15 октября в кабинете Сталина в 8 часов утра собрались члены Политбюро и ГКО. Председатель ГКО коротко изложил обстановку на фронте и предложил немедленно начать эвакуацию важнейших государственных учреждений и подготовить столицу на случай вторжения противника. Чтобы не дать врагу возможность использовать московскую промышленность, он предложил заминировать предприятия и другие объекты. Главе Московской парторганизации А.С. Щербакову и наркому внутренних дел Л.П. Берии поручалось выделить надежных людей для подпольной работы….
Было подписано соответствующее постановление ГКО от 15 октября 1941 г. (Сов. секретно. Особой важности.) «Об эвакуации столицы СССР города Москвы».
«Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев. Тов. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия — организует их охрану.
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем Председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке)…
3. Немедля эвакуировать органы Наркомата Обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в Арзамас.
4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).
16 октября, когда началась эвакуация, неизбежно возникли организационные сложности. Некоторые руководители учреждений и предприятий самовольно покинули Москву, бросив подчиненных на произвол судьбы. Кое-кто бежал, прихватив с собой казенные деньги. Бежали высокие партийные функционеры. Вот несколько строк из рапорта заместителя начальника 1-го отдела НКВД СССР Д. Шадрина заместителю наркома внутренних дел СССР В. Меркулову о результатах осмотра помещений здания ЦК партии после эвакуации:
«Ни одного работника ЦК ВКП(б), который бы смог привести все помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было… В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос…
…вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен. В кабинете тов. Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов…»{466}
Комендант г. Москвы генерал-майор К.Р. Синилов в докладной записке, №1555 с. от 4 ноября 1941 г. сообщал наркому внутренних дел Л.П. Берии, что «проводимые мероприятия по наведению порядка в городе показывают: «…в городе проживает много враждебного, антисоветского элемента, деятельность которого все больше активизируется по мере приближения фашистской армии к столице. За период с 20.10.1941 г. только комендантским надзором и милицией в городе задержано за контрреволюционную агитацию, распространение провокационных слухов — 335 человек, подозреваемых на шпионаж — 12 человек, пытавшихся произвести диверсии — 3 человека, без документов и без прописки — 4641 человек. За этот же период времени расстреляно на месте — 7 человек, расстреляно по приговорам военных трибуналов — 98 человек. Осуждено к тюремному заключению на разные сроки — 602 человека…»{467}
Были и такие, кто сотнями, тысячами сдавались в плен, бежали с фронта. Так, начальник Можайского сектора охраны Московской зоны писал члену Военного совета Западного фронта т. Булганину: «Можайским сектором охраны Московской зоны, созданной по решению ГКО, за время работы с 15 по 18.10.1941 г. задержано 23064 человека военнослужащих Красной Армии. Из этого количества задержанных 2164 человека являются лицами начальствующего состава. Задержанию подвергались все военнослужащие, как одиночки, так и группы, отходившие от линии фронта в тыл и не имевшие соответствующих документов…»
Были такие. Но были и другие, и их, конечно, было больше. Только из Москвы ушли на фронт по мобилизации и добровольно сотни тысяч человек, а еще 200 тысяч вошли в народное ополчение, в рабочие и истребительные батальоны. Более 500 тысяч человек участвовало в строительстве оборонительных сооружений. Уж если русские люди в стародавние времена по призыву нижегородского старосты Кузьмы Минина решили положить «живота своя» за матушку-Русь и ее стольный град, то москвичам 1941 г. это надлежало сделать и подавно. В Московское ополчение ушел цвет столичного рабочего класса, цвет интеллигенции. Московские вузы дали не одну тысячу добровольцев. Среди них были профессора А.В. Арциховский и А.Ф. Коннов, из Московской консерватории записались в ополчение скрипач Д. Ойстрах и пианист Э. Гилельс… С московских заводов ушли в дивизии народного ополчения потомственные рабочие, мастеровые люди… Они с оружием в руках обеспечивали оборону города и самой столицы, защищали ее под Вязьмой, Малоярославцем… Мужество этих людей беспредельно, были они как совесть… Много, очень много их не вернулось из боя — биологов и физиков, искусствоведов и музыкантов, сталеваров, хлебопеков…
17 октября нервозная обстановка в столице усилилась в связи с тем, что в течение нескольких часов не работали метро и надземный транспорт, закрылись пекарни, магазины, поликлиники, аптеки и другие важные учреждения социально-бытового назначения. Городские службы вовремя не отреагировали на эти беспорядки.
Сталину пришлось собрать руководителей города. После обмена мнениями о ситуации в столице и уточнения срочных мер председатель ГКО, обратившись к Щербакову, сказал: «Ну, это ничего. Я думал, будет хуже… Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину надо сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости. Сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена».{468}
В тот же день по московскому радио выступили А.С. Щербаков и В.И. Пронин, призвавшие жителей столицы соблюдать организованность и дисциплину, крепить оборону города.
В телефонном разговоре с членом Военного совета ВВС Западного фронта комиссаром 1 ранга Степановым, докладывавшим обстановку по «ВЧ» и предложившим перевести штаб ВВС за восточную окраину Москвы, Сталин неожиданно спросил: «А у вас есть лопаты?» Недоумевая, Степанов уточнил, какие нужны лопаты. Сталин ответил, что, какие найдутся, ему все равно. Потом произнес запомнившуюся всем присутствующим при разговоре тираду: «Вот что, товарищ Степанов, возьмите лопаты и дайте каждому вашему товарищу по лопате в руки. Пусть они начинают рыть себе под Москвой братскую могилу. Отступления не будет. Вы пойдете на Запад изгонять врага, а я останусь в Москве и буду руководить военными операциями фронтов».{469}
Сказать такие слова, когда 13 октября наши войска были вынуждены сдать Калугу, а 17-го — Калинин, 18-го будет сдан Можайск, мог только мужественный человек, понимавший всю меру ответственности за всех тех, кто защищал Москву, кто верил в победу, кто ковал ее в тылу. Кто иной раз и жестко, резко, может быть, и грубо требовал делать то, что необходимо делать для победы. Все, кто слышал эти слова и был очевидцем разговора, поняли: Москву не сдадут.
Бывший председатель Московского Совета В.П. Пронин вспоминает: «18 октября немецкие войска захватили Можайск — последний город перед Москвой на этом направлении. Вечером 19 нас с А.С. Щербаковым вызвали на заседание ГКО. Идем по территории Кремля, впереди нас маячат Молотов, Маленков, Берия. Слышим раздраженный, с сильным акцентом голос Берии: «Оставлять надо Москву, иначе передушат нас здесь, как курят».
Приходим на заседание. Сталин, напомнив о тяжелом положении на фронте, спрашивает: «Что будем делать? Будем ли дальше защищать Москву?» Все молчат. Тогда он говорит: «Я считаю, что оставлять Москву нельзя».
Первым вскакивает Берия: «Конечно, товарищ Сталин, какой тут может быть разговор!»
Сталин обращается к Маленкову: «Пиши постановление о введении в Москве осадного положения»…
Прочитав написанное, Иосиф Виссарионович, зло так, бросил: «Тебе только волостным писарем работать. Пиши, что я буду диктовать».{470}
Перед тем, как окончательно утвердить документ, было решение привлечь к работе юристов. Но нарком юстиции, Прокурор СССР, главный военный прокурор уже выехали из Москвы. Пригласили заместителя военного прокурора Н.П. Афанасьева. Вспоминает Афанасьев: «…Иосиф Виссарионович, слегка кивнув нам на наше приветствие и садясь к столу, сразу же сказал: «Ну, время не ждет. Начнем. Проект у всех есть?».
Действительно, в руках у всех были какие-то листы, а после слов Сталина вошедший вслед за нами Поскребышев положил такие же листы мне и Артемьеву. Я только успел прочесть заголовок, как Сталин, обращаясь ко мне, спросил: «Товарищ прокурор, скажите, какие у нас есть законы об осадном положении? Вы знакомы с проектом?»
Афанасьев справился с волнением и ответил, что проект только что получил и еще не успел его прочесть. «Ну что ж, ознакомьтесь сначала», — сказал Сталин.
Это был проект о введении осадного положения в городе Москве. Он был сравнительно небольшим, на одной странице… Прочитав его, прокурор ответил, что осадное положение за всю историю Советской власти объявлялось лишь однажды и ненадолго — в период Кронштадтского мятежа в городе Петрограде, а в период Гражданской войны неоднократно и в разных местах объявлялось военное или чрезвычайное положение. Что же касается законов, то специальных законов по таким вопросам не существует. Не было необходимости в том. Сталин, стоя у стола, молча выслушал ответ, потом, как бы раздумывая, сказал: «Нет, осадное лучше, это строже и более ответственно для людей».