Я уже успела уложить волосы в низкий пучок, подвязав их самой унылой лентой, надеть траурное чёрное платье, которое, на мой вкус было самым красивым из всех имеющихся: высокий воротник-стойка, мягкий корсет, уходящий в расклешённую юбку. Полностью глухое без единого узорчика.
Молодая я никогда не надела бы такое платье, но сейчас оно на инстинктивном уровне казалось как нельзя кстати.
После моей получасовой медитации перед собственным отражением в зеркале, ко мне, наконец, заглянула незнакомая девушка в фартуке и традиционном чепчике и пригласила на обед.
Кажется, всё не так уж и плохо. Люди, встречающиеся на пути, никак не выказывали удивления при виде меня. То есть, никто не тыкал пальцем и не кричал: «Ага! А леди-то не настоящая! В петлю её! Магия!».
Куда спрятать улику я так и не нашла. До рассказа Титы могла и под сундук её засунуть, но сейчас, зная, насколько эта вещь опасна, никакое место не казалось надёжным. Так что страшные и непонятные буквы сейчас плотно прилегали к моей груди под нижним платьем с корсетом.
Обеденный зал встретил уютом и тишиной. Повсюду стояли кадки с комнатными растениями. Под потолком расцветала огромная люстра, свечи на которой сейчас не горели. Из огромных окон падало много солнечного света. Отсюда открывался красивый вид на картинную галерею на балконе второго этажа за резными перилами.
В иной обстановке мне было бы очень любопытно прогуляться по замку, рассматривая всё вокруг. Здесь не было безвкусной помпезности, как в замке Тюренн. И не было ощущения застывшего времени, как в музеях, здесь всё вокруг дышало жизнью. К тому же, я любила всё светлое. Почти во всех помещениях, которые мне попадались на пути, были огромные окна, кроме моей комнатушки, конечно.
Единственное мрачное пятно здесь — это люди, сидящие за столом. Во главе был Геман, а по правую руку мачеха, имени которой я не знала. Сбоку увлечённо жевали двое молодых парней, похожих друг на друга, как цыплятки в загоне. Рыжизна, подчёркнутая солнечным светом из окна, придавала комичности этому сравнению.
Кажется, это сводные браться. От матери им достались тонкие носы, которые на их лицах смотрелись крючковато, это ей шла лёгкая горбинка, придавая той самой аристократичности её чуть холодной красоте.
— Почему ты позволяешь себе опаздывать? — Голос отца гулом пронёсся по залу, заставив скукожиться даже растения в кадках.
Все прекратили жевать и уставились на меня, ожидая ответа. Что я им должна ответить? Как вообще можно куда-то опоздать, если не знала, что нужно где-то появиться?
— Простите, — я опустила глаза в пол, повторив движение Титы, когда она считала себя виноватой.
Ответа не последовало, зато все вернулись к своим тарелкам. Аромат мяса и печённых овощей забивал ноздри. Хлеб с вареньем, которые я съела пару часов назад, уже давно забыты желудком, который от голода некрасиво заурчал прямо сейчас.
Никто не давал никаких распоряжений, поэтому я просто осмелилась сесть напротив сводных братьев, где стояла пустая тарелка с приборами.
Все ели молча. Мачеха, держа осанку, вызывающую зависть, неспешно отрезала маленькие кусочки мяса и также изящно подносила их ко рту. А вот батюшка с братьями буквально пожирали блюда на столе.
В принципе, лишь сильнейшими усилиями мне придётся заставить себя не последовать их примеру.
Я уже в предвкушении потянулась к нарезанному на стейки мясу, как мою руку перехватила Брита и поставила передо мной глубокую тарелку вязкой каши.
Если моё поползновение к мясу вызвало у всех лёгкое недоумение, то тарелка с кашей успокоила все сомнения находящихся рядом.
Вот тебе и обед.
От каши несло подвалом и тряпками. И старым жиром. Что-то подобное моя тётя готовила своим собакам. У неё муж охотник, который содержал пятнадцать лаек. Так она огромными кастрюлями варила кашу со шкурками и говяжьими костями, чтобы прокормить такую ораву. Этот запах заполнял их дом до основания. И сейчас вот опять вызвал ностальгию. Только это еда для собак, но не для меня. Как можно это есть?
Пока все с треском уплетали аппетитные блюда, я ощущала всю нелюбовь семьи к бедной леди Арманд, то есть, к своей голодной персоне.
— Подумать, только, — лорд Арманд с кряканьем потянулся к кувшину с вином, — дал одно задание — свалить из моего дома, а она убивает мужа и возвращается сюда. И без наследства.
— Я защищалась, — тихо ответила я, ковыряясь в каше.
Вряд ли его интересует мой мотив, а вот потерянное наследство — это да, это трагедия. Главное, чтобы он не успел выдать меня замуж до того, как я узнаю, где настоящая леди Арманд, и как мне вернуться домой.
— Ты смеешь со мной пререкаться? — Увесистый кулак ударил по столу так, что даже моя каша бодро выскочила из тарелки.
— Нет, — общаться с кем-либо здесь — это как ходить по минному полю. Вроде, совсем безобидные слова и фразы вызывают какую-то невероятно бурную реакцию. Ну и что, что без наследства от третьего мужа. От двух других, вроде как, наследство есть.
Я уже набрала воздуха в рот, чтобы продолжить, как стол с едой буквально взорвался. Блюда разлетелись по сторонам, стол, опрокинутый отцом, валялся на боку. Лишь мачеха с сыновьями как ни в чем не бывало, продолжали сидеть, пока отец грозно возвышался надо мной.
— Неблагодарная дрянь, — он поднял меня за плечи и встряхнул со всей силы, — надо было вначале ноги раздвинуть, а потом бросаться на людей. Сейчас тебя никто замуж не возьмёт! Одни несчастья приносишь семье и мужьям, так ты даже неспособна на то, что делает любая портовая потаскуха. Честь у неё проснулась! Ты никто для чести! Без мужа — никто!
Меня поставили на ноги. Я почти успела перевести дух, как огромный кулак врезался мне в лицо. Я и раньше чувствовала боль в своей жизни. И дралась, и с деревьев падала. Однажды делали операцию на руке, но ошиблись с местом анестезии, а вторую давать уже было нельзя. Но тогда я понимала, что это скоро закончится и что так надо, а не так как сейчас.
За что?
Я лежала на полу, глотая воздух. Зрение помутнело, голова гудела от боли. Отдышаться никак не удавалось.
Только-только начало всё проясняться перед глазами. Я даже успела заметить скучающие гримасы братьев и непроникновенное лицо мачехи, как прилетел новый удар. В живот. С ноги.
Второй удар прилетел в грудь, отчего я закашлялась кровью. А вот это нехорошо. Кажется, мне не придётся мучиться в поисках дороги домой. Я просто не доживу до этого.
Неужели все так и будут просто смотреть? Понимаю, мужчина здесь главный, но не до такой ведь степени.
Я не знаю, сколько провалялась на полу, путаясь укрыться от ударов, пока не отключилась. Последнее, что я запомнила, это странный блеск в глазах мачехи.
Глава 5
В первый раз я очнулась лёжа все в той же столовой. Всего на несколько секунд. Семейство, естественно, уже ушло, на смену пришли горничные, которые отмывали пол, бросая на меня быстрые взгляды.
Второй раз я пришла в себя от ощущения, что меня кто-то поднимает. Кажется, уже зажгли свечи. Меня кто-то вёл по незнакомым коридорам, облокотив на себя и поддерживая каждый раз, когда я падала.
Даже, если бы и хотела посмотреть на того, кто мне помогает, не получилось бы. Один глаз совсем отёк, а голова чересчур кружилась, чтобы лишний раз ею двигать. Обволакивающий аромат фиалок ещё больше усугублял неприятное чувство.
В третий раз я очнулась уже на своей кровати.
Платье всё еще было на мне. Лежать было твёрдо и больно, но повернуться не было сил вообще.
Открывать один глаз не было возможности. Я лишь почувствовала чьё-то присутствие с тем же самым запахом фиалок, а потом к моему лбу приложили что-то холодное, отчего молотки, бьющие набатом в голове, стали стихать.
Я проваливалась в забытие и выныривала обратно, захватываемая белезненными ощущениями во всём теле. Иногда я просыпалась в темноте, одна. А иногда я ощущала фиалки и заботливые руки, которые промывали лицо или с осторожностью приподнимали голову, чтобы помочь мне сделать пару глотков чего-то травянистого и горького.
Я не знала, сколько прошло времени. Может несколько дней, а может, всего лишь сутки.
В тот раз, когда я пришла в себя и что-то соображала, было всё так же темно. Глаз по-прежнему не открывался, дикое головокружение и боль во всём теле никуда не ушли.
Но я проснулась, вполне осознавая, где я, и что произошло. Поморщившись от резкого движения, в первую очередь проверила, на месте ли тот лист бумаги. Платье с меня никто не снял. Листок был на месте.
С лёгким облегчением, легла обратно, соображая, насколько сейчас безопасно передвигаться, чтобы найти хотя бы пару глотков воды. Пить хотелось неимоверно.
За дверью послушались тихие шаги. В это части коридора была только моя комната. Ночной гость тихо крался именно ко мне, надеюсь, что со стаканом воды. Вряд ли это батюшка пришёл добивать меня. Он бы точно не стал красться в ночи.
— Вы?! — Вслед за слабым огоньком свечи появилась фигура моей мачехи. В нос тут же ударил аромат фиалок, который, кажется, я на всю жизнь запомню не в самом лучшем смысле.
Она молча и как-то привычно прикрыла за собой дверь локтём — во второй руке сжимала кружку.
— Раньше мне казалось, что тебя воспитывают также сурово, как и меня когда-то, — мачеха поставила свечку на стул, а сама села возле меня и принялась поить горьким отваром, — а потом я стала понимать, что всё совсем не так. Иногда ты пропадала на несколько дней, а то и недель, — напоив отваром, она зашла за ширму, откуда донёсся легкий всплеск воды, — твой батюшка говорил, что ты проводишь дни в молитвах. Ела постоянно в этой спальне, в свет не выходила.
Прохладная тряпка опустилась мне на лоб, принося блаженное расслабление.
— Я не дура, видела, что происходило. Но считала это нормальным, будто так и должно быть. У меня не было матери, а отец так же был суров. Осталось двое сыновей, которых воспитывает Геман. Всё казалось таким обычным, — её рука слегка соскользнула, прямо на рассечённую бровь, но она не заметила, а отвернулась, глядя куда-то в пустоту. — Он убьёт тебя, Аделаида. Он не просто суров к тебе, а жесток. Четвёртого мужа мы тебе не найдём. Как вдова и старшая в роде, ты могла бы вступить в наследство своего батюшки, но он не позволит. А я, — она замялась, — я тоже не могу на этой пойти. Ты — женщина. Я не могу позволить чужому мужчине