Вы прочтете в главах 15-й и 16-й о героической подготовке к обороне. Добавлю только, что десять попыток проникнуть в Монтегю, когда в ход пускались то веревка, то кинжал, отбиты были только благодаря умению Обинье разбираться в лицах; тридцатью вылазками, из которых в десяти пришлось вступить в рукопашный бой, руководил Обинье; всего одну вылазку совершил Сент-Этьен с людьми из Нижнего Пуату в подражание подвигам тех, кого они прозвали «албанцами»: но это послужило только к славе Обинье. Знайте же, что Обинье и был тем самым капитаном, коему граф де Люд поручил объявить о мире; заслуга в этом деле, как и во многих других, принадлежит ему, хотя в «Истории» он и укрылся под вымышленным именем.
По заключении мира он нашел в Либурне множество вельмож и удобный случай совершить все то, что описано в главе 2-й книги пятой того же тома. Хочу лишь добавить к сему рассказ об одном галантном происшествии, которое я не осмелился включить в «Историю».
Однажды, гуляя с Обинье на берегу реки Дронны, некий португальский коннетабль[671] стал испускать глубокие вздохи, сорвал с дерева кусок коры (в ту пору деревья были в цвету) и, рассказав на испанском языке о своем томлении по некоей даме, начертал на этой коре следующие строки по-латыни:
Если спешишь ты, река — счастливая — в даль океана,
Если Гесперию зреть судьбы позволят тебе, —
Хоть на мгновенье постой, возьми меня в край мой с собою,
Чтоб растворился в волнах тот, кто слезами истек,
Пусть же отныне огонь, сжигающий нежное сердце,
В водах отчизны моей, даже погибнув, живет!
Обливаясь слезами, он хотел стать на колени и бросить написанное в воду.
Обинье схватил его за руку, быстро прочитал вслух эти стихи, тут же переложил это латинское шестистишие во французский лирический сонет и записал его на той же коре:
Раз эти воды спешат
В далекий Океан, о Дронна,
И если судьбы благосклонно,
Среди невзгод, смертей, утрат,
Позволят, чтобы волн раскат
Там, где осталась наша донна,
Слился с твоей волной влюбленно
И стал бы водами богат, —
Постой, возьми меня с собою,
Чтобы истекшего тоскою
Испанским берегам вернуть,
И пусть вблизи родного края
Огонь, сжигающий мне грудь,
Живет в волнах, не умирая!
Своей живостью Обинье снискал дружбу коннетабля, и необычным образом они разговорились о религии.
(1584). Теперь упомяну об услуге, которую Обинье оказал королю в деле Лоро[672], которое описано в главе 4-й настоящей книги. В это время король Наваррский был озабочен военными приготовлениями господина де Лансака, с одной стороны, и виконта д'Обтера — с другой, собиравших войска якобы друг против друга под предлогом ссоры. Участвовавший в этом Люссан, которому при дележе шкуры еще не убитого медведя показалось, что его обошли, явился совершенно один к охотившемуся королю Наваррскому и открыл ему, что на Ла-Рошель готовится нападение через решетку, у мельниц св. Николая. Посланный по этому делу, Обинье явился в Ла-Рошельское городское управление и потребовал, чтобы жители выбрали трех человек, которым он мог бы сообщить тайну. Жители Ла-Рошели ответили, что все они, никого не выбирая, хотят узнать ее и все они верны королю Наваррскому. Обинье ответил, что Иисус Христос, значит, сделал неудачный выбор, и, если они не хотят поступить по-другому, то он, Обинье, целует им на прощанье руки. Вынужденные таким образом выбрать трех человек, они нашли решетки перепиленными полностью, не считая двух прутьев. Но Обинье так и не смог убедить их устроить засаду злоумышленникам.
Через месяц заговорщики опять сели на коней. Обещав своему господину расстроить замыслы его врагов, наш Обинье взял нескольких гвардейцев и других солдат — всего до десятка отборных людей — и, смешавшись со всадниками заговорщиков, направился к Ла-Рошели. Ночью Обинье ехал вместе с ними, а днем держался в стороне, решив броситься ночью к воротам города, который подвергнется набегу, взять в подкрепление нескольких аркебузиров и сразиться с заговорщиками в четверти мили оттуда. Это было хорошим средством пресечь всякие попытки нападения.
Проезжая через Кадийяк, король Наваррский попросил великого Франсуа де Кандаля[673], достаточно известного под этим именем, показать ему свой великолепный кабинет. Кандаль согласился при условии, что туда не войдут невежды и насмешники. «Нет, дядюшка, — сказал король, я привезу только тех, кто способен оценить это так же, как я». Он вошел с господином де Клерво, Дю Плесси, Сент-Альдегондом, Констаном, Пелиссоном и с Обинье; пока гости забавлялись, наблюдая, как при помощи машины шестилетний ребенок поднимает тяжелую пушку, Обинье, опередив их, остановился перед плитой из черного мрамора в семь квадратных футов, которая служила Кандалю доской для записей. Найдя все, что необходимо для записи, Обинье взял кисть и, услышав, что его спутники спорят о весе и тяжести, написал по-латыни:
Тяжесть не эту носить, вельможа, учи государя:
Пусть он умелой рукой бремя правленья несет!
Потом он задернул занавес и присоединился к свите.
Когда они подошли к мраморной плите, господин де Кандаль сказал королю: «Вот мои записи!» Вдруг, заметив и прочитав этот дистих, он дважды воскликнул: «Здесь есть человек!» «Как! а остальных вы разве считаете зверьми?» — возразил король и предложил своему «дядюшке» угадать по лицу, кто из присутствующих выкинул эту штуку. Предложение вызвало множество острот, которые немало меня позабавили.
Придворные только что проводили королеву Наваррскую до Сен-Мексана, ко двору. Со времени пребывания в Либурне королева всегда строила козни против Обинье. Заподозрив, что это он нанес оскорбление (sfrisata) госпоже де Дюра или по крайней мере посоветовал оскорбить ее Клермон д'Амбуазу, она заставила королеву-мать присоединиться к ее просьбе, бросилась на колени перед королем, своим супругом, умоляя его, ради любви к ней, никогда больше не видеться с Обинье. Король ей это обещал. Она не могла простить Обинье нескольких острых слов, сказанных, в частности, по следующему случаю: жена маршала де Реца подарила Антрагу алмазное сердце; отбив Антрага у жены маршала, королева отобрала и это алмазное сердце, чтобы похвастать им; между тем Обинье поддерживал жену маршала в борьбе против королевы, а королева слишком часто возражала: «Но у меня ведь алмазное сердце». «Да, — сказал однажды Обинье, — только кровь козлов может его разъесть».
Для видимости покинув двор, Обинье проводил ночи в комнате своего господина; благодаря этому притворному отсутствию он распознал своих лжедрузей. Он воспользовался этим временем, чтобы отправиться на любовное свидание, пока король будет писать к его любимой. Соперники и некоторые родственники сочли эти письма подложными. Тогда король явился сам; маскарадами, конными состязаниями, игрой в кольца он почтил выбор, сделанный его слугой. Эта любовь развеселила весь Пуату балетами, состязаниями у барьеров, конными парадами и турнирами, устроенными влюбленным. На некоторых из них присутствовал принц де Конде, граф де Ларошфуко и многие другие вельможи. Это только удвоило зависть и вызвало в стране ропот против придворного, который, вместо того, чтобы угождать населению, только ослепляет его. Расскажу вам об одной из его многочисленных любовных хитростей.
По наущению Обинье, его друг Тифардьер после разных ссор притворно помирился с Бугуэном, опекуном девушки, и обратился к нему со следующими словами: «Многие принцы и вельможи докучают вам возражениями против брака Обинье. Я знаю, что у вас к нему не лежит сердце и что вы дали обещание в другом месте: если вы меня не выдадите, я сообщу вам средство отделаться от Обинье так, чтобы он не смог к вам придраться». Опекун согласился и обнял Тифардьера. Тифардьер продолжал: «Вы должны выразить ему уверенность, что, женясь на вашей воспитаннице, он оказывает ей честь, будучи образцовым дворянином и человеком из хорошей семьи. Но как это случается с приезжими, его соперники распускают слухи, будто это не так, не смея подтвердить их в его присутствии. Вы попросите его вспомнить, как на празднестве в одном доме, куда некоторые лица принесли письма господина де Фервака, направленные против Обинье, он, Обинье, сказал им в лицо, что если не сможет набить им сердце опровержениями, набьет им щеки оплеухами. Он знает, что эти истории принудили его послать опровержение господину де Ферваку. А так как все это дошло до сведения госпожи д'Ампьер, герцогини де Рец, госпожи д'Этиссак, графини де Ларошфуко и других столь же знатных дам из того же рода, он хочет показать, что действовал не опрометчиво. Надо было бы заключить соглашение, по которому родственники девушки обязались бы подписать брачный договор, получив свидетельства о благородном и старинном происхождении Обинье и, в случае отказа, обещали вернуть их. «Я отлично знаю, — сказал Тифардьер, — что Обинье не сможет представить подобные грамоты».
Бугуэн поцеловал вестника, поблагодарил его и стал с нетерпением ждать выполнения их решения согласно этому совету. Обинье же, который раньше никогда не заботился ни об имуществе, ни о доме, ни о титулах, теперь получил вместе с частью мебели и родовые грамоты из аршиакского замка, куда они были положены на хранение. Узнав таким образом о своем происхождении, он прибег к надувательству и, чтобы удачно повести дело до конца, выбрал господина де Корнью, родственника своей возлюбленной, чтобы вручить ему свое сокровище, предупредив его: кто из родственников, боеспособных по возрасту, в это вмешается, будет иметь дело с Обинье. Итак, собравшись, господа де Маре, де Бугуэн, ла Тайе и Корнью обнаружили любопытное исследование о ссоре и тяжбе между отцом Обинье и дворянином по имени Арденн, спорившими о почетном месте в одном шествии, причем Обинье-отец утверждал, что происходит из дома анжуйских Обинье. А так как вышеупомянутый Арденн сослался на вольные ленные права и выставил против Обинье-отца королевских чиновников, причем тяжба стоила больше тысячи экю и продолжалась три года, надо было представить брачные договоры и разделы имущества по шести линиям. Все происходило от некоего Савари д’Обинье, уполномоченного короля английского в Шинонском замке. Пришлось также показать родственникам невесты часовню, им возведенную и украшенную родовым гербом, на котором изображен был стоящий на задних лапах вооруженный серебряный лев на золотом поле. Господа де ла Жуслиньер, происходившие от той же ветви, с тех пор покрыли своего льва горностаем. Эти вещи были, таким образом, найдены, и Обинье потребовал у старце