Который меж скорбей, — уж где тут быть богату? —
В день получал экю, столь нищенскую плату,
Что тратил су на хлеб, покуда сей аббат
Стараньем узника не сделался богат.
Народ не без ушей, прекрасно слышат люди,
Хоть немы их уста. Порой в Господнем чуде
Имеет место смерть, взаправдашняя боль,
Свобода здесь порой свою играет роль.
С такой наукою освоился моментом
Сей тощий капуцин, который пред Климентом[320],
Пред папой, коего Антихристом зовут,
Изустно изложил все, что мы пишем тут.
В стенах монастыря, в нечистой жизни клира
Укрытье он искал от суетного мира,
Но ямы выгребной он встретил гнусный смрад
И в граде адовом он сорок дней подряд
О чистой истине вещал высоким словом,
Хотя наряд лжеца[321] служил ему покровом.
Один судебный чин[322], над ним вершивший суд,
Потом сбежал в Париж и нам поведал тут
О славной смерти тех, кто жизнь обрел при этом,
О чести англичан наперекор наветам,
Особо чтил того, чей дух вещал, когда,
Казалось, плоть уже исчезла без следа,
Сгорел сей дом души, остался полог шаткий,
Подобный воинской матерчатой палатке.
Как устрашит огонь спаленные тела?
О сколько сих огней зажгли исчадья зла!
А эти воины, идти в сраженье коим,
Спешат предать огню свои шатры пред боем.
Для Церкви миновал весны и лета срок,
Но почки и ростки собрать хочу я впрок,
Чтоб вы, цветы, потом цвели и пили влагу,
Пускай вы поздние, и это нам ко благу;
Вам, простодушные, не истлевать, а впредь
Средь сада горнего благоухать и рдеть.
У розы осенью цветенье из цветений,
И Церковь радует своей порой осенней,
Огнями отпылал собачий летний зной[323],
Несет нам Скорпион прохладу и покой,
Но ласковый борей, столь яростный на деле,
Сердца не остудил в холодные недели.
Пылая злобой, львы в ту пору шли на лов,
А вавилонский царь[324], властитель этих львов,
Бернара Палисси седого в огнь отправил,
Твердя, что принужден, что против всяких правил
Старик упорствует, а тот ему в ответ:
«Я не из робких, сир, не мне на склоне лет
Печалиться о том, что близок я кончине,
Страшиться гибели, когда король мой ныне
Сказал: — Я принужден, — да при таких словах
Я, дряхлый, в смертный бой пойду, отринув страх,
Но вам и этим всем, кто навязал вам волю,
Страшить и принуждать меня я не позволю,
Умру, как надобно». Вот так сменилась роль:
Гончар стал королем, а гончаром король.
Но королевский дух был в сих речах едва ли
По нраву Генриху. До той поры бросали
Лишь знать в Бастилию, из граждан одному
Бернару дал король почетную тюрьму.
Парижских две души[325], о сестры по оковам,
Вас ободрял старик в застенке мудрым словом.
Ценой бесчестья вам сулили жизнь, но Бог
Сулил бессмертие и вашу честь берег,
Тиран вас принуждал к любви, но без боязни
Вы предпочли вражду и не отвергли казни.
Природа щедрая сверх вашей красоты
В сей день вам придала небесные черты.
Немало дивных благ ее хранило лоно,
Дабы в свой срок на вас излить их благосклонно,
И разом отдала она одной из вас
Хранимых сих даров пожизненный запас.
Так солнце красное нам кажет лик прекрасный,
Откинув полог туч с его подкладкой ясной,
Дарит в прощальный час любовь нам и печаль,
Закатным заревом в морскую канув даль.
Коль ночью не до сна паломникам усталым,
Известно: их рассвет закатом станет алым.
Когда вы родились, вас белый день встречал,
Счастливый ваш закат от вашей крови ал:
Вели вы, дивные, рассказ про Моисея,
И ясный лик вставал, лучи, как светоч, сея.
А вот чело того, кто первым приобрел
В ряду увенчанных лучистый ореол:
Христа узрел Стефан[326], сей мученик великий,
И свет божественный в его зажегся лике.
Зерцала яркие, счастливый рой планет,
Вы оку дарите от солнца взятый свет!
На десять тысяч душ Господь веселым глазом
Глядит, и столько же огней сияет разом:
Средь них белы главой и святостью одни
И гаснут в белизне, другие же огни
В расцвете зрелости и мужеского пыла
Отвергли плотские услады, им хватило
На это сил, а вот лучами светят нам
Созвездья детских душ, чей ум не по годам,
Они хвалу Творцу на новый лад запели,
Хоть повстречали смерть едва ль не в колыбели.
Для славы не всегда Всевышний кличет знать,
Предпочитает он подчас иных избрать,
Чтоб смертью истину Господню доказали,
Которую словам доверили вначале.
Щедрей, чем книжников и знатных заправил,
Своею благостью Всевышний наделил
Бедняг бесписьменных, селян извлек из праха,
Дабы убогие сии, не зная страха,
Заставили краснеть перед лицом владык
Безумье суеты; он дал немым язык,
Невеждам голоса, простосердечным разум
И красноречие, а зрение безглазым,
Он в звучный инструмент ничтожных превратил,
Дабы затмили речь ученейших светил.
Тела блаженных дев не испытали муки
От тех, кто хитрые изобретает штуки,
Но нежным членам их досталось претерпеть
Во славу Божию и острия, и плеть,
В борьбе осилить смерть, а также пламень жгущий
Сердцам сих жен помог Создатель всемогущий,
Железо их цепей и ржавчину оков
Он в злато превратил и в связки жемчугов,
Они свои власы, и радость, и тревогу,
И жизнь свою без слез пожертвовали Богу.
Когда грозили нам война, чума и глад,
То голосами труб взывал истошно ад
К оружью и плетям, чтоб в черных казематах,
Смягчая гнев небес, казнить невиноватых.
Твердили палачи: «Давно б наш гнев утих,
Но злыдни не хотят в молитвах чтить святых».
Лжецы безумные, сказали бы вы прямо:
«Молиться идолам языческого храма».
О вы, идущие язычникам вослед,
Неужто казнями спасете мир от бед?
Сильны жестокостью, искусные в злоречье,
Казните имена и жизни человечьи,
Так слухи распускал когда-то древний Рим
О том, что Божий Сын свой стяг вознес над ним.
Мы с теми, с первыми, кто пал во время оно,
А вы из тех, увы, кто верит лжи Нерона.
Людей науськивал на христиан навет,
Мол, те едят детей, ночами гасят свет,
Затем чтоб сообща во тьме предаться блуду,
Чтоб свальный грех творить и прочую прокуду.
На них взирал народ со злобой в те поры
И с нетерпеньем ждал, когда зажгут костры.
Рек древле Киприан: «Неужто вы найдете
Таких, кто, возлюбя утехи грешной плоти,
Надеясь ублажать ее и тешить впредь,
При этом бы желал в мученьях умереть?»
Судите, сколь жива картина, на которой
Старинной Церкви лик пишу я кистью спорой.
Вам, души праведных, дарован новый кров
И мир взамен войны, поскольку в жар костров
Идете за того, чьей силе нет предела,
И щедрость коего доселе не скудела.
Всевышний вас узрел и сердце отвратил
От радостей небес, чтоб вас избытком сил
И взглядом одарить, чтоб стойкостью великой
Со смертью сладили и с дьявольскою кликой,
Чтоб малые могли великим дать урок,
Чтоб одолеть царя овечий пастырь мог,
В костер к вам входит Бог, и волею Господней
Вы в силах плоть презреть, чтоб стал ваш дух свободней.
Владыка всех владык ведет свои полки
То властным голосом, то манием руки,
Он сам идет в рядах, и всякий в этом стане
Заботу чувствует и волю Божьей длани.
Когда охваченный огнем земной предел
Всевышний посетил, страданья он узрел
Тех, кто за истину, а против них ораву,
Какая Церковью зовется не по праву,
Безбожников, хмельных от крови и вина,
Кому и в мирные неймется времена,
Несут огонь и меч и прочие напасти
Во имя почестей земных, во имя власти,
В руках несут кресты, но нет креста на них,
Сей неуемный скоп в преследованьях лих.
Собравшись на совет, они смелы в решеньях
И мигом «да» иль «нет» начертят на прошеньях,
И лают, словно псы, когда хотят бедняг
От Церкви отлучить, от прав и всяких благ.
Вот соль безвкусная, завеса туч безводных,
Сырых поленьев чад, достаток дней неплодных,
Как древо на бугре, когда излишний тук
Мертвит листву и ствол и сушит каждый сук.
К тому ж открыто все перед Господним оком,
За фиговым листком не спрятаться порокам
Лихих советников, чьи званья и чины
Себя убийствами позорить не должны.
А эти вот, не храм меняя — только имя,
От мук избавлены повинными своими,
Потом на радостях отпировав за двух,
Без задних ног храпят на персях бледных шлюх.
Господь не стал глядеть на этот срам безмерный,
Во гневе кровь его кипела, и от скверны
Он отвратил свой лик, прикрыл глаза рукой,
Не захотелось жить средь мерзости такой.
Власы и борода Господни встали дыбом,
Чело нахмурено, взметнулась бровь изгибом,
Из глаз метнулся огнь, рассыпал искры слез,
Исторгла вихри грудь и молнии вразброс.
И пожалел Господь, что создал землю эту,
Берет он жезл войны, являет белу свету