16-17 / 28–29 апреля 1879 года — через две недели после покушения Соловьева! — Тырновское народное собрание приняло конституцию Болгарии и избрало Александра Баттенбергского болгарским князем. Вслед за тем русские войска покинули Болгарию, на что болгары уже устали надеяться.
В России это только подлило масла в огонь: какая-то полудикая Болгария (автор этих строк ничего подобного про болгар не думает!) получает конституцию, а освободившие ее русские — дулю с маслом!
А далее — новые унижения за унижениями.
Царь пытался расколоть кольцо дипломатической блокады, в котором оказалась Россия со времени Берлинского конгресса. Летом 1879 года посол в Берлине П.А. Сабуров зондировал у Бисмарка возможность возобновления «Союза трех императоров», но не преуспел.[795]
В августе того же года Александр II прислал к Вильгельму I письмо о том, что недопустимые личные отношения между Бисмарком и Горчаковым вносят осложнения во взаимоотношения между державами; Бисмарк это трактовал как попытку России подчинить Германию и резко ужесточил антирусскую политику, несмотря на противодействие кайзера.[796]
В сентябре 1879 Бисмарк составил в Вене тайный договор о взаимопомощи с Австро-Венгрией и начал кампанию уговоров Вильгельма I, считавшего этот договор изменой обязательствам по отношению к России.[797] Бисмарк-таки уговорил старого кайзера подписать этот документ; аргумент, к которому он прибег, оказался таким: он, Бисмарк, якобы предотвратил нападение России на Австро-Венгрию в 1876 году, вступившись за нее, и тогда войска, собранные в Бессарабии, были развернуты против турок[798] — чистейшей воды фантазия!
Одновременно по инициативе канцлера в германской прессе развернулась пропагандистская кампания против России как очага и панславизма, и нигилизма.[799] Австро-Венгрия же, вопреки решениям Берлинского конгресса, в этот момент оккупировала Новобазарский санджак — клин между Сербией и Черногорией, официально остававшийся под юрисдикцией Турции[800] — еще одна пощечина России.
Правительство подтвердило свою репутацию неудачника, сложившуюся во время Крымской войны, и все последующие войны еще ниже роняли его престиж — так дело и дошло до февраля 1917 года.
Все это и привело к концу не только внешнеполитическую карьеру Царя-Освободителя, но и его жизнь: волна террористических актов, нашедших живейшее сочувствие российской образованной публики, продолжилась именно вследствие нижайшего падения царского престижа в 1878–1879 годы.
Историческая ответственность за гибель Александа II должна быть в значительной степени возложена и на Бисмарка.
До гибели царя еще оставалось достаточно времени, но наиболее проницательные политические деятели прекрасно понимали, что пассивностью теперь ограничиться невозможно, нужно перехватывать инициативу у обстоятельств и у судьбы и что-то делать с продолжающимся скольжением к пропасти.
Поставить жизнь на жесткий якорь — таково было теперь стремление Каткова и иже с ним. Совсем иного мнения придерживалось другое крыло политических деятелей, которое теперь снова возглавилось уже хорошо знакомым нам Валуевым.
Последний был председателем многих комитетов, комиссий, совещаний, на которых обсуждались и принимались решения по различным вопросам внутриполитической жизни страны, но особую роль из них играло «Особое совещание для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи», в которую преобразовался тот совет, который был создан сразу после оправдания Веры Засулич, первые заседания которого в апреле 1878 были нами рассмотрены выше. «Состояло оно из министров, так или иначе ответственных за карательную политику (внутренних дел, юстиции, просвещения и военного), а также шефа жандармов и Главноуправляющего III Отделением под председательством министра государственных имуществ П. А. Валуева и созывалось лишь в экстренных случаях — как правило, после крупных актов красного террора».[801]
Оно и выработало Положение о генерал-губернаторствах сразу после покушения Соловьева: «По инициативе Валуева /…/ вводится институт временных генерал-губернаторов. В записке, датированной 2 апреля, т. е. днем покушения, посвященной мерам борьбы с «крамолой», он указывал на необходимость учреждений временных генерал-губернаторов в Петербурге, Харькове, Одессе или Николаеве, а также предоставление аналогичных полномочий генерал-губернаторам Московскому, Варшавскому и Киевскому».[802]
Ответную реакцию революционной публики передает Фроленко: «правительство, напуганное предыдущими событиями, а особенно выступлением Соловьева, объявляет на военном положении Питер, Харьков, Киев, Одессу и дает генерал-губерн[аторам] право вешать, ссылать в Сибирь бесконтрольно. Начинается настоящая вакханалия. Вешают по-пустому, ссылают безо всякой вины[803]. В ответ на это в Одессе решаем уничтожить генерал-губернатора Тотлебена. Я с рабочими начинаем следить, чтоб составить план нападения, но тут в обществе поднимается крик, что так жить нельзя, что надо найти выход, что недостаточно уничтожать шефов, генералов: «Лес велик, всего не вырубишь, надо покончить с лесничим». Некоторые стали предлагать себя, говоря: «Дайте мне оружие да помогите встретить царя, и я, мол, его уничтожу».
Эти крики заставили тогда оставить в покое Тотлебена, а обратить внимание на Александра II, и меня послали в Питер договориться там с землевольческим центром. Я поехал и узнал, что и там у многих явилась та же мысль, но так как это в программу «Земли и Воли» не входило, то решено было устроить съезд /…/, на который собирать людей с юга меня же и отрядили».[804]
Валуев прекрасно представлял себе сложность стоящих перед ним задач: он отмечал в дневнике: «Чувствуется, что почва зыблется, зданию угрожает падение».[805]
Александр II, уезжая в Крым в середине апреля 1879, поручил Особому совещанию под председательством Валуева «исследовать и выяснить причины быстрого распространения в среде молодого поколения разрушительных учений и изыскать действенные практические меры, чтобы положить предел их растлевающему влиянию».[806] Задание было выполнено к концу мая.
Валуев 24 мая 1879 года (накануне суда над Соловьевым) представил Александру II весьма обстоятельный доклад, в котором обращал внимание царя на то, что большинство образованной части общества само встревожено ростом революционной активности народников, но как бы сохраняет нейтралитет, не выступая за правительство. Он утверждал, что большинство господствующего класса настроено к правительству оппозиционно: «Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, обуявшее всех, неудовольствие. Все на что-то жалуются и как будто желают и ждут перемены».[807] При этом Валуев убеждал царя, что положение дел в стране, несмотря на все опасности и затруднения, «не может и не должно признаваться безвыходным».[808]
Валуев, которому в этом году исполнялось уже 65 лет и, что было важнее, который уже 18 лет близко сотрудничал с царем, действовал на него практически в одном направлении, но успеха так и не добился, понимал поэтому ограниченность собственных возможностей. Потому-то он и постарался в это время обзавестись более молодым, энергичным помощником, а главное — свежим в Петербурге лицом, обладавшим к тому же харизмой военного победителя и удачливого гражданского администратора.
Имелся в виду граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов (1825–1888).
Лорис-Меликов не обделен вниманием наших современников — особенно в последние годы. О нем опубликовано не мало статей (в том числе — в Интернете) и весьма солидная книга.[809]
Лорис-Меликов родился в Тифлисе в армянской семье, известной с XVI века. В 1832 году ее причислили к российскому дворянству. Одиннадцатилетнего Лорис-Меликова отправили на учебу в Москву — в Лазаревский институт восточных языков, закончить который ему не удалось: он был исключен за грубую шалость (намазал клеем стул одного из преподавателей — с соответствующим результатом). В 1841–1843 годах Лорис-Меликов учился в Петербурге — в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В последний год, снимая частную квартиру, делил ее с приятелем — будущим знаменитым поэтом Н.А. Некрасовым.
Затем — служба на Кавказе, в почти беспрерывных войнах. В 1854 он отличился при осаде и штурме Карса, а в 1878 был уже командующим при новой осаде и штурме того же Карса — и заслужил за это (сверх орденов) графский титул. Дальнейшая его карьера продвигалась по гражданской части, где его покровителем и оказался Валуев.
Особые взаимоотношения Валуева с командующим корпусом на Кавказе Лорис-Меликовым начались, когда тот оказывал покровительство служившему под его начальством старшему сыну Валуева — тоже Петру. Это покровительство послужило поводом для переписки между Валуевым и Лорис-Меликовым и их личного знакомства.
Старший сын царского министра был головной болью отца. Его легкомысленное поведение было для Валуева неразрешимой проблемой, поэтому он был искренне благодарен Лорис-Меликову за его участие в судьбе беспутного сына.