Многое из того, что здесь описано, может относиться и к людям с причудами. Можно еще добавить, что таких мужчин и женщин отличают необыкновенная энергия тела, редкая концентрация ума, полная отдача души, что помогает им преодолевать испытания, ошибки, избегать катастрофы, а, кроме того, помогает выждать наиболее благоприятное для них время, когда они находят публичных почитателей, которые их находят и выдвигают.
Именно в связи с этим, теории наподобие психосоциальной концепции личности становятся инструментом исторического познания. Не буду повторять здесь такие ее динамические составляющие, как «здравый смысл» или глубинные пласты бессознательного. В контексте исторической действительности это сумма всех образов, идей и сил, которые, грубо говоря, заставляют человека (и народ) ощущать себя «особенными» и действовать «особенно», что в исторической терминологии означает действовать так, как велит им их «я». И поэтому же признаку мы можем определить причины, заставляющие отдельные личности и народы ощущать, что они предают свою сущность и упускают «свое» время.
Есть в истории периоды, когда образуется пространственный вакуум, когда внезапно всех охватывает чувство отчужденности. Наше время схоже со временем Лютера состоянием отчужденности, содержащим в себе такие элементы, как чувство страха, вызванное изобретениями и открытиями (включая оружие), радикально расширившими и изменившими пространственно-временную картину мира, ощущение тревоги, вызванное разрушением ряда институтов, являвшихся в прошлом якорем спасения для элиты, страх экзистенциального вакуума.
Именно в такие времена конфликтные характеры лидеров и их одаренность «раскрывали себя с наибольшей силой», а лидеров их современники находили по аналогии, собственной конфликтностью и соответствующей неудовлетворенностью. В моем исследовании о Лютере я хотел показать через некоторые детали, как, благодаря чтению своих лекций по Псалмам он приходит к своего рода самоизлечению, к раскрытию, пусть и запоздавшему, своей индивидуальности и к тому, что он решается обещать соотечественникам обновленное христианство, уходящее корнями в теологию Павла и «смыкающееся» с политическими, технологическими и экономическими достижениями его времени.
Разрастающееся желание создать то, чего еще нет и сокрушить то, что кажется чужеродным и опасным для личности, указывает на состояние ее глубокого кризиса. Неспособность преодолеть родовую и идеологическую ограниченность не только становится препятствием на пути изменяющихся событий, но приводит к панике и резне.
Очевидно, психоанализ объясняет «горячие» войны лучше, чем «холодные», и именно поэтому в поисках возможных рычагов психоаналитического исследования истории мы выбрали людей, наделенных страстями, оставивших о себе записи в дневниках, в признаниях, людей, которые в своих исторических деяниях отличались «горячностью» духа и идеологическими конфликтами. Нас могут осудить за то, что мы предпочли для изучения порывистых людей, наделенных обостренным чувством откровения (как Вильсон, например), и отказались от анализа тех, кто принимает исторические решения, кто вырабатывает холодные и объективные суждения, кто отличается дисциплиной коллективного труда, кто создает инструкции и обеспечивает безопасность пользования передовой технологией.
Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что порыв (откровения) и историческое решение существуют в одном континууме, т. е. решения, которые приводят к неожиданным и крутым переменам, прячутся в судьбах лидеров и ведомых. Дело в том, что историческая действительность — это попытка создать будущий порядок из беспорядка прошлого. По-настоящему крупными решениями являются такие, в которых лидер или лидирующая группа, по каким-либо мотивам избранная встать во главе, созидает такое будущее, которое представляет собой сочетание его (или их) собственного прошлого и на этой основе создает концепцию правды в действии.
Правда в действии создает нестабильность действительности и чревата безграничными возможностями. Как сказал однажды Ганди (цитирую по памяти): «Говорят, политика и религия — две разные сферы. Но я без тени сомнения и с полным смирением заявляю, что те, кто говорит так, не знают что такое религия». Но за этим последовали страшные религиозные мятежи, поколебавшие принципы ненасилия садистским беззаконием толпы в беспрецедентном масштабе.
Не было ли влияние Ганди обусловлено силой харизматического откровения, а то, что случилось, — гигантским несчастным случаем, объясняемым моральной неустойчивостью человека? Сам Ганди никогда не принял бы такого вердикта, а в доказательство своей верности религии и политике он продолжал соблюдать пост даже тогда, когда его последователи предали его…
Возможно, пора перейти от роковых стечений обстоятельств к исследованию политических событий с точки зрения психологических закономерностей. Совершая это, мы только дотронемся до истории, но дотронемся с помощью исторических средств — подход, который Фрейд впервые применил к невротическим случаям жизни, считавшимся до него простыми фрагментами связного значения.
Опыт психоаналитика — это опыт изучения одной истории болезни за другой, что помогает проследить, как интегративные силы пациента дезактивируются фрагментами прошлого, которые навязывают себя, но все же отказываются трансформироваться, растворяться в будущем. Это такие фрагменты, как навязчивые воспоминания, нерастраченная энергия, неуспокоенные страхи, незавершенные отношения, тревоги, нереализованные способности, нераскрывшаяся индивидуальность, подав ленные духовные потребности. Изучение (в историях болезней, жизнеописаниях и биографиях) ступеней кризиса индивидуального развития, при котором происходит сильнейшая блокировка нетрансформированного прошлого, привело к тому, что психоаналитики в последние годы научились находить механизмы реактивации и восстановления внутреннего равновесия, как в индивидуальных, так и в социальных факторах.
Предполагаю, что потенциальным вкладом психоанализа в изучение исторических процессов должно стать выяснение тех острых, внутренне неосознаваемых препятствий, которые сложились в прошлом и требуют своего разрешения в настоящем. Они составят тот материал, который можно назвать психоисторической действительностью, состоящей из исторических фактов и сил ожиданий и опасений индивидов. Такие внутренние психические переживания заполняют историческое пространство-время определенного народа. И то, что требует выхода в личной жизни — в истории людей, определяет и будущую историю. Таким образом, историческая действительность также указывает на то, какими ресурсами обладает трансформация прошлого в будущее и полное в нем совпадение.
Историческое решение также представляет некий темный момент в исторической действительности. Здесь силы того, кто издает решение и тех, кто его принимает и выполняет, сливаются вместе. Чтобы понять это, историки и психоаналитики должны научиться в полной мере учитывать тот факт, что если жизнь каждого подчинена некоей всеобщей логике, то и жизнь всех, кто живет независимо в данном историческом периоде, также подчинена некоей исторической логике. Это подтверждается теми формами и образами, с помощью которых человек идентифицирует себя с другими, идентифицирует себя с лидерами и лидеров с собой и отличает своих противников и врагов.
Все это содержится в предшествующих событиях детства и в идентификациях себя с первыми противниками в своей личной жизни. Каждое новое начинание в последующей жизни, каждая новая привязанность и увлечение прячутся в детских структурах наших образов и переживаний, где все короли и лидеры: отцы или старшие братья, а весь мир и все идеи — матери. Это мы должны и принять на веру, и подвергать проверке и обновлению, поскольку в каждом возрасте вырабатываются свои формы взаимодействия. То, что воспринимается одновременно многими, может отличаться от того, что воспринимают отдельные личности. Эти различия влияют на согласованность действий, имеющих политическую значимость.
Поскольку нации и отдельные личности являются разными системами, то каждый начальный, или предрациональный период, должен рассматриваться с точки зрения его двойной природы: как наделенный свойствами, приобретенными в личной жизни, так и тем, что дают ему общество и общественные институты.
Поэтому и психоисторическая действительность также должна содержать два компонента: влияние исторических изменений на судьбу отдельного индивида и влияние тех ценностей, которые складываются в ходе исторических изменений и становятся ведущими в данном обществе в данный исторический период.
Настоящий лидер интуитивно определяет желания масс, их готовность действовать в определенном направлении и свою способность представить себя в определенной ситуации как некий жизненно важный фактор (личное обаяние, имидж, стиль). Успех многих важных решений зависит от этих двух моментов. Пытаясь понять положение лидера, мы должны знать те реалии, с которыми он сталкивается в данный момент, то, что влияет на него и что помогает ему вдохновить своих последователей и делать их способными к решимости. Как известно, решимость должна мобилизовать внутренние ресурсы, и слабость в этом деле может привести к крупным разрушениям личностей, потере адаптивных механизмов, что, в свою очередь, дает волю (как у групп, так и у индивидов) иррациональной ярости, ожидающей только первого выстрела.
Признать силу этих выводов, относящихся к психоисторической действительности, означает попытку не только понять, как в какой-то отдельный момент индивиды начинают искажать реальность, как возникает угроза регрессии с местью, но также и проследить, насколько готовы они в своей действительности преодолеть остатки прошлого и, мобилизовав себя, выработать более рациональный взгляд, позволяющий соединить себя с другими для решительных свершений.
Теории не становятся вернее от того, что подгоняются под какие-либо обстоятельства, более того, это чревато пагубными последствиями, что и должно удерживать нас от поспешных теоретических выводов. Но нельзя не учитывать и тот факт, что меняющиеся исторические условия вызывают у нас пугающее чувство концептуальной неподготовленности. В конце Первой мировой войны Фрейд высказал надежду, что после кровавой бойни Эрос провозгласит свою исцеляющую и примиряющую власть. Сегодня — это смертельно отравленный Эрос, бредущий вслед за катастрофой.