Дабы не подыхать под тяжестью оков,
И полагаешь ты: такой конец — отрада,
Для блага высшего уйти из жизни надо.
Что жизнь тебе и смерть мужей былых времен,
Чреда безумствами прославленных имен?
Забыть свой хочешь век, поскольку ты свидетель
Страданий Божьих чад, чья матерь добродетель?
Израненный Бурбон не дрогнул пред врагом[180],
Ослица мертвого его несла потом,
А вот и адмирал, без имени знакомый
Обезображенный и нагишом влекомый
По грязи: так свершил он путь победный сей,
В удел взял Монфокон и петлю, как трофей[181],
А свита колесу и плахе подлежала,
Лишь малое число погибло от кинжала.
Вот плата сей жены за горькое житье,
Достойны жизнь и смерть презрения ее.
Читай занятную историю былого,
Где не найти душе про Божий суд ни слова;
На доблесть храбрецов последнюю взгляни:
Удел их был страдать и в муках кончить дни.
«Я духов призову, чтоб дней грядущих дали
Явить глазам твоим в магическом зерцале,
Сие богатый дар, но совести твоей
Отринуть веденье подобное милей,
А мог бы ты теперь узреть, какой монетой
Заплатят герцогу Фарнезе, платы этой
Уже сподобились Гонсальво и храбрец
Австрийский дон Хуан, и Альба[182], наконец.
А вот английский граф Эссекс[183], смельчак, который
Предаст любовь свою и суд обрящет скорый.
Савойский нож и яд, и петли предо мной
В руке палаческой[184]. С монетою такой
Знакома Франция: копье и щит здесь правят,
Над победителем поверженного ставят.
О память горькая о доблестных в бою!
Средь победителей трех главных узнаю:
Фарнезе гневен был, с того и помер вскоре,
Эссекс на плаху лег, Хуан погиб от хвори.
«Направо погляди: перед тобою лег
Запруженный людьми большак, но он широк.
Сии удачники едва ль не с колыбели
Вкусили суть искусств, хотя на самом деле
Лишь прикоснулись к ним: известно, наша знать
Должна быть доблестной, немного рисовать
И обезьянничать, перенимая речи,
Телодвижения, повадки человечьи.
Здесь тех чураются, чей горестен удел,
И лепятся к тому, кто в жизни преуспел.
Такие, кто вкусил превратностей немало,
Об этом говорят с беспечностью бахвала,
Нередко острослов берет слова из книг,
С усмешкой обо всем иной судить привык,
Иной без выгоды прибегнет к лести сладкой,
А чтоб урвать кусок, поклоны бьет с оглядкой,
И шавки выскочек стремятся лезть вперед,
Стараясь повторять во всем своих господ.
Вот все, что должно знать в собрании высоком,
Чтоб гнев Юпитера не вызвать ненароком.
Его судить нельзя, себе судья он сам,
Он любит похвалу и милостив к льстецам.
Он соблюдать велит для стати и наряда
Придворный образец: ногами шаркать надо,
А шляпою махать особенно в чести,
И надо перьями при этом пол мести.
Полно здесь бантиков и розанов занятных,
Кудрей напудренных, в зубах лепешек мятных.
Пусть в свете на тебя взирают сотни глаз,
Являй себя с умом, будь пылок напоказ,
Гляди другим в глаза, бросая взгляд открытый,
Белила применяй, румянь свои ланиты,
Пускай душа и длань участье примут в том,
От солнца летнего прикрой лицо зонтом,
По-женски вскрикивай притворно, как бы в страхе,
И вмиг осмеивай свои же охи-ахи,
Заикой притворись, свой голос усмири,
Из-под густых ресниц застенчиво смотри,
Кажись задумчивым, учись от всех таиться,
Как из дворцовых слуг прожженная девица,
Чье сердце, Бог и честь остались вне дворца,
Чтоб впрок пошел урок, дослушай до конца.
Так вот, когда морщин уже не скроют краски,
И череп станет гол, и покраснеют глазки,
И не избавишься за выслугою лет
От бремени греха, и станешь только сед,
Совсем отнюдь не бел, и старость носом к носу,
Остаться должен ты юнцом, так меньше спросу.
Возникнет в зеркале лицо скопца, старик,
Придется в свет ходить, на плешь надев парик,
Все обесценится порою мертвой сразу,
И дерзость рабская привьет сердцам заразу,
Гордыни час придет и низменных услад,
И шею брыжами оденут вместо лат.
«Вернувшись, вижу я: стареют фавориты,
И вот себе взамен молодчиков из свиты
Вербует опытный прожженный куртизан,
Их учит ремеслу, возводит в свой же сан,
И тот, кого нельзя с тобой поставить рядом,
Любовь властителя своим заслужит задом».
Но добродетели сей надоел урок,
Она негаданно ступила на порог,
Защелка щелкнула, замкнув уста Фортуне,
И речи дерзкие ее остались втуне.
Была безумная полуночной луной,
Но в той же комнате зажегся свет иной,
Взошло светило дня, слепящее светило,
Которое жилье и ложе позлатило,
В покровы строгие одетая жена
Сей посетила кров, и преображена
Мгновенно мать с детьми: пред нами духи бездны,
Вдруг дымом изошли, взметнулся смерч отвесный
И превращен в ничто. А гостья в тот же миг
У ложа юноши склонила ясный лик,
Взяла сыновью длань, припала к изголовью,
Дарует поцелуй и говорит с любовью:
«Не жди, дитя мое, возвышенных тирад,
Фортуне свойственных, язык мой небогат,
Чтоб чаровать твой слух, и я не столь богата,
Не ослеплю тебя всесильным блеском злата,
Не надо мне привад и всяческих затей,
Чтоб очаровывать и брать в силки людей.
Таит в себе обман цветистый блеск, похожий
На радужный узор змеиной скользкой кожи.
Будь осторожнее, ступая по цветам,
Там аспид прячется, сокрыта гибель там.
«Чтоб мог ты выбирать цветы согласно цвету,
Внемли моим словам, прислушайся к совету:
Воздержан будь, мой сын, обрежь свой дух, как плоть,
Корысти не взыскуй, старайся побороть
Свои хотения, к добру направь порывы,
Натуре подчини свой норов прихотливый,
Пусть лишь она ведет тебя на поводу,
На вожделения твои надев узду,
Беги жеманности, а также той свободы,
У коей на уме услады и пригоды,
Распутство осуди, пусть трезвость отвратит
От пьянства и в жратве умерит аппетит,
Гони пустой досуг, пребудь в трудах всецело,
Чтоб Сатана не мог тебя застать без дела,
Будь скромным радостям признателен и рад
Без лишней пышности и непомерных трат,
Достатка не стыдись, не знай нужды и глада,
Но гласу похоти при том внимать не надо,
Пусть блюда тонкие не ублажают вкус,
Но будет впрок тебе простого мяса кус,
Не надо на себя особых тратить денег,
Иначе будешь ты своих желаний пленник.
Так духу следуя, и тело в свой черед
К небесной пище вкус однажды обретет.
Не заводи хором, нужней для обихода,
Чтоб кров надежен был в любое время года,
Чтоб этот скромный дом сиял от чистоты,
Дабы не столько он был славен, сколько ты.
Чуждайся титулов и всякого почета,
Будь выше, чем слывешь, вот вся твоя забота,
В печалях и нужде ее одну храни,
Не запятнай ничем и в грязь не урони,
Будь честен, и тебя презренье не затравит
И, кроткого, тебя как труса не ославят,
И легче все снесешь. В невзгодах слез не лей,
Мечту о будущих богатствах не лелей,
Грехам давай отпор и сторонись разврата,
Скорее сам себя страшись, чем супостата,
Притом не сквернословь и в шутку никогда,
Ты боль почувствуешь, не ощутив стыда.
Фривольной предпочти ученую беседу,
Мешает болтовня за картами соседу,
Храни достоинство и не язви шутя
Ни девку, ни хлыща, ни малое дитя,
Не должно быть в словах шутом велеречивым,
Пусть будет также взгляд, как речь твоя, учтивым,
Беззлобной шуткою учись людей встречать,
И шутку надобно от глума отличать.
Свой голос приглушай, как в битве при обходах,
С умом использовать нехудо краткий отдых,
Гони ласкателя, как низкого раба,
В особенности тех, у коих лесть груба.
Меж нечестивыми тебе смеяться впору,
Почетна их хула, хвала под стать позору.
Будь без гордыни тверд и добр не напоказ,
Смирись, но не как раб, будь смел, но без прикрас.
С благочестивым спор не отвергай упрямо,
Любой его удар полезнее бальзама,
Коль истина за ним, получишь ты урок,
А если он не прав, себя проверишь впрок.
Тебе на пользу всё: шипы колючей розы
И вражьи происки, нападки и угрозы.
Не ближних соглядай — себя, свои дела,
Того, в ком силы нет, не порицай со зла.
Давать пример жене, учить ее ты волен,
Но не показывай, что ею недоволен,
В хозяйственных делах давай свободу ей,
Не смейся, не шути при дочери своей.
Детишек розгами наказывать не надо,
Чтоб душу отвести, чтоб улеглась досада.
Со всяким ровен будь: с владыкой, со слугой,
С друзьями, с ангелом, так и с самим собой,
И всем, кто над тобой, кто под тобой и рядом,
Будь другом иль слугой, отцом иль добрым чадом.
«Вот главные мои перед тобой черты,
Какими, я хочу, чтоб обладал и ты.
Однажды обнажить тебя я пожелала,
Узреть в груди твоей живых могил немало,
А над тобой святых. Тут яд змеиных жал,
Как псиллам[185] в древности, тебе не угрожал.
Так небо избранным дает в избытке силы,
Затем чтоб одолеть пороки и могилы.
Был славен псиллов род, но подыми свой взор,