На этот раз я только сделал вид, что уронил винтик. И что вы думаете — продавец слез, поднял винтик, залез обратно и отдал мне. Я сдался:
— Дайте мне лампочку, абажур и спускайтесь вниз. — Я закрепил абажур, вкрутил лампочку. — Больше я ничего сделать не могу, — сказал я. — Теперь все зависит от проводки. Включите свет.
Продавец включил, свет зажегся. Нет, бурного взрыва радости не последовало. Он просто сказал:
— О, свет. — И опять выключил. Потом снова включил и выключил, и еще раз. И спросил, словно охваченный какой-то тревогой: — А когда вы уйдете, он будет гореть?
— Будет-будет, — заверил я. — Но все это временно. Нужно менять проводку, все кабели, розетки, абсолютно всё. Не откладывая.
— Сколько я вам должен? — спросил он, остановив меня, потому что я уже собирался уходить.
— Нисколько.
— Но я же должен как-то вас отблагодарить? Погодите-ка, — задумался он. И вдруг подошел к витрине и снял с нее ту коричневую фетровую шляпу. — Продать с витрины я не могу. Но хотя бы примерьте. Убедитесь сами, что она вам велика. Я бы не хотел, чтобы вы ушли в сомнениях.
Я надел, встал перед зеркалом, а он, чтобы место не пустовало, поместил на витрину одну из серо-бурых шляп.
— Ну как? Велика, я же говорил. Да еще коричневая фетровая, она тем более выглядит слишком большой, если лицо такое юное, как у вас.
Шляпа съезжала мне на уши. Кроме того, глядя на себя в зеркало, я начал сомневаться, я ли это. Вас никогда не посещают подобные сомнения? Меня — всю жизнь. Кажется, что внутри себя я разделился на того, кто знает, что это он, и того, кто не ощущает с этим человеком никакой связи. На того, кто, так сказать, знает, что умрет, и того, кто не допускает мысли, что это будет он, словно за него предстоит умереть кому-то другому. Никогда мне не удается быть единым хотя бы настолько, чтобы, по крайней мере, в полную силу себе сочувствовать. Человеку не следует о себе задумываться, вот что я вам скажу, а уж тем более в себе копаться. Как есть, так есть, этого достаточно. А он это или не он, пускай само решится.
И вот как раз тогда, перед зеркалом, в этой шляпе, которая была мне велика, глядя на свое отражение, я испытал очень болезненное ощущение раздвоенности.
— Вы уже бреетесь? — неожиданно спросил продавец. Я обомлел, а там, в зеркале, сделался свекольно-красным.
— Конечно, — сказал я, но вряд ли это прозвучало уверенно.
— Сколько раз в неделю? — не отступал продавец, словно преследовал какую-то цель.
— По-разному.
— Не обижайтесь, молодой человек. Думаю, что максимум один раз, по воскресеньям. Я спрашиваю потому, что для лица, которое бреется только раз в неделю, коричневая фетровая шляпа не подходит. Я бы даже сказал, что она подходит менее всего. Уж не говоря о том, что эта вам велика.
Продавец словно бы напугал меня, и я надвинул шляпу на лоб: может, так она не будет выглядеть слишком большой.
— Не стоит. Зачем вы заслоняете лицо? — Он подошел и сдвинул шляпу назад. — Пока лицо молодо, надо его открывать, пускай сияет юностью. Когда же еще ему сиять — после того, как покроется морщинами? До войны коричневые фетровые шляпы покупали у меня в основном служащие. В этом смысле и сегодня мало что изменилось. Каждый раз, когда приходят делать инвентаризацию, кто-нибудь сразу интересуется, нет ли у меня коричневой фетровой шляпы. Нет, откуда? Ну ладно, тогда он выбирает себе другую или какую-нибудь шапку — как правило, забывая при этом заплатить. Вот и вся разница. Не стану же я напоминать. Приходится из своего кармана. А откуда в кармане возьмется, если месячной зарплаты на месяц жизни не хватает? Их не смущает, что это государственный магазин, а моя совесть чиста. Впрочем, что тут может быть на совести, сами взгляните. Что есть, то есть. Только, к сожалению, чистоту нашей совести они определяют. Совесть тоже национализирована. Богу уже не приходится напоминать нам о совести. Минутку, может, чуть отодвинуть назад, чтобы волосы спереди были видны?
Продавец сдвинул шляпу так, что она встала почти вертикально. И хотя носить ее таким образом вряд ли было возможно, сказал:
— Ну вот. Так-то лучше. Намного лучше. Подойдите поближе к зеркалу. — Он снова немного сдвинул шляпу вперед. — Но все же велика. Велика. Никак не скроешь. — И, отходя от меня, будто с разочарованием: — А вообще, почему вы так спешите надеть шляпу? Вы еще успеете нагуляться в шляпах. Молодой человек, может, вы доживете до того времени, когда появятся шляпы всех размеров, фасонов, цветов. Кто-то должен надеяться, чтобы кто-то дожил. А кому надеяться, как не вам, молодым? Я уже слишком стар, чтобы надеяться, слишком стар для этого нового мира. Так мне сказали в конторе: что это новый мир и что я ничего не понимаю, потому что слишком стар. Я спросил, почему они хотят национализировать мой магазин — пускай выкупят. Я не хочу, но продам. Тогда один из них сказал, что я ничего не понимаю. Революция, гражданин. Я спросил его, что это такое? Революция есть революция, она заключается в том, что нужно в нее верить. И хватит вопросов, гражданин. Распишитесь вот здесь. Читать необязательно. Естественно, я подписал. И даже поблагодарил его за то, что он любезно сообщил мне, будто я ничего не понимаю. А может, кепку себе купите? — Он зашел за прилавок и начал доставать с полок кепки, одну, другую, третью. — Вот, например, эту. Ваш размер. Или вот эту. Или ту. Эта лучше всего подойдет к вашему лицу. Кепка из всех головных уборов больше всего подчеркивает молодость. А может, вы не хотите быть молодым? В таком случае, когда же вы будете молоды? Ваш возраст — единственный шанс. В жизни человека не так много молодости. Особенно когда жизнь все длится и длится. И на потом ее не отложишь. Другое дело, что времена сейчас для молодости не лучшие. Сегодня даже молодые не знают, что они молоды.
— Ну, все не так уж плохо, — решился я возразить, поскольку, стоя перед зеркалом, не сомневался, по крайней мере, в том, что выгляжу молодо.
— Видимость, видимость, молодой человек. Не стоит так себе доверять, особенно если видишь себя только в зеркале. Эта коричневая фетровая шляпа должна заставить вас задуматься, тем более что она вам велика. Как только вы вошли, что-то меня в вашем лице встревожило. Я ведь разбираюсь в лицах. Всю жизнь подбирал к этим лицам шляпы. А это требует не только опыта, но и недоверия. Каждое лицо, независимо от его уязвимости, следует сперва раскрыть: отдельно глаза, отдельно лоб, брови, нос, рот, щеки — во всех, так сказать, деталях. После чего снова соединить все воедино, во всей неопределенности или избыточности, свести к бесцветности, чтобы ничто не помешало нам увидеть тот скрытый знак, тот глубоко скрытый знак, который присутствует в каждом лице. О, лицо глубоко проникает в человека. И каждое нуждается в своей шляпе. И тогда гораздо легче подобрать. Однако не следует забывать, что в выборе шляпы участвует и другая сторона, а шляпы могут быть капризны, некоторые — даже коварны. Иной раз так вокруг пальца обведут, что перестаешь понимать, что к чему подбираешь: шляпу к лицу или лицо к шляпе. Да, у меня так бывало: шляпа лицо отвергает, а клиент себе в этой шляпе нравится просто исключительно. Мне было жаль каждого отвергнутого лица, хотя я должен принимать сторону шляпы. Не только потому, что вся моя жизнь состояла из шляп, все вращалось вокруг них. Каждый мой день, так сказать, восходил из-за шляп и за шляпы закатывался. Шляпы клубились в моих мыслях, желаниях, устремлениях, фантазиях. Так что если я пытался представить себе человечество, то оно виделось мне бесконечным множеством шляп. Порой я даже начинал сомневаться, не шляпа ли я сам. Только на чьей голове? На чьей? Поэтому, признаюсь, молодой человек, когда национализировали мой магазин, я испытал облегчение. Словно перестал быть должен. Словно кто-то меня освободил. Не отрицаю, я испытывал также сожаление, может быть, и отчаяние, да, но главным образом — облегчение. Снимите на минутку эту шляпу.
Я снял, он взял ее из моих рук и пошел за прилавок. Нагнулся и исчез где-то в его недрах, словно что-то искал. Из-под прилавка доносился его голос:
— Где-то тут газета была. Один клиент оставил. Я газет не читаю. Ага, вот она. — Он выбрался из-под прилавка. — Подойдите сюда, пожалуйста. Посмотрите внимательно. Складываем газету, чтобы получилось примерно в ширину подкладки. Не слишком толстым слоем, иначе вам будет тесно. — Он вложил газету в шляпу, промял по всей окружности. — Наденьте теперь. Хотя бы не болтается. И на уши не съезжает. Только когда снимаете, не кладите вверх дном. И на вешалке — смотрите, чтобы не было видно изнанки. А самое главное — будьте внимательны, когда кланяетесь. Никогда не кланяйтесь издалека. Газета может выпасть раньше, чем вы пройдете мимо человека. И, Боже упаси, не поднимайте шляпу слишком высоко. Чуть-чуть приподнимите над головой или просто слегка наклоните. Рукой можно сделать широкий жест, но шляпу приподнимаем едва-едва. Давайте попробуем. Я дам вам какую-нибудь шляпу, а сам покажу на этой.
Он дал мне одну из тех серо-бурых шляп и велел отойти к витрине. Надел коричневую и вернулся к прилавку.
— Так, включаем свет, раз он у нас теперь есть. Будет лучше видно. Двигаемся навстречу друг другу. Не спеша, как в замедленной съемке. Спешить нам некуда. Вы идете по направлению ко мне, я — по направлению к вам. Вы — тот, кому я должен поклониться первым, а вы поклонитесь мне в ответ. То есть вы — это не вы, это я — вы, поскольку на мне ваша шляпа с газетой. Поэтому, пожалуйста, внимательно смотрите на меня. Начинаем. Я пока вам не кланяюсь, еще слишком далеко. Вот сейчас, когда мы уже почти поравнялись. Не вы мне кланяетесь, а я — вам. Вы поклонитесь в ответ. Не срывайте шляпу так резко, газета может выпасть. Не важно, что коричневая фетровая шляпа сейчас на мне, учитесь-то вы. Приподнимаете руку над шляпой, вот так. Спокойно. Или вот так, широким, размашистым жестом, в зависимости от того, кому вы кланяетесь. Как будто собираетесь поднять шляпу на высоту вытянутой руки, а на самом деле, поравнявшись, вообще ее не снимайте, разве что слегка приподнимите. Иной раз достаточно жеста. Однако потом не забудьте на всякий случай обернуться. Потому что если окажется, что тот человек тоже оглянулся, можно еще сделать такое движение, словно вы надеваете шляпу. Давайте попробуем еще раз. Теперь вы возьмите ту, с газетой, а я возьму вашу. И поменяемся ролями. Посмотрим, как вы справитесь. Идите сюда, где я сейчас стою, а я пойду туда, к витрине.