А что до пана Роберта, не могу сказать, что я его хорошо знал. Как-то не получалось у нас с ним особой доверительности. Несмотря на столько лет знакомства, так и не перешли на «ты». У него в городе была лавка с сувенирами... Какими? Этого я вам не скажу, не был я в той лавке. Единственное, что могу сказать, в письмах он над своими сувенирами посмеивался. Писал, что сам бы нипочем не купил то, что там продает. И что если такие сувениры должны помогать человеку помнить, так уж лучше забыть.
Я с ним за границей познакомился. Однажды вечером в ресторан, где я играл, вошла компания — женщины, мужчины. Был понедельник, по понедельникам обычно не все столики заняты. В другие дни недели приходилось заказывать. Но играть-то мы играли каждый вечер, даже если только за одним столиком кто-то сидел.
Они заняли два столика рядом с подиумом для оркестра. Я, может, и не обратил бы на них внимания, но услышал польскую речь. Они вели себя раскованно, точно хотели обратить на себя внимание. Громко переговаривались через столик; я так понял, что они приехали с экскурсией, на автобусе. Долго изучали меню и вслух подробно обсуждали цены, по поводу дорогих блюд восклицали: Вы только посмотрите, сколько это стоит! Сейчас, дайте пересчитаю на наши. Господи Иисусе! У нас месяц на это жить можно. Уж не говоря о столовой. Ну да, побывать за границей в таком ресторане. Будет что дома рассказать. Не все же замки, соборы, музеи, виды. Давайте, заказываем самое дорогое. А если не понравится? Понравится-понравится, за такие деньги не может не понравиться. И водки, что ли? Зачем? У нас своя есть. Ну хоть для начала, по рюмке. Должны же быть на столе рюмки. Так у нас и рюмки свои есть. А если заметят? Как заметят? Водка, она везде прозрачная.
Подозвали официанта, и каждый по очереди показывал пальцем в меню — что он хочет. Все самое дорогое, так что официант, поняв размах, чуть не в пол кланялся. Была какая-то горячность в этом настойчивом желании заказать самые дорогие блюда и вместе с тем что-то обезоруживающее. Но я не собирался к ним подходить. Вообще избегал подобных встреч.
Перерыв. И мы уже собирались снова начать играть, когда из-за столика поднялся — как потом выяснилось — пан Роберт. Подошел к оркестру и начал говорить на какой-то мешанине — никто ничего не мог понять. Я колебался: признаться или нет. Он хотел танго и спрашивал, сколько это будет стоить, если они закажут музыку. Танго — поняли, сколько стоит? — нет. Тут я волей-неволей отозвался, сказал, что мы сыграем ему танго и ничего это не будет стоить.
— Вы говорите по-польски? — И тут же протянул мне руку: Роберт.
Но у меня во рту уже был мундштук саксофона, и я ему не ответил. Мы заиграли это танго. Он подошел к своим, к одному, к другому и, показывая на меня, что-то говорил. От обоих столиков на меня смотрели улыбающиеся лица. Пан Роберт пригласил одну из женщин на танец. Но не повел ее на середину зала, они танцевали совсем рядом с оркестром, будто он не хотел терять меня из виду. Привлекал ее к себе, как полагается в танго, и каждый раз улыбался мне из-за ее головы так, словно мы добрые знакомые. А я злился на себя: понял, что теперь не отстанет.
И оказался прав. В следующий перерыв он пригласил меня за свой столик: хоть на минутку, перекинуться парой слов с соотечественником. Ни на какие предложения выпить за столь счастливую встречу я не поддавался. Но все равно на меня посыпались вопросы, так что я даже пожалел, что открылся с этим танго. А вы здесь живете? Давно? А как вы здесь оказались? И как вам удалось устроиться в оркестр в таком ресторане? Сразу или сначала пришлось тарелки мыть? Небось по знакомству. Все с мытья тарелок начинают. Это в лучшем случае. Счастье, если кому-то потом удается пробиться в официанты. Это уже — ого-го! Да-а, неплохо тут, наверное, живется. Такой ресторан. Каждый день танцы. И платят, как за работу, не то что... Кто-то даже поинтересовался:
— Скажите честно, вы — политический? Сбежали?
— Нет, — ответил я.
— Тогда я знаю, в чем дело! Знаю! — Одну из женщин будто осенило: как я здесь очутился. — Вы, наверное, из-за женщины приехали! И что? Что?
Все накинулись на меня с расспросами. Женщина, сидевшая за другим столиком и до сих пор ни о чем меня не спрашивавшая, вздохнула:
— Ах, на что только способна любовь...
— Любовь, любовь... Какая, к черту, любовь?! — возмутился пан Роберт. — Какая там сегодня любовь?! Постель — и больше ничего.
— Не говори так, — возразила она. — Любовь — самое важное в жизни.
На мое счастье, из оркестра подали знак, что перерыв окончен. Однако это был не конец. Можно сказать, только начало. Через несколько недель на адрес ресторана от пана Роберта пришла открытка: он благодарит меня за незабываемый вечер, рад знакомству и скоро пришлет письмо. Без всякой задней мысли я ответил, тоже открыткой, что и для меня это был приятный вечер и я также рад знакомству. Однако вот что я вам скажу: не стоит быть слишком любезным. Никогда не знаешь, не загонит ли тебя самая обычная вежливость в ловушку. Просто пан Роберт своей открыткой словно угодил в какую-то не до конца зарубцевавшуюся рану. Я ведь оттуда ни разу открыток не получал.
Через некоторое время пришло это обещанное письмо. Длинное, сердечное. Он приглашал меня к себе в гости, в отпуск. Писал, что у него дачный домик на берегу какого-то водохранилища. Вокруг леса. Глухомань, тишина, спокойствие, одним словом, райский уголок — так он выразился. Даже если меня и правда какая-то женщина бросила, как тогда в ресторане говорили, здесь я о ней позабуду. Потому что здесь обо всем можно забыть.
Человек снова становится частью природы, без каких-либо обязательств, без памяти о прошлом. Впрочем, если мне нужны женщины, здесь их великое множество, он мне подберет такую, чтобы меня утешила после той. Бабы приезжают на выходные. Или в отпуск. Некоторые на весь сезон, так что даже не приходится особенно стараться, сами в руки идут. Не разочаруетесь, тем более вы из-за границы.
А в следующем письме, которое пришло следом за первым и было еще длиннее, он приглашал меня приехать хотя бы грибы пособирать. Год ожидается грибной. Сушить есть где, у него в домике — аккумуляторный обогреватель. Я ведь наверняка люблю ходить за грибами, кто ж не любит? Он — так просто обожает. Мало что его так возбуждает, помимо женщин, как сбор грибов. Просто черная зависть накрывает, если кто-то найдет белый гриб, а он — ничего или только масленок. Тогда он этому человеку мысленно желает, чтобы гриб по крайней мере оказался червивым. Что может больше сказать о характере? Эх, люди, люди, страшно подумать. Нет для него лучшего отдыха, чем когда он грибы собирает. Ни о чем не думает, ничего не помнит, весь, всеми органами чувств, сосредоточивается на грибах. Можно сказать, весь мир для него съеживается до размеров гриба. Поэтому если хочется как следует отдохнуть, даже лучше, чтобы грибов было мало. Он, когда хочет отдохнуть, идет в лес, хоть бы в нем грибов и вовсе не было. Берет корзину, ножик — и ищет грибы.
И был бы рад побродить по лесу вместе со мной. Очень вы мне понравились. Уже в тот вечер я почувствовал, что мы могли бы подружиться. Я, мол, ценю людей, о которых заранее знаю, что разгадать их будет непросто, если вообще возможно. От всей души приглашаю. В домике — все удобства. Холодильник, радио, телевизор. Ванная с душем, бойлер, включаешь — и почти сразу идет горячая вода. Наверху две спальни, так что мы друг другу не помешаем. Если захотите приехать с кем-нибудь, я могу спать внизу, на раскладном диване. Или отпуск возьму на другое время и приезжать буду только в выходные.
У меня есть лодка, можно будет покататься.
А если захотите на байдарке, одолжим у соседа. Можно вместе с соседкой. Она женщина симпатичная и грести любит. Муж — директор чего-то, после второго инфаркта все время сидит в домике, солнце ему не показано. Неудивительно, что супруга скучает. А такие, скучающие, — самые охочие. Приезжайте непременно. Напишите когда.
Я ответил, что благодарю за приглашение, но пока не могу. Как ему известно, я играю в оркестре и от себя не завишу. А в таком ресторане у оркестрантов редко когда бывают длинные отпуска. Разве что ремонт или обновление интерьера. Я думал, это охладит его пыл.
Но через какое-то время он снова прислал письмо. И опять все сначала. Мол, приглашаю, когда приедете? Я отправил открытку: благодарю, с сердечным приветом и самыми добрыми пожеланиями, давайте отложим эти планы до той поры, когда я буду посвободнее. Однако он продолжал настаивать. Присылал одно письмо за другим и в каждом меня приглашал.
В одном из писем сообщил мне свой телефон и попросил мой номер: мол, будет рад иногда созвониться. Отказать было неудобно, но я предупредил, что дома меня застать трудно. Утром репетиции, вечером я играю, а жизнь ведь требует и времени, и сил, ему ли не знать. Он позвонил, как потом оказалось, в тот же день, когда получил мое письмо:
— Звоню и звоню с самого утра. В самом деле, непросто вас застать. Но все же живой голос — это живой голос. Письмо, как ни крути, немо. Куда ему до живого голоса. Вот слушаю вас, и мне кажется, что мы снова встретились. Вы уже решили, когда приедете?
И так год за годом. Я, как мог, тянул с ответами на его письма и открытки. Потом извинялся: одно, другое, сами понимаете. Да-да, конечно, он понимает. И в следующем письме приглашал меня с еще большим пылом. Однажды сообщил, что поменял в домике телевизор, теперь у него цветной, и марку написал, и сколько дюймов экран. В другой раз — что еще что-то новое купил. Все более страстно расписывал это место, уговаривал. А я проникался все большим недоверием. Я вам больше скажу, я даже стал его бояться, в чем-то подозревать, хотя и не знал, в чем именно. Но был уверен: он меня во что-то втягивает. А может, мне это только казалось, потому что недоверие к людям было крепостной стеной, которую я вокруг себя возвел.
С каждым письмом он становился все сердечнее, сплошная лирика и такая душевность, что мне делалось не по себе. В одном из писем написал, что я, мол, и представить себе не могу, как здесь благоухает смолой, особенно по утрам. Просто вдохнуть такой воздух — и то радость. В водохранилище даже раки есть, а раки — лучшее свидетельство того, что вода чистейшая. Косули настолько доверяют людям, что приходят и пасутся между домиками. Даже разрешают себя гладить. Как-то написал, что сова прилетела на окно. Он на ночь открыл, потому что было душно. Просыпается, а на подоконнике сидит какая-то птица. Он думал, что ему приснилось. Встал, посветил фонарем ей в глаза: два алмаза, ей-