И сын твой Иордан разверзнет позже лоно[488],
Чтоб дать народу путь к стенам Иерихона.
К веленьям Господа господ, Царя царей
Род человечий глух, земля и та скорей
Услышит Божий глас, на дол обрушит скалы,
Клятвопреступников швырнет в свои провалы;
И пламя быстрое стремит в простор свой вал,
Изничтожая всех, кто против Бога встал:
Возьмем в свидетели Дафана с Авироном,
Проглоченных за бунт нутром земли бездонным[489].
Смертелен воздух стал мятежникам иным,
Презревшие завет, вдохнув кадильниц дым,
Вмиг испустили дух. Так Бог Свое величье
Являет нам, приняв различные обличья.
Упрямых демонов принудил наш Господь
Войти, пусть нехотя, царю Саулу[490] в плоть,
И обезумел царь, и жгли владыку клещи,
Багровы, словно ад, как зев его зловещий!
В вас, принцы, тот же ад, где сердце из кремня,
Огниво ярости и алый свет огня,
Вы разжигаете и злобу, и обиды,
Гонимы из-за вас воители Давиды.
Кичился гривою своей Авессалом[491],
Но сам на ней повис и встретился со злом,
Ему Ахитофел[492] служил себе на горе
И удавился он, закончив дни в позоре.
За ниву был убит Ахавом Нафувей[493],
Но тот за кровь его расплатится своей,
Подохнет Иезавель вслед за царем Ахавом,
Пьяневшая не раз на пиршестве кровавом,
Вот ваше зеркало, большие господа,
Прекрасный образец небесного суда.
О кладезь хитростей, о светоч государства[494],
Чума для праведных, куда ведет коварство
Твое и тонкости твоих тосканских штук?
Уже терзают псы твое нутро и тук,
И перси пышные, предмет твоей гордыни,
И шею светлую, как луч в рассветной сини;
И сердце вырвано твое из тела прочь;
Тот, кто, как ты сама, до крови был охоч,
Насытил палачей, им волю предоставил
И уличных собак от голода избавил;
Когда была живой, любила ты резню,
Но вот и мертвая ты разожгла грызню
Промеж рычащих псов, сплетенных в грозной схватке
За требуху твою, за жалкие остатки.
Последний блеск твоей заемной красоты,
Застывший в страхе лик низвергнут с высоты,
Убийцы из окна твое швырнули тело,
Твое величие с душою отлетело.
Багровый жар костра мы ворошим прутом,
Он служит кочергой, но сам горит притом,
А вовсе обгорит, его бросаем смело
В огонь и без затей берем другой для дела.
Повадилась играть Гофолия[495] с огнем,
И также свой конец нашла царица в нем.
Я проклял россказни о нечестивой шайке,
Но вот история правдивая, не байки,
О древе, явленном когда-то в царском сне[496]
И тут же рухнувшем, чьи ветви в вышине
Простерли свой шатер, ползли по небоскату
К полудню, к полночи, к восходу и закату,
Всю землю осенив, и жили под листвой
Четвероногие, в листве — пернатый рой,
И рухнул этот кров, чудовищная крона,
И все живущее бездомно и бессонно
Ушло в скитание. А вавилонский царь,
Властитель ста князей, страшивший землю встарь,
Народов многих бич, бесчестный и надменный,
Кичиться властью стал перед Царем вселенной.
Всевышний молнией не стал разить глупца,
А лишь к земле пригнул, затем взамен лица
Личину зверя дал, и лик, недавно гордый,
Утратил вид людской и стал воловьей мордой[497].
У нас гигантишки в спесивости своей
Кичатся гривами и остротой когтей[498],
А Бог наказывал за норов нечестивый
Когтями острыми, хвостом и длинной гривой.
Урок вам, короли, и всем князьям урок:
Когда разгневан Бог, вся ваша власть не в прок.
Утратил царский трон властитель Вавилона
И получил удел — земли пустынной лоно.
Где имя гордое, где древний славный дом?
Он был царем людей, а стал простым скотом,
И стали царскими хоромами трясины,
А ложем камыши среди зловонной тины,
Царя баюкали лягушечьи хоры,
Кричавшие всю ночь до утренней поры,
Дала на скалах течь его ладья златая,
Он воду пил из луж, о винах не мечтая,
Фазанов для него ловили в давни дни,
Теперь он подбирал колосья со стерни,
Нагую шкуру сек то шквал, то град колючий,
И не было шатра, лишь серый полог тучи,
Снискал сочувствие страдалец у волков,
В нем зависть вызывал их шерстяной покров,
Порой бурлила кровь, тогда в избытке мощи
Не знающий греха искал утеху в роще,
Он был тогда ловцом, он гнал, он был гоним,
Он шел за кем-то вслед и кто-то шел за ним,
Лишенный разума стал парией из парий,
Ни человек, ни зверь, он всех страшился тварей.
Так жил он без души, но сжалясь над скотом,
Исконный вид царю Господь вернул потом.
Два чуда явлены, два дивных превращенья,
Сперва свершилась казнь, потом пришло прощенье.
Наследник Валтасар, когда владыкой стал,
Узрел Господень перст, который начертал,
Что сочтены грехи и дни царя на небе,
Что нечестивому сужден плачевный жребий[499].
Пора вам, деспоты, уразуметь давно,
Что гневным небесам могущество дано,
И сирым надо знать: от Бога все зависит,
Низвергнет он владык, униженных возвысит,
Из воздуха Творцом был создан Херувим[500],
Чья ощутима длань, чей меч порою зрим:
Узрел Сеннахериб[501] огонь небесной стали,
И все войска его кровавым мясом стали.
Кто ведает судьбой? Чей строгий трибунал
Амана одолеть Есфири кроткой дал?[502]
Наперекор резне возможной и урону
Она стяжала жизнь и вместе с ней корону,
А царский лизоблюд удавлен петлей был,
Хоть виселицу ту другому возводил.
Как часто кознодей в глубокой гибнет яме,
Которую копал своими же руками.
Царь Адони-Везек рубил персты князьям[503],
Их семьдесят казнил, но той же казнью сам
Наказан Господом. Я умолчу о карах,
Которые Творец вершил в деяньях старых
Руками низких слуг, детей и слабых жен,
Тут скромный Гедеон, тут и слепой Самсон[504],
Хворь Антиохова и плоть его гнилая[505].
Миную многое, перенестись желая
К Завету Новому: о Церкви говорим,
Которую казнил когда-то древний Рим.
А вам, гонители, вам, ветхой Церкви слуги,
Вслед Агнцу Божию, вздыхая от натуги,
В оковах ковылять. Ваш хмурый взгляд и лик,
Сердца железные, надменный нрав владык
Умножат славу Льва Иудина колена[506],
За колесницей чьей пойдете вы смиренно.
Средь злобных голосов из недр выносит ад
Зубовный скрежет твой, царь Ирод[507], лютый кат.
Главарь детоубийц, воздень из преисподней
Запятнанную длань. Тираны и сегодня,
Как ты, ослеплены гордынею своей
И ранят Господа, губя Его детей.
Тут подражателей твоих повсюду много,
Своей жестокостью хотят унизить Бога.
Распущены власы, и матери кричат,
Прижав к своей груди приговоренных чад,
Их руки матерям обвили в страхе выи,
Лишились разума отцы, едва живые,
Повсюду жалобный, истошный слышен крик,
Но он в сердца убийц глухие не проник,
Они не слышали молений о пощаде
В рыданьях малышей, в их беззащитном взгляде,
В ручонках маленьких, простертых к палачам,
Являвших ясный знак безжалостным очам.
Ну что могли стяжать младенческие руки,
Чтоб выкуп дать за жизнь, чтоб выйти на поруки?
Но сердце твердое, в которое войти
И жалость не могла, и не было пути
Для благодарности, вдруг страхи одолели,
Стенанья, хитрости не достигали цели,
Не облегчали мук; безумных духов рой,
Безгласных до того, вопил ночной порой.
Страшась утратить жизнь, прикончил Ирод сына[508],
Ветвь обрубил свою, и мучила кручина.
Стал Иродом вторым Антипа[509], весь в отца,
Творил жестокости, но был лишен венца,
Подобно Каину, бежал, объятый дрожью,
В изгнанье жил, в нужде, изведал ярость Божью.
Был третьим Иродом Агриппа[510], сей герой
Прославлен плахами, превознесен толпой.
«Се глас божественный!» — в толпе рождались клики,
Но полчища червей сожрали плоть владыки,
Раскрылись полости поруганной земли,
Откуда едкий дым и тьмы червей ползли,
Царь нечестивый гнил живьем, и стала кожа
На шкуру падали иссохшую похожа,
И вот, как некогда хриплоголосый бес,
В лице Спасителя признавший власть небес