[743]. Выбран был этот последний.
Желая спросить совета у того же лица, базельская синьория послала к нему господина фон Люцельмана. Но из двадцати двух бастионов, начертанных господином де Ла Фоссом[744], жители Базеля решили возвести только четыре, оставив свой город в том же несовершенном состоянии, в каком он находится и поныне.
Во время этих поездок посланник Скварамелли[745] от имени Светлейшей синьории предложил Обинье принять начальство над французами, находящимися на службе у Венецианской республики. Все складывалось благоприятно, пока посланник короля французского в Швейцарии Мирон не распорядился написать посланнику Венеции, что венецианцы навлекут на себя гнев короля, если возьмут на службу человека, столь ненавистного его величеству. Как ни ссылались друзья Обинье на то, что причины ненависти со стороны королей должны быть для республики причиной милости, страх оказался сильнее желания принять на службу этого верного человека.
Помешав этому делу, Мирон затеял выжить Обинье из Женевы четырьмя способами. Во-первых, он пожаловался, что в этом городе Обинье дурно отзывается о французском короле, причем для борьбы с этим злом потребовал тщательного расследования. Во-вторых, он предъявил письма короля, указывавшего на некое лицо, не называя его по имени. На этот раз, с ведома обвиняемого, синьория написала о событиях в городе следующее: «Что касается остальной части вашего письма, направленного против неких лиц, бежавших в наш город, уличенных и осужденных за злейшие преступления, за козни и заключение договоров, направленных против французского государства, а также за несоблюдение обязанностей почтения, подобающего королевскому величеству, уведомляем вас, — различая эти два пункта, — что никогда ни одно частное лицо не подавало жалобы в нашем городе (а, как вам известно, жаловались многие), не получив удовлетворения от правосудия, действующего столь же решительно и сурово, как и во всяком другом месте, где данное лицо могло бы остановиться. Если жалобщикам угодно будет послать в эти места человека, способного выступить обвинителем с необходимыми для этого документами, к тому же по повелению короля и с вашей рекомендацией, мы приложим все усилия, дабы поддержать славу правосудия, приобретенную нашими предшественниками. А что касается непосредственно короля, мы выполним наш долг со всей твердостью и строгостью, какая только потребуется, дабы показать, как высоко ценим мы столь великое имя. Мы доказали это в прошлом году, когда один дворянин, бежавший в наш город, подал нам жалобу на донесение, полученное вами по такому же делу; тогда в спешном порядке посланы были два синьора из совета, бывшие синдики, дабы произвести тщательный обыск, долженствовавший послужить либо к оправданию, либо к осуждению обвиняемого. Следствие продолжалось шесть месяцев, в течение каковых дворянин вынужден был пребывать в стенах нашего города, как в тюрьме».
Между тем Обинье купил себе землю в Крете[746] и построил там дом. Это обошлось ему в одиннадцать тысяч экю. Следует упомянуть о том, как однажды он сорвался с высоты шестого этажа, проломив при падении леса. Чтобы не упасть, он ухватился одной рукой за положенный недавно камень величиной не больше чем с кулак; повиснув всей тяжестью тела на этой руке, хранившей следы двух ран, он успел еще увидеть два острейших кола, только и ждавших, чтобы проткнуть его. Он и упал бы на них, если б его люди не подоспели на помощь; так никогда и нигде Бог не давал ему жить в безопасности.
Постоянные преследования со стороны двора вызвали в нем желание уехать, чтобы не быть в тягость городу, которому он доверил жизнь. Но непрестанные угрозы и признаки предстоящей осады удерживали его, поэтому он пользовался домом в Крете лишь во время коротких отлучек из города, когда это советовали ему друзья.
Решительней всех других было третье нападение. Не выслушав обвиняемого, даже не вызвав его в суд, его заочно приговорили к отсечению головы за то, что он одел несколько бастионов камнями церкви, разрушенной в 1562 году. Это был четвертый смертный приговор за подобные же преступления, доставивший ему славу и удовольствие. Этими происками хотели вызвать к нему ненависть в Женеве и, кроме того, помешать браку, о котором он вступил в переговоры.
Обинье задумал жениться на вдове господина Бальбани, происходившей из луккского рода Бурламаки. Возникновению этого плана способствовала людская молва, высоко превозносившая эту недавно овдовевшую даму, горячо любимую и почитаемую за благороднейшее происхождение, богатство и умение вести дом. Накануне заключения брачного договора преследуемый подумал: «Если я имею дело с заурядной душой и заурядной смелостью, с женщиной, не готовой подвергнуть опасности свою жизнь за дело, за которое меня приговорили к смерти, она от страха порвет со мной. Но если я нашел душу выше средней, способную ни перед чем не склоняться, ей предоставляется случай проявить себя и осчастливить меня». После этого решения он сам принес ей известие об этом смертном приговоре и получил следующий ответ: «Я очень счастлива участвовать вместе с вами в борьбе за Бога; что соединил Бог, не разъединит человек».
Так 24 апреля 1623 года был заключен брак, о котором господин Фоссиа сложил следующее четверостишие:
Тебе готовит смерть позорную Париж,
Женева же дарует брачные палаты.
Там ты в изображении горишь[747],
Здесь ты живешь в объятиях Ренаты.
Незадолго до женитьбы Обинье отпустил со службы, щедро удовлетворив их платою, четырех дворян, которых долгое время содержал при себе. Отказавшись от чести и удобств предоставленного ему синьорами жилища, он остался жить вдвоем с женою в своем доме. Он также не пожелал больше подвергаться нападкам за пользование почетными местами в храме, из-за которых германские графы роптали на него. Тогда синьория отвела ему удобнейшее место, которое когда-то занимал один пфальцский курфюрст и многие французские военачальники.
Пора сказать, что, увидя в укреплениях Сен-Виктора два кронверка, великолепно спланированных господином де Бетюном, но сделанных наспех и на слишком скупо отпущенные средства, Обинье пожелал укрепить их камнями, которые можно видеть там еще и теперь. А так как фланк куртины находился слишком далеко от внутренних сторон кронверков, он наметил для них соединительную часть, но с тем, чтоб установить ее только в случае необходимости, оттого что эту работу можно выполнить на виду у неприятеля, а также для того, чтобы не тронуть частных владений и не вызвать вражды, порождаемой подобными предприятиями. Но некий богатейший господин, сын одного из виднейших синдиков, какие только были в Женеве, к тому же генеральный прокурор, заговорил о своих интересах слишком громко, по мнению синьоров, и синьоры немедленно предписали строителю в двухчасовой срок обозначить соединительную часть, согласно имевшемуся приказу, под страхом отрешения от должности. Синьория сама явилась туда, чтобы поскорей поставить рабочих. Обинье же прибежал, чтоб отложить это дело. Но постановление синьории взяло верх над его просьбами и доводами. После этого его врагами не преминули стать представители рода столь могущественного, что, когда один из них вступал в тяжбу, то в суде Двухсот приходилось давать отвод по крайней мере шестидесяти из них, ибо то были родственники истца.
Неутомимые эти враги пользовались различными поводами для мщения: появлением в печати «Истории», ненависть автора которой (как говорили они) раздражает Францию, первым приездом в Женеву старого маркграфа Баденского, вызвавшим слух, что маркграф явился по наущению Обинье, чтобы набрать армию и разжечь этим гнев императора. Однако оказалось, что никогда маркграф и Обинье не знали друг друга лично и не сносились письменно. Это обвинение обнаружило злую волю многих людей; им стало стыдно, когда они увидели, что маркграф отлично принят в Женеве и живет здесь уже пять лет, не считая его поездки в Данию.
Против Обинье строили еще немало козней, убеждая жителей, что этот чужеземец советовал синьорам держать народ в черном теле и придумал новые подати. Все эти истории оказались ложными; было признано, что Обинье бежал из Франции оттого, что там его сочли и объявили республиканцем.
Но последнее предприятие еще более распалило его врагов и почти отпугнуло охладевших к нему друзей. В то время как потеря Ла-Рошели, события в Лангедоке[748] и разорение Германии устрашали наименее стойких людей, Розе, посланный вместе с господином Сарразеном ко французскому двору, умело обработал государственного секретаря Эрбо своими письмами и письмом, которое заставил написать самого представителя; итак, владелец замка провел в своем Крете три месяца не без тревог. Дело в том, что в это время кто-то, как подозревают, герцог д’Эпернон или архиепископ бордоский, или они оба, подкупили около десятка убийц, два года подряд дерзко бесчинствовавших в этих краях и поклявшихся спасением души (на него они не могли и рассчитывать) убить Обинье. Но тот, кого они подстерегали, выходил из дому только в сопровождении своих людей, сам искал этих убийц и написал господину де Кандалю[749] с просьбой посоветовать своему отцу выбрать наемников получше.
В конце концов Женева высказалась против отъезда Обинье; благороднейшие люди одержали верх, не остыла и горячая любовь к нему простого народа.
Незадолго до этого господин коннетабль[750], участвуя в генуэзской войне, послал государственного советника Бюльона к Обинье, хотя при последнем свидании в Сомюре тот крупно с ним повздорил. Теперь дело шло о наступлении на Франшконте, и с этой целью бедному desterrado