укрепляется, когда может реализовать все предоставляемые для этого шансы. По этой причине любовь, в своем истинном смысле, предполагает как идентичность, так и верность. Хотя можно показать, что многие формы любви действуют в образовании различных добродетелей, важно осознать, что только окончание периода юности дает возможность развития этой близости, самоотверженности взаимной привязанности, которая закрепляет любовь во взаимном обязательстве. Таким образом, интимная любовь — это страж неуловимой и все же всепроникающей силы в психосоциальной эволюции: силы культурного и личного стиля, который дает и требует признания в общих видах деятельности, гарантирует индивидуальную идентичность во взаимной близости и объединяет в «образ жизни» отношения воспроизводства и деторождения.
Любовь недавно ставшего взрослым человека, кроме всего прочего — это активная избирательная любовь, независимо от методов матримониального отбора, независимо от того, является ли этот отбор предварительным условием для близких отношений, или выбор совершается в процессе постепенного развития близких отношений. В любом случае, проблема состоит в переходе от опыта получения заботы в окружении родителей, в котором ребенок вырос, к новому, взрослому виду привязанности, который активно избирается и культивируется как обоюдное участие.
Слово «afliation» (привязанность. — Примеч. перев.) буквально означает «усыновление» — и, в самом деле, в дружбе и партнерстве люди, недавно ставшие взрослыми, становятся друг другу сыновьями, но сыновьями по свободному выбору, который проверяет долгую надежду на родство внекровных (кровосмесительных) связей. Отныне сила эго зависит от привязанности к другим, кто также готов и способен принимать участие в деле заботы о потомстве, пропитании и воспитании.
Сексуальность взрослых характеризуется участием половых органов, способностью к полному и взаимному выполнению полового акта. Огромная сила подтверждения охватывает это слияние тел и темпераментов после опасно долгого детства, которое, как подробно описано было в ходе изучения неврозов, может сильно нарушить способность к психосексуальной взаимности. Фрейд отмечал, что половая зрелость сама по себе гарантирует это сочетание (ни приобретение, ни поддержание которого, ни в коем случае не легко) интеллектуальной ясности, сексуальной взаимности и заботливой любви, которая закрепляет человека в действительности его обязанностей.
До сих пор мы еще ничего не сказали о различиях между полами, и на этот раз данное пренебрежение оправдано. Именно в раннем зрелом возрасте биологические различия между полами — а я верю, что они имеют решающее значение с самого начала — проходят свой психосоциальный кризис и имеют результатом поляризацию двух полов в совместном стиле жизни. Ранее установленные добродетели играют для такой поляризации и стиля подготовительную роль точно так же, как все физические силы и познавательные способности, развивающиеся до и во время периода юношества.
Умение как таковое представляет собой межполовую добродетель, так же, как и верность. Можно доказать положение, согласно которому эволюционная первопричина объясняет, почему различия пола не будут полностью разделять полы, пока умение и верность не позволят стать их разделению полярным, т. е. делением взаимного усиления опыта и распределения труда в стилизованной схеме любви и заботы. Такая первопричина человеческого развития будет также предполагать, что полы в меньшей степени различны по отношению к возможностям и добродетелям, которые способствуют общению и сотрудничеству, но различия наибольшие там, где расхождение существенно, т. е. в сочетаниях истории любви и разделенных функций воспроизводства. Можно сказать, что полы наиболее схожи в поступках эго, которые — будучи самыми близкими к сознанию, языку и этике — должны служить и для того, чтобы интегрировать факт сексуальной взаимности и двухполюсности.
Любовь, таким образом, — это взаимность преданности, всегда подавляющая антагонизмы, свойственные разделенности функций. Она пропитывает близость людей и поэтому является основой этических отношений.
Забота — это качество, существенное для психосоциальной эволюции, так как мы представляем собой обучающий вид. Животные также инстинктивно подталкивают свой молодняк к проявлению того, что готово к выходу наружу, и, конечно, некоторых животных человек может научить некоторым трюкам и командам. Однако только человек может и должен проявлять заботу во времени периодов детства многих поколений, объединенных в хозяйства и сообщества. По мере того, как человек передает зачатки воли, надежды, целеустремленности и умения, он сообщает значение телесному опыту ребенка, передает логику, выходящую далеко за пределы используемых при обучении слов, и постепенно рисует определенный образ мира и стиль товарищества.
Все это необходимо, чтобы завершить в лице человека аналогию с основной этологической ситуацией между родителем и детенышем у животных. Только все это вместе взятое позволяет провести сравнение отношений, возникающее у нас с отношением гусыни и гусенка в примере этолога. Как только мы улавливаем взаимосвязь этапов жизни человека, мы понимаем, что взрослый человек устроен таким образом, что он нуждается в том, чтобы быть нужным, чтобы не страдать от ментальной деформации самоприятия, при котором он сам становится своим ребенком и любимцем. Поэтому я постулировал существование инстинктуальной и психосоциальной стадии воспроизводства за пределами стадии генитальной. Отцовство и материнство — это для большинства первый и для многих первичный случай порождения. И все же увековечение человечества бросает вызов генеративной изобретательности разного рода деятелей и мыслителей. Человек нуждается в обучении, и не только для peaлизации своей личности, но потому, что жизнь фактов поддерживается, когда о них рассказывают, логики — когда она демонстрируется, правды — когда о ней заявляют открыто. Таким образом, страсть к обучению не ограничивается рамками учительской профессии. Каждому взрослому человеку знакомо ощущение удовлетворения от объяснения того, что ему дорогого, и понимания со стороны пытливого ума.
Забота — это постоянно расширяющееся участие в том, что создано любовью, необходимостью или случаем, она преодолевает амбивалентность, следуя необратимым обязательствам.
Создание человеком заботливых богов — это не только выражение его настоятельной инфантильной потребности в том, чтобы о нем заботились, но также проекция на сверхчеловеческую силу идеала эго. Эта сила должна быть достаточно мощной, чтобы управлять (или, по крайней мере, прощать) склонность у человека к свободному распространению результатов труда с порождением событий и условий, которые, как всегда, оказываются выше него.
Однако очевидно, что человек должен теперь учиться принимать ответственность, предоставленную ему эволюцией и историей, и учиться управлять и планомерно ограничивать свою способность к неограниченному распространению, изобретению и экспансии. Здесь я подчеркнуто упоминаю женщин, говоря о мужчинах, ибо готовность женщины к заботе прочнее закреплена в ее теле, которое представляет собой как бы морфологический образец заботы, это одновременно и защищающее жилище, и источник пищи.
Современный мужчина, вынужденный ограничить свою плодовитость, склонен рассматривать вопрос участия в производстве потомства как решаемый технической возможностью сделать сознательный выбор в деле оплодотворения. К такому выбору мужчины должны быть подготовлены. И все же такая «безопасная» история любви, если ее сопровождает простое уклонение от зачатия потомства и отрицание воспроизводства, может у некоторых быть источником такого же сильного напряжения, как и само отрицание половых сношений. Вполне может возникнуть специфический комплекс вины от игры с «огнем созидания». Поэтому важно, чтобы управление продолжением рода руководилось не только признанием психосексуальных потребностей человека, но и универсальным чувством генеративной ответственности по отношению ко всем людям, которые появляются на свет. Это будет включать в себя (помимо средств предохранения) совместную гарантию каждому ребенку возможности такого развития, которое мы здесь описали.
Приближаясь к последней стадии, мы осознаем тот факт, что наша цивилизация на самом деле не содержит понятия всей жизни, как цивилизации Востока: «На службе — конфуцианец, в отставке — даосист». Так как наш образ мира — это улица с односторонним движением к безостановочному прогрессу, который прерывают только большие и малые катастрофы, наши жизни должны представлять собой улицы с односторонним движением к успеху — и внезапному забвению.
И все же, если мы говорим о цикле жизни, мы в действительности подразумеваем два цикла в одном: цикл одного поколения, заканчивающийся в следующем, и цикл индивидуальной жизни, подходящий к концу. Если цикл во многих отношениях возвращается к своему собственному началу так, что самые старые становятся снова, как дети, вопрос состоит в том, есть ли это возврат к детоподобию, осененному мудростью или ограниченной детскостью. Это важно не только в пределах цикла индивидуальной жизни, но также в пределах цикла поколений, ибо жизненный уклад может только ослабеть, если свидетельство повседневной жизни подтверждает затянувшуюся последнюю фазу человека как утвержденный период детскости. Любой промежуток цикла, прожитый без полного смысла в начале, в середине или конце, ставит под угрозу ощущение жизни и смысл смерти у всех, чьи стадии жизни переплетаются.
Индивидуальность здесь находит свою последнюю проверку, а именно — существование человека у входа в ту долину, которую он должен пересечь в одиночку. Я не готов обсуждать психологию «последней заботы». Но в заключение своего очерка я не могу избавиться от ощущения, что описанный порядок предполагает экзистенциальную завершенность великого Ничто и актуальность цикла поколений. Ведь если в цикле жизни есть какая-либо ответственность, это должно быть то, чем одно поколение обязано следующему, та сила, которая позволяет ему по-своему встретить последние заботы — не поддаваясь истощающей нищете или невротическим расстройствам, вызванным эмоциональной эксплуатацией.