Мудрец задумал мир устроить на земле,
А Бог ведет к войне, и снова все во мгле;
Как людям избежать небесной кары строгой,
Утратив мир в душе, утратив в сердце Бога?
Картина новая маячит впереди:
В осаде Вавилон[344], день-два — и штурма жди,
И небольшой отряд за краткий срок пред нами
Легко разбил того, кто предал Бога, знамя,
Отчизну, короля и род старинный свой,
При этом проиграв и честь, и жизнь, и бой[345].
Так доблесть христиан, как видите, предстала
Перстом Всевышнего и сделала немало,
Ведь злобные враги подумали тотчас:
«Неужто ангелы небес идут на нас?»
И вновь являются за строем строй военный[346],
Сраженья на земле, на небе, во вселенной,
Мы в небе видим дух того, кто вождь вдвойне[347],
Кто, власть и трон поправ, царил во всей стране.
Он глянул на Жарнак[348], и вновь узнал воитель,
Из-за чего попал в небесную обитель:
Он пробивается сквозь плотный строй врага,
Но сломана опять проклятая нога,
На крыльях доблести взлетел он в Царство Божье,
А тот, кем он убит, убийцу встретит тоже.
Иным же видится: другой идет отряд,
Вновь города в кольце, и вновь огни горят,
И этот штурм отбит, и снова бьются яро,
Вновь приступ и резня, грабеж и дым пожара.
Вот бой близь Сент-Ирье[349], где ты дождем, Всеблагий,
Предстал, и грязью вмиг стал порох наш от влаги,
И королевский стан, рать христиан отбив,
Еще раз испытал их силу и порыв.
Вновь озарен простор, и всё, как на ладони:
Кровавый Монконтур[350] в трагичной обороне,
Там ставкой стала кровь, там дерзкие клинки
Трудились волею безжалостной руки,
Смертельных больше мук, чем разума, в атаке,
Гражданский чище пыл, чем грубый пыл вояки.
Свои усилья Бог и помощь свел на нет,
Узрев, что больше нет у Церкви мук и бед,
Что люди в слабости своей дошли до края,
Живут, лишь на Его всесилье уповая.
Расскажем также мы о стычках небольших,
Расслабивших сердца властителей лихих,
Так станы разрослись, что поединки стали
Куда обычнее развернутых баталий.
От ратей маленьких в бою немалый прок,
Рать Гедеонову благословил сам Бог[351]
И доблесть скрытую ее героев скромных
Он не поставил в ряд со славой войск огромных,
Хотел Он победить и дать спасенье Сам
Стенам разрушенным, измученным сердцам,
Отнять их у могил, чтоб славиться по праву,
Чтобы никто не мог Его умножить славу.
За то и проклял Бог израильских царей,
Считавших, что войска Господних сил верней.
Здесь мы пред образом Рене благочестивой[352],
Принцессы, чей отец, Людовик справедливый,
Отцом народа слыл и силой крепких рук
У лона своего хранил Господних слуг.
Но вскоре тьма червей из адского колодца
По лучшим из домов повсюду расползется[353],
Чтоб Карлу-королю в пустое сердце влезть,
Сложив к его ногам как дружбу, так и честь.
Он тетки праведной лишен благоволенья,
Потом получит он из ада повеленье:
Снеси пятьсот жилищ в проклятом Монтаржи,
Дворы опустоши и стены сокруши!
Вот старцы, женщины и дети, чья защита
Лишь в криках и мольбах, летящих в глубь зенита,
Вот смертный путь и та, что в тягости была
И, малым обходясь, в дороге родила,
Как счастлива она, а вот с печальным взглядом
Мать за руку ведет дитя, другое рядом
За юбку держится, а третье на руках,
Четвертое с отцом дорожный топчет прах.
Вот хворый тащится, а упадет в походе,
Велят его везти какой-нибудь подводе.
Толпа, усталая от жизни и дорог,
Ползет вдоль берегов Луары, следом лег
Широкий пыльный шлейф, а в дальней туче пыли
Преследователей колонны проступили,
Под сенью трех знамен подходит их отряд,
Уже в руках убийц сквозь пыль клинки горят.
Но слева всадников колонна небольшая[354],
Лишили их надежд, лишь права не лишая
На Бога уповать: глаза возведены,
Ладони сложены, колени склонены,
И пастор их Бомон[355], как водится пред схваткой,
Напутствует бойцов такою речью краткой:
«Что ускользает? Жизнь? Что ищем? Смертный час?
Страшимся пристани? Прельщает буря нас?
Как сердце нам велит, мы к небу руки тянем:
Я душу, Господи, Твоим вручаю дланям,
О Боже истинный, Ты искупитель мой!»
Колонна замерла в смущенье пред толпой,
Глядят воители на странную картину:
Один узнал сестру, другой узнал кузину.
Кто эти рыцари? Их сто. Они прошли,
Покинув Монконтур, французской полземли
И прибыли в свой край без опозданья, к счастью,
Чтоб уберечь овец, встав перед волчьей пастью.
Опять им выпало вдали от грозных сеч
Несчастных оградить и обнажить свой меч.
Противник оробел, хоть был числом поболе,
Увидев, что пред ним уже не овцы в поле,
Он был готов рассечь и шерстяной покров,
И кожу нежную клыками рвать готов,
Но повстречалась сталь, способная к отпору,
Которая остра и от которой впору
Бежать, залечь в дупло, не то разрубит враз,
Господни чудеса являя без прикрас.
Картина новая в небесной синеве:
Там десять тысяч жертв, там пушек двадцать две
Захвачено, там град и крепость ждут разора[358]
От тридцати рубак, чья так бесстыдна свора.
Там солнце озарит шестнадцать сотен шпаг,
Ведомых смелым львом в неистовство атак.
Здесь твой пейзаж, Люссон[359], ты пересилил беды,
На улицах твоих веселье в честь победы;
А вот, еще в кольце, твои пятьсот сошлись[360],
Колени преклонив, воздели руки ввысь,
Пять тысяч одолел их меч в теснине узкой,
Два белых стяга взяв, пьемонтский и французский[361].
Я вижу, как в борьбе отнюдь не равных сил
Монбрен десятерых швейцарцев уложил[362],
Из всей истории он принял к сердцу близко
Уроки Цезаря и славного Франциска.
Еще покинул я над шумной Роной град,
Где отступил от стен разбитый супостат,
Весь цвет Италии тогда полег в Сен-Жиле[363],
Десяток тысяч душ в реке, других пронзили.
Кто плен египетский покинуть захотел,
Взять с бою Ханаан, обжить его предел,
В рядах Израиля тому брести пристало
По морю Красному, по морю крови алой[364]
И, препоясавшись, одолевать простор,
Безводные пески, крутые кряжи гор.
Пред нами облако плывет весь день воочью,
И огненным столпом Господь ведет нас ночью[365].
Такими виршами мы славили пока
Победы Господа при помощи клинка;
А славу Бог обрел в тех образах печали,
Где стрелы слали львы и молнии метали,
И козни строили, и множество затей
Для истребления покорных им людей.
Узрели вы: булат встречает сталь булата:
Пред вами схваченные тиграми ягнята.
Бог ратей доблестных на бой благословил
Тех, кто идет воздать полкам недобрых сил.
В другом краю небес иных картин свеченье,
Жестоких много сцен на этой видим сцене,
Полотна вечные всем леденят сердца,
Чтоб вечно гнев не гас всесильного Творца.
Здесь нет боев, здесь кровь сочится понемногу,
Но терпкий дух ее, горча, восходит к Богу.
Там с краю видится толпа еще одна[366],
В сердцах богобоязнь, и гибель не страшна,
Под носом Сатаны поют хваленья Небу,
Рискуя жизнь отдать, свою свершают требу,
Хотя приблизилась орава палачей,
А взгляды грозные и хладный блеск мечей
Врезаются в толпу, чья кротость только криком
Обороняется, ведь сталь в безумье диком
Пронзает грудь, сечет то голову, то длань,
Тут щит один: молись, лей слезы и горлань.
А вот и факелы уже пылают в храме,
Пожар и там, и тут. Увы, слепое пламя
Не знает жалости к стенаниям людей,
От коих сонмы душ становятся бледней.
Нам видится река, забитая телами
Сраженных христиан, не воды — кровь пред нами.