Они осквернены промеж колен блудниц.
Коль вашим рифмачам совсем иным покроем
Кроить захочется свой слог цветистый, коим
Любовный пыл воспет, фиглярам сим вполне
Палитры не сменить, угодной Сатане,
И на молитвы их пойдут все те же краски,
Какими писаны языческие сказки;
Заблудшим школярам, им не постичь к тому ж
Того, что дарит Дух, учитель наших душ,
От коих те слова Всевышний в небе слышит,
Какими томный лжец любимой вирши пишет.
Вороны, белые от извести, ваш грай
Вас мигом выдает средь голубиных стай[130].
Впустую ваша речь, ваш гомон непрестанный,
Вам не знаком язык Земли Обетованной,
Зря удивляетесь, что всуе ваш приказ,
Никто, ослушники, не хочет слушать вас,
Вам, непокорные, Господь дает уроки,
Чтоб чувствовали вы, сколь мятежи жестоки,
Вы рушите закон Царя царей[131], а он
За это попустил порушить ваш закон.
Коль сердце, гневаясь на эту жизнь в разврате,
Восстало супротив бесстыжей нашей знати,
И сетует она на едкость слов моих,
На мой бичующий, мой беспощадный стих,
Не ждите, короли, похвал: при вас вельможам
Житье привольное, как серафимам Божьим.
Такого, как средь вас, не сыщешь в мире зла:
Всяк спотыкается, коль старость подошла,
Но вы (как некогда сыны земли, титаны)[132]
Стремитесь нанести Святому Духу раны.
Вы, для кого порок — закон превыше всех,
Не короли — рабы, галерники утех
И пагубных страстей, неистовство какое
Блазнит вас, подлые, натешиться в разбое
И ваши скипетры поглубже в кровь макнуть,
Чем царствие начать и завершить свой путь,
На коем столько бед и мук людских так много,
О чьем конце народ в молитвах просит Бога?
Народ — конечности и тело, а главой
Король является, но с головой пустой,
К тому ж безумною, грозит беда большая:
Такая голова, дурачества свершая,
Из тела своего пускает кровоток,
Кромсает плоть свою, и вот — ни рук, ни ног.
Но, может, лучше так, — толкует нам коварство, —
Когда бессмысленны все средства, все лекарства,
А рана все гниет, чернеет день за днем,
И видно, что грозит антоновым огнем,
Не лучше ли тогда рубить больные члены,
Чем тело обрекать на гибель от гангрены?
Такой совет неплох, такая к месту речь,
Когда, отрезав часть, возможно жизнь сберечь,
Но бесполезно все и нет пути к здоровью,
Когда зараза вглубь уже проникла с кровью,
И ощущает мозг, придя в себя едва,
Что яды в плоть струит, хотя он ей глава.
Тот больше не король, а просто хищник дикий,
Кто телом пренебрег, забыл свой долг владыки.
Любовь и пагуба — вот что нам знак дает
Для распознания, кто царь, а кто деспот.
Один огородил стеной и войском грады,
Другой их сокрушать ведет свои отряды,
Когда идет война, когда царит покой,
Один к подвластным добр, зато жесток другой,
Один завоевал любовь к своей особе,
Другой вселяет страх и побуждает к злобе.
Раздолье хищникам, коль стадо им дано,
Сдирает шкуру волк, король стрижет руно,
Благого короля народу власть желанна,
Но молится народ о гибели тирана.
Тот из язычников, кто некий смысл постиг,
Такие почитал достоинства владык:
Коль прочно царствие и места нет разброду,
Властитель признает владычицей природу,
Болеет за людей, почтителен к богам,
С умом хозяйствует, готов трудиться сам,
Отважен в грозный час, а в мирный осторожен,
В своем совете трезв, а в слове непреложен,
Такому мерзок льстец, но дорог старый друг,
Такой, хоть бережлив, но одаряет слуг,
Отец всем подданным, отверженным опора,
Враг ненавистникам, виновникам раздора,
Простой и ласковый к своим, он супротив
Того, кто зло несет, а к прочим справедлив,
Внушая гордым страх, надежду всем несчастным,
Бывает лик его то светлым, то ненастным,
Чтоб всяк, чей дух высок и преисполнен сил,
Без принуждения помазанника чтил;
Руками чистыми был славен вождь примерный,
И не было в его словах и сердце скверны,
Рассудок мерой был желаний и утех
И отвращал глаза от искушений всех;
Правитель — праведным должник, гроза лукавым —
Был милосерд в правах, а в милосердье правым.
Так на земной стезе иной властитель мог
Стать равным божествам, как некий полубог.
Так было, но слышны поныне речи эти
О злом правителе, о правильном совете,
У нас нет выбора, уж был бы хоть один
Неправедный совет и добрый властелин!
Порушить Францию совет наш хочет ныне,
Испанцы в нем сидят, французов нет в помине,
Здесь продан нищий люд, растоптаны права,
Унижен сирота, ограблена вдова,
Здесь правит женский ум, завистливый и властный,
Чья прихоть, как закон, для клики сей согласной.
Вероотступник-поп, лукавый лицедей,
Пред всеми кается, смиренный, как лакей,
Другой, нахлебником живя при злобной бабе,
Ей душу запродал, сгибает дух свой рабий,
А третий дивное творит для двух сторон:
Бурбона предал он, и Гиз понес урон.
Пройдоха при дворе свои сбывает речи[133],
Бездушный душегуб[134] к жестокой кличет сече,
Хромой пришелец[135] здесь урвал немалый кус,
И душу променял на злато лжефранцуз,
Иной, чтоб торговать вольготнее пороком,
Сулит нам правый суд, да все выходит боком,
Купить злокозненных стремятся короли,
Такие их оплот, опора, соль земли;
Такими способы готовятся нехудо,
Чтоб кровь добыть и мозг истерзанного люда,
Добро ему сулят, но он опять надут,
Французам ходу нет, тосканцы все берут.
Но эти хитрости приводят грады к смуте,
Войну гражданскую грозят раздуть по сути,
Король, которому оградой служит трон,
Однако вынужден народу дать закон.
Затем и действует в комедии дурацкой
Осел Италии[136], сей соловей аркадский[137],
Злодей безграмотный, способный делать вид,
Что слеп, а также глух, что в стороне стоит.
Вы зрите посему, как чрез рубеж державы
Текут сокровища и силы для расправы
С народом плачущим, чья опустела выть.
Вольно тебе, француз, грабителей кормить,
Ты муку чувствуешь, но дух твой все мытарства
Согласен претерпеть и не искать лекарства.
В совете короля — лесной разбойный сброд,
Там дебри, где тебя кинжал однажды ждет.
Наш ласковый тиран внушает страх французам,
Но плачется, что сам железным предан узам.
Он меч тебе всучил, чтоб ты берег лихих
Изобретателей вседневных мук твоих.
В совете короля все заняты вопросом,
Как, обольстив хитро, тебя оставить с носом,
Готовят яд и нож для тех, кто отчий край
Очистить бы хотел от алчных волчьих стай,
Награды раздают приспешникам позора,
Придворным сводникам, затем до приговора
Лишают богачей их кровного добра,
Легко отъятого, как железы бобра[138],
Готовят для наград и список поименный
Жестоких палачей, приспешников короны,
А рядом имена бесстыжих низких слуг,
Какие создают, не покладая рук,
Безмерные хвалы. А вот иная свора,
Всю Францию пожрет совет сей гнусный скоро.
Тут шлюхи и юнцы, чей грех грязней вдвойне,
А, может, и втройне, тут все, по чьей вине,
От чьих содомских дел и прочих безобразий
Весь названный совет в зловонных брызгах грязи.
В почете и цене сей промысел, сей грех,
А те, кто в наши дни блюдет ко благу всех
И правосудие, и твердые законы,
И неподкупный сыск, чтоб создавать препоны
Злодействам, те из нас, кому не по нутру
Собою торговать, прислуживать двору,
У власти не в чести, и если судят строго,
На каверзных весах их суд не весит много.
А те, чью жизнь ведет отвага и азарт,
Готовы лечь костьми под жерлами бомбард,
И коль приходится обрубкам сим в заплатах
Высокой милости в дворцовых ждать палатах,
Какой-то наглый шут калеку оттолкнет,
Оставит позади, дабы пролезть вперед.
У нас для жалких сих нет ни наград, ни денег,
Обида и отказ тебя здесь ждут, смиренник,
Надежду позабудь и славы не ищи,
Здесь вволю над тобой натешатся хлыщи[139].
Невежды-короли косым небрежным взглядом
Скользят по улицам, совсем не слыша рядом
Стенаний и мольбы, не видя, что вокруг
Ног деревянных тьма, полно железных рук
И тел полуживых, какие в час печали
Неблагодарному владыке жертвой стали.
Скажи, мой государь, как ты отвергнуть мог
Тех, кто служа тебе, лишился рук и ног?
Здесь доблесть горькая — понятие пустое —
Втройне унижена и горше стала втрое.
Ну кто бы из владык кого-то подчинил,
Когда бы доблестям отбор их не учил?
Поскольку сносим все напасти, не отринув
Своей причастности к раздорам властелинов,
Мы, слуги деспота, в сражения идем,
Дабы тяжелое ярмо влачить потом.
Мы, столь отважные, отцов свободных дети,
Сынов своих в цепях оставим жить на свете,
Сокровищ вольности, которым нет цены,