— Повремени, Виктор, разберись в своих чувствах. Не на месяц — на всю жизнь выбирают супругу.
— До чего же ты, мама, старомодная! Так уж на всю жизнь… Не понравится — разойдемся.
— Пусть делает, что хочет! Ему скоро двадцать. Он мужчина, а не мальчишка! — сказал отец.
…Так было всегда. Все ее доводы каждый раз разбивались о «железобетон житейской мудрости» главы семейства. Она вспомнила, как лет десять назад, во время отпуска, поехали семьей на морскую прогулку на катере. За бортом — хрусталь волны и белокрылые чайки. Дочка стояла очарованная, а сын вздохнул: «Могли бы чучел много наделать, не забудь папочка ружье!»
— Что ты, Витя?! — даже испугалась мать. — Чайки показывают рыбакам, где рыба. Да ты посмотри, какие они красивые! Разве тебе не жаль их на чучела?
— А что жалеть? — равнодушно пожал плечами Виктор.
— Правильно, Витюха! — вмешался в разговор отец. — Не слушай ты этих женщин. Вечно они со своими нравоучениями… Пойдем-ка лучше в буфет, попьем соки-воды!
И они пошли в обнимку, похожие друг на друга.
Тогда она всему этому не придавала особого значения. Устал муж за год. Уходил рано — приходил поздно. Цену усталости она, учительница, хорошо знала. Двадцать четыре года в одной школе, почти все время — в две смены. И после уроков работы хватает. Тетради проверить надо, с учеником поговорить, классное и родительское собрание провести…
А может, не придавала значения еще и потому, что боялась чем-то расстроить мужа. Малейшее раздражение в то время могло вызвать у него приступ бронхиальной астмы. Когда-то прочитала она у Константина Паустовского, что «бронхиальная астма — безжалостная болезнь, заставляющая человека дышать в четверть дыхания, говорить в четверть голоса, ходить в четверть шага, думать в четверть мысли и только задыхаться в полную силу без четвертей». Не восемнадцать дней, а восемнадцать лет боролись они вместе с этим недугом. Тогда он не подавал иска о разводе, а лишь глазами спрашивал, выдержит ли она все испытания, не оставит ли его в беде. Он такой больной, а она — интересная женщина. Редкий пройдет — не оглянется.
Она-то выдержала. Может, не только перед его желанием быть здоровым, но и перед ее верностью и любовью отступила болезнь.
А потом все пошло вверх дном. И началось буквально на второй день после свадьбы сына, когда Виктор за ужином при родителях сказал:
— Не знаю, буду ли я жить с ней…
У мамы выпала из рук вилка. Папа опустил глаза, сделав вид, что не слышал. А невестка, пожав плечиками, изрекла:
— Поглядим, что из тебя будет, каков муж получится…
Отец все реже и реже приходил к ужину, а уходил из дома, когда молодые еще спали. Мать взяла дополнительные уроки, хотя могла работать в одну смену. Теперь ей не хотелось идти домой, в свою квартиру, где еще недавно был дорог каждый гвоздик. Да и знала она, что мужа нет дома. Однажды, возвращаясь из школы со стопкой тетрадей, увидела, как из машины вышла молодая женщина точно в такой же дошке, какую подарил ей муж, и, поправив меховую шапочку, кокетливо помахала ручкой. Женщина хотела что-то сказать, но не успела, так как дверь автомашины резко захлопнулась и знакомый голос приказал шоферу: «Быстрее!»
Как-то, уходя на работу, муж между прочим сказал:
— Хочу пожить для себя!
Похолодевшими пальцами взяла она копию искового заявления о разводе, где было написано:
«Семейные неурядицы и ссоры привели к отчуждению. Я не хочу больше жить на пороховой бочке».
Рядом лежала повестка в суд.
— А как же я? — выбежал за отцом на лестничную клетку сын.
— Не волнуйся! До окончания института ты будешь получать от меня по сто рублей в месяц. Сад и половину всего имущества тоже отдам тебе. Доволен?
— Порядок! — прищелкнул пальцами Виктор и побежал делиться радостью с женой. Потом молодые вышли к матери и сын спросил напрямик:
— Думаешь ли ты, мамаша, прописать мою законную жену и выделить нам половину жилплощади? Если нет, то я подам заявление в милицию, что ты заставляла меня убить отца на почве ревности…
— Ты отдаешь отчет в том, что говоришь? — ответила мать, еще не зная, глупая ли это шутка или Виктор спрашивает всерьез.
— У меня свидетель — твоя законная сноха.
Мать, не помня себя, закричала:
— Вы не посмеете!
— Я подтвержу все, что напишет мой муж! — спокойно сказала «законная сноха».
…Когда следователь написал постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, он разъяснил женщине, что она может привлечь к уголовной ответственности за ложный донос и ложные показания и сына и сноху. Мать наотрез отказалась, ибо нет матери, которая не простила бы своих детей. Мало того, она стала просить следователя, чтобы он не сообщал в институт, где учится Виктор, об этом грязном доносе.
…Но вернемся в зал судебного заседания. Судья спрашивает постаревшую и осунувшуюся женщину:
— Согласны ли вы на развод?
Она и сама не знала, что ответить, не могла понять, что случилось с ее семьей? Когда она ошиблась?
— Что ты молчишь? Скажи «да» — и делу конец, — раздраженно подсказал муж.
— Делу-то, может быть, и конец, если жена захочет расторгнуть брак… А вот как быть с сыном? Кто исправит его?
Это сказал судья перед тем, как суду удалиться на совещание для вынесения решения.
…Истец нетерпеливо ерзал на стуле, беспокойно поглядывая на дверь, за которой совещается суд. Не собираются ли судьи сообщить обо всем в парторганизацию НИИ? Ведь спросил же народный заседатель, знают ли там о случившемся? А собственно, что произошло? Сын уже взрослый — сам за себя ответит. Теперь надо будет разделить квартиру. С Виктором ему тоже жить не хотелось. Где-то в глубине души понимал: если сегодня он пришел в суд, чтобы дать показания против матери, то как только отец перестанет выплачивать по сто рублей в месяц, пойдет на такую же подлость и против него, отца.
СУДЬБА ИЗМЕННИКА
Став полицаем, Епифанов исправно служил фашистам, беспрекословно выполнял все их приказы. Нужно достать тройку лошадей — достанет, нужно узнать, где находятся партизаны, — постарается, а если узнает, сам доведет карателей одному ему известной дорогой, какой бывало еще в детстве ходил вместе с дедом на дальний покос.
За услугу гитлеровцы платили услугой. Просил, чтобы дочь Анну и ее мужа Матвея не угоняли в Германию — оставили их дома. Собственно, и Матвей по воле немцев жив остался. Правда, список комсомольцев полицай дал им сам, не подумав, что парней могут расстрелять. А когда в дождливый осенний день за околицу к оврагу вывели юношей, обреченных на смерть, Епифанов увидел среди них и своего зятя, хотя в том списке имя его не значилось.
За колонной бежали женщины. Одна из них, Дарья, кричала особенно громко:
— Не убивайте его. Один-разъединственный он на всем белом свете у меня остался. Васенька, сынок мой! Ох, лучше стреляйте в меня! В меня стреляйте…
Она схватилась за ружье конвоира, но тот ударом приклада оттолкнул ее на обочину дороги. Василий и Матвей бросились на охранника. В этот момент к Матвею подбежал полицай и, заслонив его своим телом, стал говорить, что зять среди юношей оказался случайно. Просил доставить Матвея в комендатуру — там разберутся.
Вместо ответа конвоир так ударил Матвея в плечо, что правая рука сразу повисла плетью. Потом хладнокровно разрядил автомат в Василия.
По ночам Анна успокаивала мужа:
— Скажи спасибо, что живым остался. На двоих три руки в наше время счастье.
— Какое там счастье! Все сейчас говорят, что, мол, неплохо пристроился за спиной тестя. Угрожают: «Погоди, вот придут наши, вздернем этого фашистского холуя на дубу! Таким, как он, нет места на нашей земле…»
— Что им от отца надо? Ведь не от хорошей жизни пошел он в полицаи. Каждому жить хочется…
— Думаешь, тем, кого по его списку расстреляли, не хотелось жить?
Когда к селу стали приближаться советские войска, гитлеровцы в панике бежали. Увидев у здания комендатуры грузовую автомашину, Епифанов ухватился за задний борт. Но комендант, гаркнув: «Пошел вон!», ударил полицая по рукам.
Машина тронулась, вслед за ней побежал Епифанов. Стараясь не отстать, он на ходу кричал, что оставаться ему в селе нельзя — убьют свои, односельчане. Неожиданно рядом разорвался снаряд. Откуда стреляли — не понял. Упал в дорожную пыль. Отдышавшись, начал петлять лесными тропами, держась в стороне от дороги. Куда он шел, к кому — не знал.
Выйдя на опушку леса, увидел убитого немолодого красноармейца. Переодевшись в его форму и забрав документы, направился навстречу нашим войскам. Оказавшись в расположении одного соединения, сказал командиру, что отстал от своей части, а номер ее не помнит — вследствие контузии полностью лишился памяти. Ему поверили. Красная Армия стремительно продвигалась на запад и особенно разбираться не было времени.
Учитывая возраст и тяжелую контузию, Епифанова определили телефонистом. За отличную службу даже наградили медалью «За боевые заслуги».
После окончания войны демобилизованных солдат ждали родители, жены, дети. А бывшего полицая никто не ждал, и не было у него дома. О возвращении в родное село не могло быть и речи.
Решил поехать на Урал, подальше от Курска. В Челябинске устроился на одном из заводов. Считал, что здесь, в большом коллективе, можно легко скрыть свое позорное прошлое.
И надо же было случиться такому — на одной из улиц города Епифанов встретил Дарью, которая приехала в Челябинск повидаться с родственниками после долгой разлуки. Никогда не забудет эта женщина, как на ее глазах расстреляли сына.
…Судил Епифанова военный трибунал. Дарья выступала и как свидетель, и как потерпевшая. Подсудимого приговорили к 20 годам лишения свободы — расстрел тогда был отменен.
Из места заключения бывший полицай вышел седым, но еще крепким стариком. Борода по грудь. Белые густые брови прикрывают тяжелый и злой взгляд.