А посреди престол возводят херувимы,
Являющий красу и блеск неповторимый,
Вот чудо из чудес, слепящий образ дня,
Где солнце соткано из чистого огня.
Собранье замерло в небесной сей палате,
Кто благодати ждет, а кто готов к расплате.
На души праведных нисходит Дух Святой,
Весельем осенив, улыбкой, добротой,
Дарует им Господь за многие мученья
Одежды белые и вечное прощенье.
Иуды славный род[593], сядь справа, а потом
Вы слева сядете, Моав, и ты, Эдом[594]!
Тираны бледные судьбе своей не рады,
Им кара предстоит за грешные услады,
Их гордый лик поблек, надменный взор исчез,
Робеют, наглецы, перед Царем Небес,
Кому они чело когда-то заклеймили,
Кого изранили и обрекли могиле,
Пред ними связанный стоял он, как злодей,
А ныне Судия глядит из-под бровей,
Смиренья больше нет в суровом властелине,
Не тростниковый жезл[595], а меч он держит ныне,
Не терние — лучи венчают Божий лик,
Как знаменье суда на небе крест возник,
И осужденные в унынье и печали
К стопам их пленника давнишнего припали.
Пред ними грозный лик вершителя суда,
Герольда гибели, бессрочной, навсегда.
Кто может убежать под недреманным оком?
Где скрыться Каинам? В каком краю далеком?
Когда б вам, беглецы, рассвет ссудил крыла,
Когда бы мощь ветров под мышки подняла,
Когда бы горы вас в своих укрыли безднах,
Когда б вам дал приют покров ночей беззвездных
И глубина морей, и черных туч шатер,
Настигнет все равно Господень перст и взор.
Вот яростные львы, рычащие на пламя,
Медведи на цепи с притихшими волками.
Всё встало против них: природа, даже та,
Отвергла злобу их, вселенной красота
Не хочет их терпеть, идет на них войною.
«Что вы, — гудит огонь, — содеяли со мною,
Который создан греть, мерцать лучом свечи?
Зачем же вы меня избрали в палачи?»
И воздух возмущен и восклицает снова,
Что должен суд святой их покарать сурово.
Он молвит: «Изверги! Во мне вы почему
Миазмы сеяли и развели чуму?»
И вторит голос вод: «Зачем, о сброд жестокий,
Ты в кровь преобразил хрустальные потоки?»
И горы хмурятся: «Зачем старались вы
Теснины превратить в губительные рвы?»
Деревья говорят: «Зачем из нас тесали
Столбы для виселиц и множили печали?»
Природа светлая, чья вечна красота,
Свой омраченный лик явила неспроста
Сынам Италии[596], а после прочим странам,
Искавшим первенства в искусстве окаянном
Отраву добавлять в еду, а заодно
Чтоб горечь заглушить, подмешивать в вино,
На должность кравчего погибель звать к застолью,
Земные радости почтив такою ролью.
Земля (еще в цвету) возносит скорбный плач:
«Зачем детей моих в меня вернул палач,
Зарытых заживо в моем оставил теле,
Мученья испытать заставил в колыбели?»
Даст показанья смерть о рвенье слуг своих,
С восторгом говоря об их делах лихих,
Ад пробуждается, коварных ужас гложет,
И лжесвидетелям притворство не поможет,
Развернут свиток дел, подробный свод грехов,
Весь перечень злодейств и пустозвонных слов,
Дабы Отец явил любовь достойным чадам
И правосудье тем, кто был извергнут адом.
Веди, о Дух Святой, мои слова, мой слог,
Чтоб, страстью распалясь, я не был слишком строг,
Не искажал Закон, чем грех свершил бы тяжкий,
И чтоб, других судя, себе не дал поблажки.
Не стану я вещать, пророчествовать вслух,
Я только твой закон припомню, Божий Дух.
О том, кто всех грешней, рассказывать не буду,
Стыдился даже мир, что породил Иуду.
Антихрист виден вам, всех зол, всех бед сосуд.
О мерзкий греховод, твой непотребен блуд,
Деянья супротив натуры безобразны,
Как случки свальные и прочие соблазны,
Поборы, строки булл, где и содомский грех
Поставлен был в разряд дозволенных утех[597].
На ватиканский трон порою меч возводит,
При помощи мошенств святейший верховодит,
Посредством клеветы, отравы и ножей,
Насилья над страной, убийств и грабежей.
За папские ключи вступают в торг без дрожи[598],
Готовы дьявола завлечь к себе на ложе,
И что же, под крыло берет их Сатана:
Так на престол взошла распутница одна[599].
Так папа проклятый, сын Люцифера старший,
Когда-то произнес, заняв свой трон монарший:
«Народ, чьи сыновья не покорятся мне,
Погибнет от чумы, поляжет на войне,
Цари с царицами придут со всей Европы
У трона падать ниц и лобызать мне стопы,
Моя бессмертна мощь и царству нет конца,
И Церковь служит мне, наместнику Творца,
Я предержащий власть в священном граде этом,
И пусть я не Господь, я правлю этим светом».
Тебя, сын гибели, запомнил Бог с тех пор,
Как низкий раб Вотре, родосский командор[600],
Башмак твой целовал, не подымая лика,
Потом, восстав с колен, рек: «Отпусти, владыко».
А ты, Аполлион[601], безбожно произнес
Во всеуслышанье, что вымышлен Христос.
И дал Творцу совет с бесстыдством святотатца
Делами горними на небе заниматься.
А надо ли, чтоб тать в подобной был чести,
Дабы к его стопам хвалы и лесть нести,
Хоругви и кресты, тиары, митры, званья,
Ключи поддельные, башмак для целованья?
Налево золота и серебра навал,
Уборов пышных блеск: прелат и кардинал
Сюда с награбленным идут, их дань впитала
Потоки слез людских, сиротских слез немало.
Вот митра многих пап, где слово «тайна» стер
Как богомерзкое известный миру вор
И, чтобы заменить вернее буквы эти,
На митре начертал алмазом: «Юлий Третий»[602].
Направо никаких златых не встретим груд,
В отрепьях Лазаря толпится нищий люд[603].
О дети суеты, пустого века чада,
Вам нищету влачить, позор и муки глада
И хриплым голосом придется в дни беды
Вотще вымаливать хоть капельку воды.
Отказывали вы, и вам откажут в малом.
Теперь предстали вы пред вышним трибуналом,
Раскрыла бездна пасть, не хочет ждать никак
Веленья Господа, когда подаст он знак,
А Бог со своего возвышенного трона,
Как любящий супруг, взирает благосклонно
Направо от себя, где радостью горят
Влюбленные глаза, встречая Божий взгляд,
Пути всех праведных сошлись к Господню трону,
Призвал их Царь Небес, чтоб даровать корону.
«О вы, кто в холода мне одеянье дал,
Кто был из-за меня гоним и пострадал,
Кто утолил мой глад и спас меня от жажды,
Мне хлеба и воды дал с радостью однажды,
Питомцы Господа, грядите в Божий сад,
Отпустит вам грехи ваш Судия и Брат,
Грядите все ко мне, счастливые по праву,
Чтоб в царствии моем изведать мир и славу».
Все после этих слов преобразилось вдруг,
И новая краса чарует Божьих слуг.
О как им сладостно! Какой прекрасной, Боже,
Им видится земля и свод небесный тоже!
Но медлит Бог-Отец, не обратил пока
Налево гневный взор и речь, острей клинка,
Тогда как Судия, Бог-Сын с челом владыки,
Громовым голосом перекрывает крики:
«О вы, кто вретища мне не дал в холода,
Кто плоть мою обрек позору без стыда,
Кто голод мой презрел и жажды жаркий пламень,
Кто дал мне уксус пить, поднес не хлеб, а камень,
Изыдите туда, где слышен скрип зубов,
Где кара вечная, в бездонный черный ров!»
Сей лик, который нес одним сердцам отраду,
Другим несет испуг, смятенье и досаду,
Из уст божественных Господь извлек свой меч,
И пекло подползло у ног покорно лечь.
Едва злосчастные восстали из могилы,
Их мигом пот прошиб, и холодеют жилы,
В глазах совсем иной, суровый, небосвод,
И каждый, трепеща, грядущей смерти ждет,
Глазам их в этот час последний, в час печали,
Дни их величия по-новому предстали.
Но все, что этот мир когда-то испытал:
Ужасных шквалов мощь, нагроможденья скал
И бездны черные, где из глубин провала
Из самых недр земных волна огня вставала,
И то, как с неба гром обрушивался вдруг,
Все это тишь да гладь. Ничто, ни тяжесть мук,
Ни гнев, ни горести, ни даже страх, поверьте,
Не искажают лиц сильней, чем холод смерти,
Небесный грозный гнев так не страшил в былом,
Как ярость этих туч, их молнии и гром,
Так небо корчится на жизненном пределе,
Налился кровью глаз и губы почернели,
Надсадный слышен стон, и жилы все свело,
И дышат легкие со свистом, тяжело.
Мерцает солнца жар под черным златом пепла,
Померкло око дня, вселенная ослепла,
Покинул дух цветы, цветенья больше нет,
Из жизни жизнь ушла и стал бесцветным свет.
Как небольшой толчок мгновенно валит тело,
Когда чуть живы мы и сердце ослабело,
Так и вселенную постигнет смерть, когда,
Как сердце, солнце в ней угаснет навсегда.